При своем восшествии на престол в 2000 году президент Владимир Путин пообещал нам «диктатуру закона». Люди, давно живущие и думающие в России, напряглись, почуяв в этой чуть сдвинутой кальке с «правового государства» заявку новой власти на насилие. Опасения, к сожалению, подтвердились в полной мере. Тот социальный, политический и даже экономический строй, к которому страна вернулась при действующем ее руководстве, можно назвать «диктатурой мента».

Впрочем, диктатуры, отвечающей признакам вертикальной управляемости, в стране тоже нет. В российских регионах в каждом на свой лад свирепствуют банды «ментов», едва ли кем-то координируемые и контролируемые.

Тейар де Шарден, французский ученый и религиозный мыслитель, высказал поразительную гипотезу: отдельно взятый муравей не обладает признаками разума, но муравейник, взятый как целое, ведет себя «разумно», вырабатывая некую стратегию в борьбе со всем окружающим его миром. Подобно этому и «менты», о которых мы пишем в этом материале, основанном на свидетельствах региональных журналистов, обладают лишь неким смутным, крайне агрессивным и жадным «коллективным сознанием», в котором все остальные — их враги и добыча одновременно.

«Менты» как явление

В предпраздничный день 6 ноября 2004 года вооруженные автоматами и дубинками мужчины в камуфляже и масках окружили дискотеку в поселке Вагай Тюменской области. Стреляя в пол и потолок, они ворвались в клуб и уложили всех собравшихся повеселиться на грязный пол. В основном это были подростки. Они было подумали, что это теракт (в Вагае-то!), и поднялась паника. Но потом они узнали здешнего жителя, сотрудника тюменской милиции, и поняли: это типа ОМОН, СОБР или кто их там разберет. Менты, одним словом. Девчонки заплакали, и их скоро отпустили, правда, к выходу им пришлось идти по спинам лежавших на полу мальчишек. А мальчишек побили порядочно, приклады автоматов скрывших свои лица блюстителей закона были в крови.

Пятерых постарше (до двадцати одного) отвезли в райотдел в Омутинку. Там вразумляли электрошокерами до утра. Родители избитых, вызволив своих чад, которым не было предъявлено никаких обвинений, написали жалобу. Прокурор объяснил: у милиционеров — «чеченский синдром». К тому же три недели назад в поселке кто-то ударил сотрудника тюменского ОМОНа — того самого, который демонстративно не надел маску и фактически руководил «антитеррористической операцией». И дело возбуждать не стали.

Мы бы никогда не узнали об этой кальке событий в Благовещенске, если бы корреспондентка тюменской газеты Ольга Ожигбесова заленилась. Но она тут же съездила в Вагай и в Омутинку, расспросила избитых и избивших (не так успешно, они же были в масках) и обсудила инцидент с аборигенами. Большинство вагайцев (кроме родителей побитых) отреагировали положительно: «Поделом им досталось!», «Почаще их надо гонять!».

12 июня 2005 года, в День независимости, с центральной и единственной площади села Ивановское Кочубеевского района Ставропольского края люди в масках, с автоматами и дубинками забрали тридцать пацанов, увезли в райцентр и отметелили в милиции с прибаутками. Тут вообще никто не понял, зачем и за что. Родители собрали сход, приехали прокурор, начальник милиции и глава администрации, которые сразу их успокоили: «Чеченский синдром». Дело не возбуждали: руки-ноги целы, считай, повезло. И про это тоже мы ничего бы не узнали, если бы не журналистка Светлана Лукьянчикова из Ростова-на-Дону.

Никогда бы никто не услышал и о трех мальчишках из деревни Хохорск Иркутской области, которых заподозрили в краже десяти литров бензина для мотоцикла и которые повесились после разговора с двумя из них в милиции, а третьему даже и разговора не потребовалось. Сейчас-то об этом слышали уже не только к Москве, но и во всем мире, а первой об этом написала спустя неделю после событий журналистка Светлана Михеева из иркутской газеты. А кому бы они еще были нужны, эти мальчишки? За эти три маленьких трупа никто так и не ответил. Рассказы местных жителей, говоривших с пацанами незадолго до смерти и видевших следы побоев, заинтересовали только журналистку, но не прокуратуру.

Для чего повесились трое мальчишек? При всем ужасе, который встает за этим утилитарным вопросом, ответ на него для специалистов по детской психологии в общем-то ясен. Они преследовали цель, хотели добиться, чтобы восторжествовала справедливость — любой из нас помнит это детское: «Вот я умру, тогда…». И у них действительно не было другого способа доказать, что бензин они не крали, а если и крали, то, дяденьки, честное пионерское, десять литров не стоят такого страха. Они совершили недетский подвиг, думая, что сумеют закрыть телами амбразуру, сквозь которую на нас на всех глазами из фильма ужасов глядит ментовской произвол.

Потом в деревню приехали взрослые дяди и закрыли это дело за отсутствием состава преступления. А если бы не тетя из газеты, они бы и не приехали, и вовсе ничего трем пацанам своей смертью не удалось бы доказать. А так все-таки удалось, потому что теперь уж мы этого никогда не забудем.

Источники «ментоведения»

Разумеется, это далеко не полная картина, и житель любого уголка России украсит ее собственными примерами. Они складываются в отчетливый диагноз. Но, прежде чем говорить об этом подробно, позволю себе лирическое отступление.

«Хорошая у вас газета, — часто говорят мне друзья, — только читать невмоготу, повеситься хочется. Чернуха!». Это верно. Мне бы и самому лучше про что-нибудь хорошее написать. Но времени нет. Потому что «чернуха», увы, не только в газете или в кино, она — в жизни.

Позвали в жюри журналистского конкурса «Произвол в законе», который проводит «Открытая Россия». Конечно, нам скажут, что это на деньги Ходорковского. Не будем сейчас спорить, что это не вполне точно, не будем обсуждать и вопрос о том, что и у кого украл или не украл тот, кто деньги на конкурс все-таки дал. Это деньги очень небольшие в сравнении с тем, что мы платим в виде налогов, чтобы увидеть по государственным каналам телевидения благостную картину, которая совершенно не соответствует действительности. Кто дал деньги и правда ли все это или нет — два совершенно разных вопроса.

А это и есть чудовищная правда, эта выплавленная из кропотливых раскопок разрозненных журналистов, словно металл из руды, объективная картина того, что происходит в стране. Не статистические отчеты и не доклад министра внутренних дел или кого там, кого нам покажут по телевизору, а вот это, добытое коллегами из глубинки каторжным и практически безвозмездным трудом, с риском для себя, с таким же точно желанием повеситься, как и у читателей всего этого.

Конкурс «Произвол в законе» — не конкурс красоты. Не постановочные скачки лошадок с завитыми хвостами, это конкурс настоящих ломовых лошадей провинциальной журналистики, которым наградой служат обычно пинки, иногда аресты, судебные иски, увольнения и запреты на профессию.

Только не надо нам говорить, что слово «преступление» может произносить только суд, — мы это слышали. Когда суда не видно, а доказательства налицо, слово «преступление» может быть произнесено и в газете.

Мы можем оценить не только то, насколько изящно написаны конкурсные материалы, мы можем оценить и добросовестность проверки лежащих в их основе доказательств. Пусть они выверены не судьями, не прокурорами, не милицейскими следователями, которые должны были это сделать, но, увы, не сделали, и именно поэтому они проверены журналистами, взявшими на себя ответственность. Но уж пусть теперь прокуратура и МВД не говорят, что мы не владеем материалом. Это они не хотят владеть этим материалом, а мы-то как раз владеем. И молчать мы не будем, потому что молчать тут означает — врать.

(Вручение журналистских премий конкурса «Произвол в законе» состоится 25 октября в Москве.)

«Менты» как метод

28 октября 2003 года в поселке Вершино-Дарасунский Тунгокоченского района Читинской области милиция задержала двух граждан, заподозренных в краже свиньи. К ночи один из них с помощью добрых людей добрел до дома, лег и умер, но перед смертью успел рассказать, кто и как его пытал в милиции. Тревогу подняла сестра погибшего. Но по горячим следам никто из прокуратуры туда не поехал, поехал только журналист Виталий Черкасов (до того, как прийти в одну из читинских газет, он 17 лет работал в правоохранительных органах). Серия его заметок, опубликованная в шести номерах газеты в течение двух лет, все-таки заставила прокуратуру довести это дело до суда, сейчас два сотрудника милиции, которые оказались непосредственно виновными в смерти обвиняемого под пытками, осуждены. Но газетная сага Черкасова поднимает тему не ставшей уже привычной жестокости «ментов», а системы укрывательства их преступлений во всех инстанциях, начиная от судебной экспертизы и заканчивая органами исполнительной власти и судом. Погибший мужик не был первым, не был и последним, чье признание вынуждали в милиции под пыткой, все здесь знают об этих методах и, видимо, их одобряют.

Житель села Малая Екатериновка Саратовской области три года назад был осужден за убийство. Спустя два года его освободили, так как выяснилось, что его мать и его сожительницу убил некий частный охранник, искавший выпивку. В основе первого приговора лежало, понятно, признание. После освобождения мировой судья предупредил, чтобы мужик не вздумал взыскивать компенсацию за незаконное привлечение к уголовной ответственности. Какая еще компенсация, когда так повезло. А сколько тысяч таких мужиков сидят только потому, что истинных преступников никто и не ловит? (Это, кстати, к вопросу о смертной казни: если бы она применялась, как на том настаивает руководство «силовых структур», то уже и некому было бы платить компенсацию.)

Житель Набережных Челнов, заявивший в милицию об исчезновении своей подруги, был арестован и сознался в убийстве. Дело не дошло до суда, а сам он — до колонии только потому, что вскоре был задержан настоящий серийный убийца, кстати, член экстремистской группировки.

В селе Прасковея Буденновского района (там ранее свирепствовал Шамиль Басаев) в убийстве старушки сознался 25-летний парень, чья тетка, на его счастье, работала в районной администрации. С нее запросил 20 тысяч «за защиту» назначенный обвиняемому адвокат, бывший заместитель прокурора. Тетка сумела выцарапать из лап буденновской юстиции племянника, признавшегося в убийстве под пыткой и после уговоров назначенного адвоката. Кстати, прокурор и мировой судья санкционировали арест и приложили все усилия, чтобы скрыть преступление коллег из милиции, которое тоже не было ни первым, ни последним.

Как пишут для краткости в справках, которые, по идее, должны ложиться на стол генерального прокурора, министра внутренних дел и в отжатом виде даже на стол самого гаранта Конституции: «Об аналогичных фактах нам сообщают из…» — далее мог бы последовать обширный перечень публикаций региональных газет. Перед нами картина террора как метода уклониться от раскрытия действительных преступлений, раскрывать которые никому недосуг. Если бы речь шла о виновных хоть в чем-нибудь, на языке юристов это называлось бы «частная превенция». А есть еще «общая превенция»: чтобы никому неповадно было. Ее роль здесь играют массовый террор и зачистки на дискотеках.

В таком контексте «общая превенция» — это примерно то, о чем говорят жители поселка Вагай (за исключением родителей избитых школьников): «Правильно! Почаще надо так!». Им же объясняют по телевизору, что необходимо бороться с преступностью, в том числе с наркомафией. Сам по себе этот тезис, безусловно, верен. Но родители избитых или подвергнутых пыткам перестают понимать, кто же тут преступность и в каких масштабах, им требуются неизменные ссылки на «чеченский синдром», чтобы хоть как-то это объяснить. А в Чечню тех мальчишек, которые на дискотеке оказались с другой стороны, разве Пентагон послал?

Прежде чем сформулировать какой-то более внятный вывод для родителей и не только, зададимся вопросом: кто эти люди (или нелюди), откуда они взялись? Это не инопланетяне, не варвары, пришедшие невесть откуда, это тоже наши дети, и их очень много. Неужели это мы их родили, неужели это им мы читали про зайчиков? Когда и как произошло перерождение? Покров над этой тайной, быть может, чуть приоткрывает короткая заметка Тимура Алиева из газеты «Чеченское общество». На основе личных интервью он выясняет, кто такие кадыровские милиционеры. Это перевербованные и амнистированные под этим условием боевики.

Мне кажется, открытие, содержащееся в материале грозненского журналиста, гораздо шире собственно чеченской темы. В Чечне благодаря длительным усилиям российской армии и российского правительства просто произошла окончательная поляризация на «ментов» и тех, кто как минимум подозревается в преступлениях и при так сложившемся строе рано или поздно действительно совершит нечто, а если и нет, то все равно будет записан в преступники.

Но такой же процесс идет по всей России. Мы все подозреваемы и бесправны. У всех у нас «в оконцовке», как принято выражаться там, куда нас всех стремятся загнать, лишь два пути: в шайку, истинную или «считающуюся» (как лимоновцы), или в «менты».

На дискотеке в Вагае, в селе Ивановское и вообще повсеместно по обе стороны этой черты одни и те же мальчишки. Только не самые глупые и уж точно самые безнравственные из них вовремя сообразили надеть под камуфляж, в котором любят щегольнуть и те, и другие, погоны.

«Менты» как самоцель

Две публикации — Людмилы Леонтьевой, главного редактора ставропольской «Открытой газеты», и Евгения Ракуля из одной из газет южного региона России — рассказывают об одной и той же истории в селе Доброжеланное Буденновского района Ставропольского края. Бывший начальник буденновской милиции — под судом за организацию подпольного спиртзавода, работавшего на зерне, которое в виде дани собирали в фонд «Правопорядок» все совхозы. А директор успешного рыбного хозяйства отказался сдавать зерно и даже рыбку. В заметках двух авторов, независимых друг от друга, рассказывается, как прокуратура и милиция, где друзья подсудимого продолжают занимать посты, преследовали и посадили директора, чтобы проучить его и захватить пруд с запущенной им туда рыбкой.

Журналистка Наталья Новожилова в одной из владимирских газет пишет об участии управления ФСБ в незаконном аресте предпринимателя в борьбе за акции машиностроительного завода в Муроме. Елена Вяткина («Озерский вестник», Челябинская область) рассказывает об участии сотрудников милиции, прокуратуры и судей в захвате недвижимости в городе Озерске. «Аналогичные факты нам сообщают из…» — публикаций об участии «ментов» в борьбе за квартиры и в незаконном выселении граждан из разных городов пришел не один десяток.

Если картина участия правоохранительных органов и судов в переделе крупной собственности (например, «ЮКОСа») уже хорошо понятна из центральных газет, то коллеги из региональной прессы рисуют картину участия «ментов» в переделе уже средней и, как правило, наиболее эффективно используемой собственности, а также средней и мелкой недвижимости в провинции. В этой картине ментовской террор, который прежде казался нам чистым безумием на грани психиатрии, приобретает осмысленность. Террор прокладывает наиболее прямые пути к захвату собственности. В свою очередь, быстрейший доступ к незаконному обогащению при полной безнаказанности обеспечивает приток в «ментовской бизнес» свежих сил молодежи, которая начинает здесь карьеру с произвола, с насилия и пыток над своими сверстниками в ОМОНах, СОБРах и в райотделах милиции.

Слово «мент», пришедшее в русский язык из блатной «фени» и уже прочно обосновавшееся в нем, далеко не равнозначно первоначальному «милиционеру». К «ментам» язык относит сегодня работников любых силовых структур. С другой стороны, не все сотрудники прокуратуры и милиции — «менты», там еще кое-где у нас порой встречаются приличные люди, хотя атмосфера насилия и стяжательства заставляет их или принять это и участвовать в этом, или уйти. Но куда?

«Менты» — это тотальная, системная, эшелонированная крупная, средняя и мелкая государственная преступность. Прикрываясь лозунгами о необходимости борьбы за нас против средней и мелкой преступности (уходящего от налогов бизнеса, наркоманов, бомжей), «ментовская» преступность на самом деле паразитирует на преступности и на нас. «Менты» борются только за свои интересы. Обычный гражданин оказывается здесь между наковальней уличной преступности и молотом ментовского произвола.

«Менты» как строй

Если Россия — не только Москва, то нам не мешало бы знать картину жизни в провинции. Между тем государственные вертикальные каналы информации о работе в регионах так называемых правоохранительных органов, несомненно, искажают картину о самих себе, доставляемую как «наверх», так и в телевизор. Разорванность информационного пространства не позволяет увидеть из одного угла страны, что происходит в другом, и сравнить впечатления. Панорама в целом появляется только в пасьянсе из сохранившихся независимых (от ментов) газет и редких региональных теле- и радиоканалов. Картина фрагментарна, поскольку независимая и квалифицированная пресса кое-где уже и истреблена, но она, по крайней мере, позволяет делать какие-то выводы.

На этой картине видно, что власть в стране принадлежит на самом деле не губернаторам, не пресловутой «президентской вертикали», а ментам. Менты — это новый социально-экономический класс, определяемый как по их отношению к собственности, так и по общности культурных установок. Диктатура Мента — это наш новый строй, он не криминальный, он криминальный в квадрате, поскольку в провинции государство и криминал, по сути, одно и то же. Все иные должностные лица, работающие в том числе в судах и в любых административных структурах, подчиняются ментам более или менее добровольно, кто от безвыходности, кто из страха, кто из соображений карьеры, а кто из корысти.

Именно менты устанавливают ставки «налогов» в сфере теневой экономики, которая доминирует над легальной и куда они сами же и загоняют бизнес. Менты контролируют самые привлекательные финансовые потоки, включая бюджетные, и перераспределяют их в свою пользу. Они, как правило, стригут баранов наголо, оставляя клок шерсти в лучшем смысле для пропитания, но ничего для продажи на рынке. В этих условиях у экономики, основой которой является средний и мелкий бизнес, нет ни шансов, ни стимулов для роста.

В социально-политической сфере менты устанавливают режим, основанный на тотальном терроре. Общество поляризуется на класс ментов и на всех остальных — потенциальных или действительных преступников, а третьего уже не дано. Менты деформируют нормальную социальную мобильность: никакой рост ни в политике, ни в бизнесе в провинции невозможен помимо контроля ментов, а тех, кто как-то этому сопротивляется, запугивают и выдавливают в маргинальное поле. Обыватель и сам бы, преодолевая первоначальное отвращение, надел погоны мента, но там все занято, а численность стригущих угрожает превысить численность самих баранов.

«Менты» на просторах России — явление настолько глобальное, что его не может контролировать никто, оно само управляет всем. Для Москвы это пока что не так очевидно. Но может ли, например, президент Путин снять министра внутренних дел Нургалиева или генерального прокурора Устинова не только де-юре, но и де-факто? А если может, почему же он этого не делает? Ведь чудовищное положение в силовых структурах ему, как человеку, отчасти имеющему к ним отношение, должно быть не только известно, но и понятно во всей полноте его последствий. Значит, наверное, не может. Ресурсы ментов позволяют им спровоцировать такой взрыв, который снесет любую «президентскую вертикаль». Да ведь они же, собственно говоря, уже и есть эта «вертикаль».

Можно, конечно, всего этого в газетах и не читать. Можно смотреть по телику кино или какой-нибудь убогий юмор, слушать рассуждения о «государственности» и «территориальной целостности», а в последнее время еще и о «пятой колонне», которую представляют немногочисленные гражданские объединения и баламуты-журналисты. Желание власти скрыть и нежелание большинства граждан увидеть реальную картину тут совпадают. Можно закрыть глаза и заткнуть уши и ждать, пока все рассосется само собой. Когда-нибудь рассосется. Потомки опричников становились со временем респектабельными людьми, а потомки их потомков могли оказаться и среди декабристов. Но не всем удастся дожить.