Смертная забота

Со стороны может показаться, что путь психолога-джедая Николая Щербакова, помимо прочего, еще и постепенное, последовательное удаление от государства и всех его форм жизни. Это как с бесами. Лучше отойти, если ты не экзорцист. И еще подальше. И еще. Щербаков работает в смежной области — с детьми «группы риска» Красноярского края, трудными подростками.

Начинал Щербаков с психолога в учреждениях сугубо казенных. Школа, университет, детсад, два года в интернате. И — ушел: «Оказавшись снаружи, полноценнее себя чувствую и могу больше помогать тем, кто внутри. Всегда ощущал, насколько наше показушное образование на деле фальшивое и тошнотворное. Как там у Гиппиус: «Непереносное, ложное, ложное!» Всех бы — на длительную психотерапию! Все те же, что десятилетия назад, полутюремные установки, патологические личности и нездоровая атмосфера. Ушел, чтобы не деградировать».

Один подросток, другой, третий — его хватало. Водил в походы по пригородным скалам и пещерам. Давал приют попавшим в сложную ситуацию. Мотался к ребятам по психушкам и полицейским участкам, вызволял, разыскивал, все устраивал и обустраивал, направлял им пути.

Детдомовцы его и назвали джедаем.

В марте 2013-го газета (№ 26) написала о нем и его мыслях о детдомах и психушках, куда сирот запирают — не потому, что больные, а потому, что плохо себя ведут. Для острастки. 

Но он, конечно, не дал сровнять себя с пылью, добился приезда комиссии Независимой психиатрической ассоциации России, специалистов Московского НИИ психиатрии. Итог: «поведенческих» сирот в Красноярске перестали помещать в психбольницы, как бы ни настаивали на этом иные сиротские заведения; регион стал лидером в России по количеству отказов от таких госпитализаций.

Щербаков с кризисным центром для пострадавших от насилия «Верба» еще не раз приглашал детских врачей из Московского НИИ психиатрии с просветительскими семинарами. Так удалось не только вытащить из психушек конкретных ребят, но и, сейчас уже ясно, начать ломку устоявшейся системы. Впрочем, за сдвигами к лучшему в психоневрологических интернатах (ПНИ) неизменно следовали откаты, в чем-то — к самым мрачным временам: в 2020-м Щербаков начал бить тревогу о «возобновлении практики использования психиатрии в карательных целях, причем теперь уже в отношении подростков».

Поскольку система не терпит такого отношения, для Щербакова закончились: преподавательство в университете и работа в краевом Центре психолого-медико-социального сопровождения. А что началось? Долгая и вроде плодотворная работа в негосударственном фонде «Счастливые дети» — он, собственно, и стоял у его истока. Но деньги, понятно, давали другие. И это тоже закончилось. Когда фонд последовал общему тренду и начал сливаться с госструктурами до степени неотличимости, Щербаков ушел и оттуда. В частную практику, в декрет на три года — родилась дочь. А еще он — уже сам — сейчас рожает проект «Крокодетство», независимый теперь безоговорочно.

— Помните, два года назад, когда стране выкатили первые проекты последних поправок в Конституцию, предполагалось, что дети станут «важнейшим достоянием РФ». Но сами-то практики изменились мало. Что тут можно предпринять частным порядком? Никакого частного крысолова с дудкой, что может увести детей, тут не потерпят. Дело государственной важности.

— Вот от некоторых взрослых, которых государство наняло для обслуживания интересов этого самого детства, его и надо защищать — прежде всего.

«Диктатура мента», о которой лет 15 назад писал Леонид Никитинский, активно дрейфует в госструктуры, занимающиеся детьми. Психологов, педагогов, психиатров в образовании все больше заменяют реальные полицейские или полицейские методы. Пример: у девочки подростковый кризис, и 

Не знаю, как где, но в Красноярске родители опеку и школьных соцпедагогов очень боятся. В результате дома постоянные скандалы, девочка пропадает в компаниях себе подобных, плохо сдает экзамены, поступает не в тот техникум, не может учиться, отчисляется, уходит из дома, полгода работает продавцом, снимая жилье вместе с другом, впадает в депрессию и так попадает ко мне. Девочка умная, тонкая, и семья хорошая — трое детей, нормальные родители, отец классный программист.

И вот эти три года ломания человеку жизни — по мне, так они на совести нашей так называемой сферы образования (опеку обычно относят к ней же), которая все больше становится обслугой силовых структур. Понимаете, да? Огромное количество госслужащих, вместо того чтобы помогать детям и родителям, методично сворачивает им кровь.

Никите Уварову из Канска, обвиняемому по «террористической» статье, его классная (с 8-го класса) такую характеристику накатала — клейма ставить негде на парне. При этом сама она, по отзывам учеников, уважением у них не пользуется, то есть и характеристикам ее грош цена.

К счастью, не все так плохо: общался с прежней классной Никиты, учившей его с 5-го класса, опросил ее по двум методикам — полностью противоположная картина. В ее экспертных оценках Никита предстает способным, воспитанным, с развитыми познавательными интересами. Есть еще у нас приличные учителя! Но характеристики для органов пишут, увы, не они.

Все больше полномочий у комиссий по делам несовершеннолетних (КДН) — разве что учебные программы детям они еще не назначают. Уполномоченный по правам ребенка в нашем крае уповает на КДН как на средство от любых проблем с детьми. 

И ведь это не районный инспектор по делам несовершеннолетних — целый региональный омбудсмен! Со все тем же полицейским подходом, презумпцией виновности семьи и явным желанием вмешиваться в жизни людей со своими представлениями о воспитании. Недавно она звонила мне и, чуть не покрикивая, интересовалась, что за человек одна из мам, которую я консультировал (что-то ответить ей нужно было на жалобу этой мамы). Сказал, что в таких вопросах с госорганами не сотрудничаю.

— Видимо, такова государственная любовь и забота, иной для вас нет.

— Похоже на то.

При этом вопрос о помещении в приют или в другие интересные места директоров и педагогов школ, куда дети хронически не хотят ходить, почему-то никем никогда не ставится. И вот средь бела дня в квартиру вламываются полицейские и, угрожая надеть наручники в случае неповиновения, уводят парня (все это — без законного представителя). Спустя 10 месяцев суд встает на его сторону и возвращает его матери. Инспектор из опеки на суде этому всячески сопротивляется — словно в ее задачи входит пополнение детдомов и приютов.

Полицейское начальство нарушений в действиях своих сотрудников не находит, о чем и сообщает письменно лично подростку в ответ на его просьбу проверить законность всего этого действа: мол, если надо, можем и в жилище проникнуть, и плевать, что тебе 16 лет и ничего противоправного ты не сделал. Красавцы, кстати, назвали парня в этом ответе по имени-отчеству, но ни тебе «уважаемый», ни хотя бы «гражданин». Спасибо, не написали — «Слышь, ты».

Через несколько дней после беседы с инспектором подразделения по делам несовершеннолетних, проведенной в школе также без законного представителя и без согласия такового, первоклассника находят дома мертвым с петлей на шее.

а взвод из докторов наук и деятелей искусства после жалобы кого-то возбудившегося экспертирует на полном серьезе детскую пьесу «Душа подушки» на наличие в ней пресловутой гей-пропаганды, чтобы сообщить суду, что ничего подобного они не обнаружили. В довершение всего сотрудницы опеки Боградского района Хакасии без суда забирают из приемной семьи семь детей, объясняя это тем, что у одного из них, 5-летнего мальчика, выросли слишком длинные, как им показалось, волосы.

Прежний главный детский омбудсмен страны Кузнецова рекомендует наставлять детдомовцев с помощью «Юнармии», а красноярский «молодежный политик» горячо приветствует намерение губернатора сгонять подростков на летние каникулы в казармы (при этом в армии не служил ни он сам, ни восхваляемый им губернатор).

В школах насаждают не только «Юнармию» — еще всякие «кибердружины», «патриотические классы» и тому подобную милитаристскую муть, никакого отношения к образованию не имеющую, но определенно провоцирующую некоторых детей делить мир на «своих» и «чужих» со всеми вытекающими.

Психиатры рисуют неуспевающим в школе детдомовцам такие диагнозы, с которыми им дорога только в ПНИ, где они потом и живут, порой до смерти. Случившаяся летом 2019 года комиссия из Москвы обнаружила в одном таком ПНИ для детей больше десятка подростков, которым там не место, но ПНИшное начальство в результате отпустило в детдома лишь троих, объяснив, что в противном случае у интерната будут проблемы с финансированием. Директор другого ПНИ для детей, отпустив в детдома около 30 воспитанников, вскоре уволился.

Немолодая уже учительница начальных классов, с которой «не хотят ругаться» родители, предлагает своим ученикам поколотить одного из них за плохое поведение после уроков где-нибудь на улице. А на драку двух шестиклассников педагоги вызывают наряд ОМОНа.

И вот все это современные дети каким-то образом должны поглощать и переваривать — ту мутную бурду, которой мы, взрослые, их «питаем» (в русском языке слова «питать» и «воспитывать» однокоренные).

Краевая уполномоченная по правам ребенка энергична и юридически грамотна. Но когда в 2020 году накануне 1 сентября дуремары из УФСБ массово свозили подростков со всего края в психбольницу, главная детозащитница вдруг заявила, что не комментирует действия правоохранителей, а потом и вовсе стращала журналистов и адвокатов жалобами в прокуратуру — лишь за то, что адвокаты и журналисты рассказали обществу, как живут обитатели детского отделения психбольницы.

Последней каплей стало недавнее нападение на детского врача в Красноярске хтонического боевика из морга. Врач накануне рассказал в подкасте, что постоянно сталкивается с последствиями употребления детьми разных БАДов, которыми их кормят родители, наставляемые мутными консультантами. Иногда, сказал врач, даже лаборанты из морга через инстаграм советуют людям, какие БАДы принимать.

А боевик с супругой именно в морге и трудятся, причем последняя через соцсети как раз и потчует граждан БАДами. Поэтому боевик оскорбился за жену, пришел в университетскую клинику, дождался, когда выйдут посетители, зашел в кабинет и — напал. Чего он хотел добиться, сказать сложно, но история символична, как борьба жизни и смерти и вообще диалектика: отличный детский врач, стремясь защитить здоровье детей, оказывается уязвимым перед странными людьми из морга, один из которых к тому же коммерчески ориентирован. 

— Буквализация метафоры.

— Ну да, и все это не оставляет шансов молчать работающим с детьми — занимайся ты частной практикой или трудись в госструктуре. Когда вокруг творится такое, невозможно не реагировать и не попытаться влиять на происходящее, хотя бы просто называя вещи своими именами.

Так и появляется «Крокодетство» — необходимо и неминуемо. Я не один, нас — группа, и мы открываем этот сайт. Будем не только говорить о проблемах современного детства, но и помогать их решать. Круглые столы, общественные дискуссии, комиссии, обращение в суды и законодательные органы, образовательные семинары и т.д. Помогать реальным детям, включая уже совершеннолетних выпускников детских домов — формально они уже не дети, но в разного рода помощи всегда нуждаются, — самыми разными способами, не противоречащими закону и профессиональной этике.

Ну и, само собой, будем веселиться. 

— Понятно: сайт прямого действия. Но где уменьшительно-ласкательные суффиксы, где все это сюсюканье, принятое в разговорах с детьми и о детях? Это сознательный отказ от всех этих уси-пуси? Захожу с эстетики теперь и, так понимаю, не я первый: отчего у вас такие недобрые название и логотип?

— А надоело уже это добро. Так сказал недавно один шестилетний человек, реагируя на обилие вокруг нас разной фальшивой слащавости. Действительно порой подташнивает, причем любой мыслящий и чувствующий понимает, что все это показушное добро — лишь фасад, за которым гнилое и гиблое.

Герой романа Дудинцева «Белые одежды» размышлял о природе добра и зла: настоящее добро, считал он, не боится выглядеть слегка злобным («Ступайте ко всем чертям и раздайте детям по подзатыльнику», — прощаясь, говорил друзьям один хороший человек), тогда как 

К тому же зло и страх — в некоторых оптимальных пропорциях — детям, да и нам, взрослым, просто необходимы, хотя бы даже для развития психологического иммунитета. Попробуйте забрать их у детей — и они обязательно найдут их или же выдумают себе нечто подобное.

Некоторые бдительные мамы говорили мне, что-де стихи Чуковского вредят детской психике. Мол, как же так: Бармалей, «жало острое в самое сердце» и прочие ужасы — да чему он детей учит! Маленькие дети тем не менее продолжают любить Чуковского, тогда как, к примеру, ругавшая его Крупская и прочие критики советской эпохи благополучно забыты. Дети из поколения в поколение смотрят ужастики, ходят на заброшки, делятся жутенькими мемасиками и воспроизводят свой чернушный фольклор.

поэтому полностью изгонять страх из детской жизни вредно, глупо и не получится. Заметил: чем больше отечественные взрослые борются с проведением парадов зомби и прочих хэллоуинов, тем больше сами становятся похожи на зомбаков и другую нечисть.

Крокодил с нами не просто так. С этим теплолюбивым земноводным русская культура связана давно и сверхпрочно. Мы помним одноименный памфлет Достоевского (пожалуй, самое веселое из написанного им), помним разных Крокодилов Чуковского (с одного из них он, кстати, и стартовал как детский писатель — и за него же был невзлюблен Крупской), помним и уважаем за социальное волонтерство Крокодила Гену Эдуарда Успенского, ну а журнал «Крокодил», кладезь сатиры и юмора высшей пробы, во многом благодаря которому к нам возвращались Хармс, Введенский и другие замечательные авторы, забыть просто невозможно.

Все упомянутые Крокодилы — наши глубокоуважаемые предки, и мы будем продолжать начатое ими, гордо неся в наших лапах их вилы, портфель, Чебурашку и Тотошу с Кокошей.

— Но это у вас то добро, без которого нет худа. Так вот о том худе расскажите, откуда бежали. Или ушли? Как это происходило?

— Работал я в благотворительном фонде. Психологом. Помогали сиротам, приемным семьям. Все ничего, но через 6 лет директором стала экс-чиновница со всеми вытекающими. Формализм, приоритет отчетов над реальным делом, ложь, манипуляции, запугивания, пустой канцелярит и т.д. В результате ушли самые молодые и толковые сотрудницы — они теперь другая организация, я ими горжусь. Тоже думал уйти, но потом решил: не дождутся.

Работала у нас Юлия Богодист — высококлассный юрист, спасла многие замещающие семьи и добилась от государства полагающихся квартир и выплат для десятков сирот, в том числе вышедших из ПНИ; ее жалобы по сиротским вопросам рассматривал Верховный суд и, уверен, рассмотрит Европейский.

Так вот, летом 2020 года директор фонда отстранила Богодист от работы. Якобы на нее обижены в Минобре, и фонд может лишиться важной субсидии. Субсидию так и не дали, а с адвокатом Богодист мы продолжаем помогать приемным семьям.

А со мной было так. 8 февраля прошлого года, в День юного героя-антифашиста, дали мне напечатанный на принтере журнал, сказав, что в нем я должен фиксировать консультации приемных семей. И графы: ФИО опекуна, ФИ ребенка, район проживания, проблема, рекомендации, подпись. То есть после консультации я должен все это записать в журнал и дать обратившемуся расписаться. А потом, что совсем уж негоже, сдать журнал на проверку кому-то третьему.

До этого я вполне себе консультировал людей без всякой подобной бюрократии: записи вел для себя, а если надобилась людям какая бумага (справка или рекомендации для школ, опек и т.д.), сочинял ее, на записи эти ориентируясь. Мы ж общественная организация, не госструктура: можем сами решать, как работать. А тут, стало быть, вон чо.

— Теперь понятно, зачем был упомянут День юных антифашистов. Ничего ни с чем не сравниваю, но действительно любопытно: в Третьем рейхе психоаналитиков и психологов, работавших в Берлине, Мюнхене, Вене, обязывали вести журналы и сдавать на проверку в гестапо? И как они выкручивались, если такое и там вдруг случалось?

— Мне это тоже интересно. Захотел выяснить: чья инициатива? Пишу директрисе служебку. Объясняю, что журнал такой не вел и не буду, так как организация у нас общественная, работает на людей, а не на государство, учредителя, грантодателей. 

Теперь представьте на месте такого родителя саму себя, пишу директрисе, и что при этом вы знаете, что после общения с вами психолог методично запишет все в журнал, а после передаст его на проверку каким-то неведомым третьим лицам, — захотите вы пойти к нему и открыть душу?

Написал про два базовых принципа, без соблюдения которых психологическая помощь неэффективна, — конфиденциальности и доверия. И заодно спросил: кто этот журнал вообще придумал? Результатом моей служебки стали поиски начальством компромата на меня, причем у тех же приемных родителей, право которых на приватность психологической помощи я отстаивал (якобы беру с них деньги). Компромата не нашли, но репутацию фонду подпортили изрядно. А журнал, сказали, мы сами и выдумали, для каких-то своих, мною так и не понятых, нужд.

Потом еще заставляли меня подписать новый трудовой договор с пунктом про неразглашение коммерческой тайны организации, даже ломились для этого в арендуемый мною кабинет. Не впустил и не подписал: у благотворительной организации по определению не может быть тайн от общества, тем более коммерческих.

В общем, как работал я с приемными семьями без дурацких журналов, так и работаю, разве что, спасибо жене и дочке, в формальном смысле ушел на три года в декретный отпуск. Грустно видеть, как процветающая общественная организация превращается в унылую соцзащитовскую контору. Конечно, остались там хорошие люди и программы, но атмосферы, в которой хочется работать, давно уже нет. Писал обо всем этом учредителю, но тому, похоже, не до репутации фонда. 

— Итак, психолог Щербаков в декрете, но продолжает работать с приемными семьями. По-прежнему бесплатно и конфиденциально.

— Да, в отпуск ушел потому, что могу себе это позволить, а с приемными семьями работаю, потому что они в этом нуждаются. Ну и я же хорошо понимаю их нужды — сами с женой почти 8 лет были такими же, за что я очень ей благодарен.

Потребность детей и подростков в психологической помощи сейчас колоссальная. С коллегами из Московского НИИ психиатрии видим увеличение числа детей с пограничным расстройством личности. Оно сопровождается сильной тревогой, проблемами половой идентификации, селфхармом, депрессией и т.д., вплоть до психотических вещей (все усугубляется из-за доступной наркотической химии и длительного общения подростков с себе подобными в соцсетях, плюс частое отсутствие понимания родителей и специалистов), — в общем, порой психиатры начинают лечить их совсем не от того. Но если вовремя распознать и помочь психотерапией, большинство постепенно стабилизируется, взрослеет, и их не отличить от нормально развивающихся.

Знаю, кстати, такого мальчика — его мать тоже стращали отобранием за непосещение школы, хоть он состоит на учете в психдиспансере. Успокоил ее, что по закону забрать ребенка не могут: она ведет приличный образ жизни и занимается сыном, ко мне вот его привела, о чем при необходимости скажу в суде и где нужно; прошло более двух лет, ему 14, в школу уже ходит, страхов и тревог стало меньше.

— А если российское детство поместить в мировой контекст?

— Да, это общемировая проблема. Виртуализация и рост темпа жизни, глобализация, девальвация человеческих ценностей — все ведет к росту пропасти между детьми и взрослыми. Заполошные, задуренные, инфантильные взрослые не могут дать детям так необходимых им понимания, спокойствия и жизненных ориентиров, да просто адекватности дать не могут — что родители, что социальные институты. В результате детская психика дает сбой — так везде, и в Европе, в Америке.

На это накладываются наши реалии: 

И вот в этом трэшаке живут и взрослеют дети. Отсюда, кстати, проблемы одиночества, суициды.

Хожу на работу мимо школы с таким вот большим рисунком на стене. Можно, конечно, смеяться: мол, кто больше нужен этому художнику — суицидолог или акушер? Но все сложнее. И школа эта — одна из самых адекватных в городе, и, по мне, художник как раз очень точно отразил состояние нынешнего детства: глобальное одиночество, когда вокруг никого, и дети могут держаться только друг за друга. Рисунок явно взят из советского мультика про девочку и мальчика — они там, прилично побегав по городским джунглям, в конце концов находят крохотный росток березки — что-то живое, настоящее хотя бы в финале их ждет, понимаете?

Тут же, на рисунке — вообще ничего живого вокруг этих детей! Они стоят к нам спиной, словно бы на краю транспортного самолета перед десантированием, и смотрят вдаль, где за мутным туманом — их будущее: мираж из серых небоскребов, далеких и бессмысленных фаллических символов. Только это пока и можем дать детям — наши пустые понты да симулякры.

Но как писала Зинаида Гиппиус: «…Мы знаем, мы знаем: всё будет иначе».