СюжетыОбщество

«Я Вова, приехал учиться»

Психоневрологический интернат — пожизненный приговор. И только любовь может его отменить

Этот материал вышел в номере № 104 от 21 сентября 2018
Читать
«Я Вова, приехал учиться»
Фото: Виктор Бакалдин

До 12 июля Вова жил в психоневрологическом интернате (ПНИ). После публикации в «Новой» откликнулась семья из Рыбинска. Договорились: возьмут Вову на лето как бы в гости, там и решат, смогут ли забрать насовсем. Но опека их запугала (совсем не зная ребенка — на всякий случай, видимо), и глава семьи передумал. Хотела забрать Вову и сотрудница его ПНИ. Дети ее согласились, даже обрадовались, но муж, чин из ФСИН, так и не смог представить, что рядом будет жить «человек из-за забора». Раз в месяц-два я волонтером навещал Вову, стала ездить к нему родная сестра-студентка, и космический сюжет его поделок (помните пластилиновых человечков в безвоздушном пространстве?) получил развитие: на горизонте появились таинственные инопланетяне, а число космонавтов возле ракеты выросло до четырех.

В конце 2017 года случилась история с семьей Лицегевич (о том, как из нее забрали детей из-за непозволительной, с точки зрения местных чиновниц, длины волос у четырехлетнего мальчика, читайте в «Новой» №142 и 143 за прошлый год и №1 с.г.). 27 декабря детей вернули, а в январе я поехал их обследовать. Убедиться, что им там действительно хорошо: чиновники и сотрудники детсада говорили на суде такое, что впору было встревожиться (при этом обследовать детей никто не додумался). Смотрел всех, особенно младших, очень тщательно — и утвердился: боролись мы за них не зря. Побольше бы таких семей, где здоровые отношения и любящие взрослые, заботливые и трудолюбивые, что и есть главные условия нормального развития человека!

Вернувшись домой, понял: именно такая семья нужна Вове. Во-первых, село — с его укладом, ритмом. Вова до детдома в селе и рос. Во-вторых, семья полная, имеет хороший опыт воспитания мальчиков, да еще сирот. В-третьих, есть авто- и сельхозтехника, что так важно для Вовы (в ПНИ он перечинил все велики, самокаты).

О мужчинах. Глава семьи Владимир Михайлович и племянник Дмитрий — потомственные крестьяне. Люди работящие, добродушные, простые, в городе таких уже не сыщешь. Роли в семье разделены: Любовь Петровна воспитывает детей, возит их на машине к специалистам и врачам в Боград, Абакан, Красноярск, мужчины тем временем заняты огромным хозяйством. Младшие дети участвуют в нем символически — ухаживают каждый за своей грядкой, помогают перебирать картошку. Взрослея, включаются в более ответственные дела — ухаживают за курами, кроликами. Старшие, как Витя (ему уже 19, свободное от учебы время проводит у Лицегевичей), ездят с взрослыми на покос и по ягоды. Все — добровольно, естественно, с любовью к делу.

Потом приехал к ним в марте. Все ребятишки за 2,5 месяца подросли, стали румянее, успокоились. Любовь Петровна тоже заметно ожила, повеселела. Продиагностировал и ее. Обработав опросники, понял: она воспитатель от Бога.

Мне кажется, эта семья в хакасской степи с древними курганами интуитивно держится того, что академик Асмолов назвал культурой достоинства. Это отчетливо проявилось после бессудного отобрания семерых младших детей: не будь ее в Лицегевичах и их взрослых уже детях — так и погибло бы, разрушенное бесчеловечной логикой обезумевших местных чиновниц, все разумное и доброе, что столько лет создавалось трудом и любовью.

При требовательности и внешней суровости («я строгая мама» — говорит о себе) Любовь Петровна — женщина чуткая и душевная. С хорошим чувством юмора и самоиронией. Детей не обманешь: регулярно прибегают к ней обняться — с чувством, но как-то ненавязчиво; знают, что всегда могут запастись у нее теплом. И — совершенно нет показухи, которую в иных учреждениях, да и семьях чувствуешь по общему напряжению, ненужным улыбкам и вычурным жестам. Тут все естественно, спокойно и по делу. Таких бы родителей всем нашим сиротам…

Долго собирался с духом: а нужны им после пережитого новые дети? И уже поздно вечером, ожидая автобус, рассказал Любови Петровне про Вову, отдал тот номер «Новой». Она живо откликнулась: как раз Е. заканчивает школу и уедет к родне в Красноярск, «но это только летом, раньше никак, да и понравится ли ему у нас?».

Больше двух месяцев ждала разрешения райотдела опеки, а в июне-июле трижды ездила за 300 км в Красноярск получать добро от регоператора и знакомиться с Вовой. Руководство ПНИ не хотело, чтоб он знал, что приехали «по его душу», — мол, дестабилизируется. Я так не думал и до приезда Любови Петровны узнал у Вовы, что в семью он все еще очень хочет. Спросил, согласится ли, если его заберут мои друзья из Хакасии. Рассказал о семье, о младших-старших, сказал, что это село и там много трудятся. Вова был «за», и когда Любовь Петровна через 5 дней знакомилась с ним, тоже, по просьбе начальства ПНИ, не раскрывая своих целей, он прямо сказал: я все знаю, согласен. На поведении его это никак не отразилось. Рассказали Любови Петровне об особенностях Вовы. Внимательно выслушав, ответила: так у меня они все примерно такие…

Соцпедагог ПНИ потом сказала, что научила Лицегевич оформлять пенсии на детей-инвалидов: воспитывая их годами, она не знала всех своих опекунских прав (к вопросу о ее «меркантильности»; кстати, опекунские пособия там в два раза меньше, чем в Красноярском крае, а он — вот, рядом.) И чем-то приглянулась она начальству ПНИ, внушила доверие, так что документы сделали быстро. И Вова поехал домой.

Звонил потом Любови Петровне и слышал: все хорошо; есть над чем работать, конечно, но парнишка славный, спасибо вам. Вскоре поехал к ним «живьем».

Увидев Вову, сразу заметил: за месяц и неделю жизни дома он загорел и вырос — вверх, вширь и как-то внутренне.

Так и бывает: обретая дом и семью, первое, что делают дети, — интенсивно растут, особенно физически, и добирают все, что упустили, живя в детдоме. А глаза начинают светиться спокойным, уверенным счастьем.

У Лицегевичей Вова сразу со всеми подружился, будто всегда тут жил. Со знанием дела помогает в хозяйстве, присматривает, когда надо, за младшими. Вечером топит баню — вызвался сам. В свободное время чинит велики и колесит по селу и красивейшим окрестным степям. Завел друзей, играет в футбол. Школа у него теперь чрез дорогу, и, зайдя раз во двор, он познакомился с директором: «Я Вова, приехал учиться в 8-м классе, а вы здесь кто будете?»

Обследовала Вову детский психолог из Красноярска Елена Селиванова — и тоже не нашла отклонений, из-за которых стоило бы помещать его в ПНИ. Это — серьезнейшая проблема: только в одном ПНИ знаю с десяток детей, которые вполне могли бы успешно жить и развиваться «на воле», если б не учреждения, из которых они туда попали. Иные детдома, отправляя подростков в ПНИ, дают им волчий билет, заранее лишая дееспособности, — вместо того чтобы работать, искать к ним подход.

Уезжал счастливый — будто в мечте побывал. Ожидая автобус, сидели с Витей (одним из старших сыновей Любови Петровны) в его недавно купленной 99-й. Глядели в вечернее небо на растущий месяц и пламенеющий на юге Марс, говорили про спиралевидные галактики, черные дыры и мракобесие на центральном ТВ («Земля — плоская, это надо ж такое сказать!»). Вова, позвонив сестре и передав со мной приветы «всем, особенно психологу Алене и волонтеру Тоне», гарцевал рядом на велике, демонстрируя торможение с разворотом. «Он хороший человек, — неожиданно сказал Витя, — умеет ценить отношение». Показался автобус, и, пока я выбирался из машины, Вова вышел на обочину проголосовать, чтобы он не проехал мимо.

3 сентября ему исполнилось 14.

Вова теперь дома. Фото: Николай Щербаков
Вова теперь дома. Фото: Николай Щербаков

Этот сюжет не сложился бы, вступи в силу анонсированный недавно министром Ольгой Васильевой закон о приемных семьях. Откуда тот взялся, сомнений мало: сироты из детдомов медленно перетекают в семьи. Иные детдома вовсе закрылись, и, почуяв тенденцию, «сиротская» бюрократия своим коллективным, «насекомым» разумом родила этот проект и озвучила его министром просвещения.

Так все вдруг узнали, что сирот наших губят не только в проклятой Америке. Что из этого следует? Нужно развивать систему сопровождения приемных семей, учить специалистов, всячески помогать семьям и т.д.? Никак нет: ужесточить, сократить и начать всех тестировать.

Отрадно, что после случившегося шума, несмотря на горячую поддержку этих инициатив бюрократией на местах, министр включила заднюю, а чиновники догадались-таки обсудить проект с экспертами.

Вопрос: каковы альтернативы устройству сирот в замещающие семьи? Их две: сохранение в кровных семьях либо госучреждение (детдом). Про первую скажу лишь, что, много декларируя, делает государство мало. Про детдом скажу больше.

У одной Лицегевич несколько детей окончили одиннадцатилетку, нескольким сняли «умственные» диагнозы. Сколько детей в рядовом детдоме заканчивают 11 классов и сколько в нем снимается таких диагнозов? Все, кто в теме, скажут: учреждения диагнозы эти лишь выставляют. Снимать их стремятся исключительно замещающие родители. Помню, завуч «моего» интерната просила написать заключение, что у 8-летнего С. — УО (умственная отсталость. — Ред.). Я написал, что УО нет. Тогда этот диагноз выставила краевая комиссия, и лишь вмешательство одной прогрессивной чиновницы спасло ситуацию. Спустя 6 лет С. забрала семья из Подмосковья; его обследовали в НИИ психиатрии, УО там тоже не нашли. Таких детей знаю десятки.

Сколько выпускников детдомов заводят нормальные семьи и не имеют проблем с законом? И каков в этом смысле КПД приемных семей?

Про насилие. Студентка опрашивала четвероклассников школы-интерната про настроение, и каждый третий сказал: очень плохое было, когда меня учитель на уроке побил. Учитель. На уроке. А что происходит порой в детдомовских спальнях?

Чиновники считают все это достойной альтернативой приемным семьям. Видимо, потому, что в закрытых и полузакрытых казенных «избах», в которых порой живут по 300 детей, гораздо проще «хранить сор», создавая видимость благополучия. Если б не приемные родители, никто бы не узнал, что творилось в челябинском интернате. Как тут не засуетиться?

И вот вам семья Лицегевич — она одна своим существованием обнаруживает всю абсурдность новых бюрократических инициатив.

Принимать же законы, из-за которых в учреждениях станет больше сирот, для государства по меньшей мере непрагматично.

Николай Щербаков, психолог фонда «Счастливые дети» и кризисного центра «Верба», преподаватель Сибирского федерального университета, — для «Новой»

Как остановить жернова

Краткий экскурс в красноярский опыт освобождения детей-сирот

Если б Владимира не спасли сейчас, сложилось бы у него, скорее всего, так: из одного ПНИ в 18 лет перевели бы в другой, для взрослых. Там бы и жил, там бы, вероятней всего, и умер: чаще всего это пожизненно. Как и поражение в правах — на работу, на деньги, на собственные представления, как их тратить. На женитьбу и детей.

Конечно, с 18 лет шанс победить систему, вцепиться зубами и выкарабкаться из ее чугунных схем — судебно-психиатрические экспертизы, вереница судов — был всегда и есть. Это чертовски сложно, но, например, несколько лет назад в Тинском ПНИ (Красноярский край) у этого шанса были фамилия и имя — Сергей Ефремов, директор этого желтого дома. Он бился за подопечных с диагнозом «умственная отсталость в умеренной и слабовыраженной степени» (таких полно в ПНИ, но мало ли их и тут, вне спецучреждений, — ничего, живем как-то), и порой, уже на четвертом десятке лет, они выходили на волю. Это именно бывшие детдомовцы, расти они в семьях — никто б о таком диагнозе, перечеркивающем будущее, и не заикался.

Ефремов социализировал, дал профессию, восстановил в судах дееспособность и выпустил из интерната несколько десятков, прежде найдя им работу, родных… Он был тем везением, что меняло все в жизни отверженных. Такой человек не мог не случиться. Но скольких он не освободил? На премьере фильма Александра Кузнецова «Краткая инструкция по освобождению» Ефремов поднялся и долго перечислял имена сирот, которым не успел помочь выбраться… А почему вообще в ПНИ оказываются те, кто явно достоин лучшей участи? Как они туда попадают? Халатность, непрофессионализм, случайность, злой рок?

«Ты должен быть свободен, чтобы быть человеком»

Красноярский документалист Александр Кузнецов дает инструкцию по освобождению

<…> «Использование карательной психиатрии против взрослых, которое было осуждено и отвергнуто по всему миру, по-прежнему процветает в детских учреждениях, потому что это явление менее известно и в его отношении не проводилось такого же международного и национального воздействия и давления. Дети-сироты в России не имеют права голоса, они не могут обращаться в СМИ и информировать их. Сиротское учреждение представляет для ребенка форму полной изоляции от общества, посещающие его волонтеры и меценаты, как правило, боятся раскрывать полученную информацию, опасаясь того, что в результате в будущем им будет прекращен доступ в учреждение» (из доклада Гражданской комиссии по правам человека России «Карательная психиатрия в отношении детей-сирот России» за декабрь 2013 года»).

Поясню, почему взял доклад за 2013-й. Когда Ефремов ушел на другую работу, а это был именно 2013-й, парии не могли остаться без призора и радения — и случился Щербаков. Господь не оставляет тронутых им — реально или только в психиатрических диагнозах: когда Ефремова перевели директорствовать в школу (он и ее, кстати, преобразил), психолог Николай Щербаков, бьющийся за детей «группы риска», выправляющий им судьбы, добился приезда в Красноярск комиссии Независимой психиатрической ассоциации России, специалистов Московского НИИ психиатрии. Полномочий у нее — благодаря вниманию Владимира Лукина, тогда уполномоченного по правам человека в РФ, — хватало, проверяли соблюдение прав сирот при оказании им стационарной психиатрической помощи.

Итог (раньше его подводить не стоило, сглазили бы, теперь можно — тенденция устойчива): «поведенческих» детей-сирот в Красноярске перестали помещать в психбольницы, как бы ни настаивали на этом иные сиротские заведения; регион стал лидером в России по количеству отказов от таких госпитализаций.

Тот перелом в борьбе Щербакова за трудных детей случился, собственно, по вине «Новой». В марте 2013-го (№26) газета написала о нем и его мыслях о детдомах и психушках, куда сирот запирают за дурное поведение. После выхода текста «Детство особого режима. Откуда у нас столько олигофренов, почему переполнены психбольницы и чему могут научить сироты» Щербакова попросту перестали пускать к детям в интернаты 8-го вида.

Но он, конечно, не дал сровнять себя с пылью — не за себя же стоял, за всех своих детей. Добился приезда комиссии. И перед разговором с ней ту публикацию «Новой» заставили читать всех руководителей заведений для сирот. Комиссия дала важные рекомендации для местных психиатров. Щербаков с кризисным центром «Верба» еще не раз приглашал детских врачей из Московского НИИ психиатрии с просветительскими семинарами. Так удалось не только вытащить из психушек конкретных ребят, но и, сейчас уже ясно, радикально изменить устоявшуюся за долгие десятилетия систему. Сократилось время содержания детдомовцев в психбольницах, ужесточились условия помещения их туда (один детский стационар и вовсе закрыли), при определении уровня интеллекта стали опираться на стандарты мировой психодиагностики. Что, кстати, не всегда нравится сотрудникам детдомов. Но психиатры им уже не потакают.

Беда была в том, что Владимир успел попасть в систему. Пусть сейчас ее в аппетитах ограничили, жернова обратно не прокручиваются.

Тем более даже у здоровых сирот, если они уже подростки, шансы на устройство в семью, а значит, на нормальную жизнь, исчезающе малы.

И все же — случается. Потому что это, конечно, уже не карательная психиатрия — тут люди, и что-то в них и промеж них меняется.

«Сохранных детей», говорит Щербаков, в ПНИ немало. Халатность это или случайности, средство от этого одно: нужно подключить опытных психологов-диагностов извне, они не дадут перевирать диагнозы.

Щербаков соединил две истории, к которым стал причастен, — защищая семью Лицегевич (это сюжет о нашей реальности как дурдоме) и по-человечески болея за брошенного мальчишку (сюжет о реальном дурдоме — вполне, кстати, человечном, и все же это не то, что нужно Володе). Две непростые истории слились в одну, если и не счастливую, кто ж загадывает, то человечески приемлемую.

А Щербаков и вовсе ее называет «обнадеживающей». Ему видней.

Алексей Тарасов, «Новая»

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow