Николай Щербаков

У «закона Димы Яковлева» — один плюс: о детдомовцах заговорили. Сами-то они в чужие души не стучатся. А мы хорошо умеем жить с краю и закрываться от бед. Те, правда, постоянно у порога — мы ведь на краю. И люди, не замечавшие в метре от себя весь этот каждодневный ад, наконец о нем горячо заговорили. И встали в очередь за нашими детьми, дети же все — наши?

Приемным родителям, однако, как правило, нужна белокурая, голубоглазая девочка до года без проблем со здоровьем (данные органов опеки). А что же невыносимые подростки с олигофренией, энурезом, с изуродованной душой — как быть с ними?

Они — дети психолога Николая Щербакова. И таких, как он. Один ребенок живет в их с женой Светой доме постоянно, троих забирает на выходные-праздники-каникулы, кого-то водит в походы по пригородным скалам и пещерам. И много кто находит у него приют в сложной ситуации. Щербаков ездит к ребятам по психушкам и полицейским участкам, вызволяет, разыскивает, все устраивает и обустраивает, направляет им пути… Где здесь работа и где частная жизнь, в чем долг профессиональный, а в чем — личный, уже не разобрать. Да ему и не требуется. Не знаю, счастлив ли он (утверждает, что да), но дети помогли ему стать выдающимся человеком. Одному за другим он выправляет судьбы, да что там — продлевает сами жизни: таким, как его, деткам предначертана деструкция, она направлена и вовне, и внутрь. Они выходят из интерната и калечат себя и других — одномоментно или постепенно; алкоголем, наркотиками или ударяясь в криминал. Уберегшихся подспудно подточит и разрушит скверный характер и «психосоматика» — свое прошлое не обмануть. Но маленькому человеку может помочь взрослый.

— Начинаешь с ребенком спокойно разговаривать, играть, рисовать (главное, чтобы не мешал никто, поэтому взрослых обычно выгоняю), погружаешься в его состояние — и у него взгляд проясняется, проходят длительные страхи и депрессии, человек оживает, а родители или воспитатели потом дивятся, как это возможно, так быстро и без медикаментов. Нужно-то немного. Я вам больше скажу. Тешу себя мыслями, что когда о ребенке думаешь, заботишься, передаешь ему приветы и что-то полезное, вокруг него сгущается неведомое информационное поле и помогает ему сохраняться и развиваться. Кто мог подумать, что, едва стану забирать на выходные младшего В., к нему вдруг, впервые за 6 лет, приедет мать — девушка с УО. А через три года его, почти 12-летнего, вдруг возьмут под опеку, у него теперь семья. Мы видимся; он и говорить стал бойчее и отчетливее, хотя всегда был отпетым дизартриком. Вот привез С.Б. и Л.П. журналы. С.Б. сразу погрузился в чтение: когда был у них две недели воспитателем летом 2009-го, он, 10-летний еще, взахлеб читал моего Хармса (без него не обойтись в этом абсурдном заведении, я понял сразу) и веселился: «Молодая толстенькая мать терла хорошенькую девочку лицом о кирпичную стену» — ну и какая здесь может быть УО? Как и у многих других, — следует перечисление Щербаковым детей, их много, и у каждого — уже судьба.

С., 14 лет

Злостный вымогатель телефонов детдомовец С. смотрел сон по мотивам «Звездных войн». Он выступал на стороне зла, бесчинствуя и нападая на людей, пока не появился джедай Щербаков и не кинулся преследовать его, прыгая по крышам. Закончилось хорошо: С. тоже перешел в стан добра.

Три года назад С. забрали в детдом от пьющей бабушки. Ее он называет мамой. Мать повесилась, когда С. было 2 года. Отец — отсидевший пьющий инвалид. Еще у С. есть собачка Сонька, сестра Настя, брат Толя. Видится с ними на каникулах, если отпускают из детдома. «И то славно. А то кто знает, как дальше жизнь повернется», — говорит Щербаков. В 2012-м он сводил С. с другими детьми в поход на скалы. А потом встретил его на Курчатова, в психбольнице (ПБ): аминазин, электросон. Положили, говорит, «потому что вел себя тупо».

— Еще раздумывал: стоит ли им заниматься. И так детей полон дом и несчастная моя жена — нам пока некогда даже думать о рождении ребенка. Квартира съемная, перспективы на жилье нулевые: оба — работники образования. Но покоя в душе не было. А когда С. угодил на месяц в Центр временной изоляции несовершеннолетних правонарушителей (ЦВИНП), я понял: чутье меня не обманывало, мальчик нуждается во внимании. Прикинул: Р. к тому времени уже выпустится, на Ф. сестра собирается гостевое оформить, да и с другими, может, полегче будет… Так у С. появился мобильник, а потом и возможность бывать у нас по выходным. Контролируем его теперь на пару с его любимой учительницей литературы.

С. — хороший человек: чуткий, отзывчивый. У него есть искренний интерес к людям и желание «идти дорогою добра». Голова светлая. Любит паркур, рисует, записал себе в ЦВИНПе: «Если маму не любить, то зачем на свете жить» — неволя располагает к творчеству. Пацаны наши помнили его по совместным походам и, к удивлению, с интересом ждали.

Смотрели тут вместе последний фильм Приемыхова «Кто, если не мы»: С. похож на главного героя, такой же веселый и несколько расторможенный. Когда взял его на занятия — всего в целлюлите после трех месяцев психушки (к своим 44 кило набрал еще 10, полгода приходил в норму), он ни с того ни с сего вдруг вспомнил: «Однажды сказал в школе психологу, что старшие нас заставляют на заправке деньги мутить, а она воспитательнице сказала, и так жестко мне потом было». Завуч позже поведала: устроили ему «очную ставку» с У. и «оторвались» на У. по полной программе. Но за правду и за глупость взрослых больше досталось, конечно, С. — «ночные няни не смотрят ни фига», да и не могут они влиять на то, что происходит между подростками. Часто слышишь в разговорах ребят: «Все, хана тебе в спальне». Это место, где слабые максимально не защищены. И не слабые тоже.

Мы с С. придумали: якобы его на заправке обнаружила воспитательница, которая и дала мне номер У. Звоню, представляюсь. Он меня знает: водил их осенью в пещеру. «Ну и?» — спрашивает. Объясняю: денег он больше от С. не получит, а если что-то ему сделает — ему будет так плохо, что он и представить себе не может. Кладу трубку. Вдогонку пишу СМС (чтобы добавить словам вескости) с финалом: «зла на тебя не держу, но и друзей своих в обиду не дам»… Потом С. расскажет: «У. сказал, что я ему ничего теперь не должен».

А через день С. перевели в группу к старшим (где У.): приют «Забота» ликвидируют (в министерствах очередной зуд), и к ним поступил оттуда первоклассник. Помог С. вещи перенести, постоял в группе, поглядел в тумбочку, пообщался с детьми, с воспитателями: обозначил свое присутствие. Потом, когда С. с У. общались «ВКонтакте», попросил передать У. привет. У. передал ответный и пририсовал пару смайликов, так что отношения установились: этология учит, что доисторические истоки человеческой улыбки уходят корнями в оскал подобострастия у приматов.

Суть моей работы — найти и поддержать в человеке хорошее. Психиатр Е. Корень на нашем круглом столе и вовсе сказал, что это — общемировой тренд.

Когда стал работать в интернате, первое, что понял, — детей, особенно старших, нужно выводить оттуда подальше. Стали ходить на природу: Черная сопка, Торгашинский хребет — это для них гораздо терапевтичней, чем месяцы в психушках… Недавно были на Столбах. Пацаны сразу отделились от взрослых, принялись крутить арабское сальто и рьяно бороться в снегу, так что на обратном пути, с трудом разыскав их на тропе, просто дал им денег, чтоб сами домой ехали. По-моему, после того как мы на Столбы сходили, С. и почувствовал силу выдавливать из себя раба. Сказал, что не хочет бегать постоянно на заправку, потому что гораздо интереснее ему просто гулять с ровесниками. О многом мы тогда говорили. Ну и сон про джедаев показывает, что совсем парень в жизни потерялся: он ведь там сначала был на стороне зла.

На новогодних праздниках у нас он снова видел сон: мы с ним вдвоем, будучи джедаями, от мутантов отбивались, и даже успешно… Вести себя стал адекватней. А тут, как перешел во взрослую группу, вижу: костяшки на руках разбиты, правая кисть опухла, как подушка, — смотреть больно. Сказал, в стену ударил, а день спустя признался: играли с пацанами в «монетку», и проигравшему «пробивали» — до первой кровинки или слезинки. «Мне не больно потом. Меня ремнем мама била, когда был маленький…» Сказал, что запрещаю ему играть в эту дрянь. С. и не сильно стремился, как понимаю: заставили. Границ своих совсем не чует: постоянно «попадает», при всех своих способностях.

И У. совсем не отморозок, просто принято у них гнобить и использовать младших. Достойного образца для идентификации нет: директриса не может найти нормального мужика-воспитателя… А пацаны растут. Вот и складываются такие экстремальные группы с околотюремным укладом. Есть ведь вполне хорошие детдома, где дружные дети и приветливые воспитатели, тот же красноярский №2 или ачинский №1. И ЦВИНП, кстати. Что отметил — в таких обязательно есть мужчины. И руководительницы — спокойные женщины с живыми глазами, все какие-то теплые, пусть и в погонах, как в ЦВИНПе.

В. сказал, что и в их детдоме в «монетку» играли, но «пробиваний» не было. «Его заставили играть», — уверенно заявил В. У них в детдоме по обоюдному согласию О. выжег ребятам раскаленной монетой круглые раны на руках. Инициацию такую придумал: «чтоб мужиками стали». Взрослые сразу заметили, вызвали психиатра К-ча, поговорил он с О. серьезно, и ничего подобного потом не было. А когда заметили, что в 13 лет З. стал «подкладывать» себе в кровать младших мальчиков, — тоже с ним говорили и стали стелить ему рядом с ночным воспитателем, чтобы все время был на виду. В общем, заботятся о детях, стараются не допускать беспредела. А тут — такое. Буду наблюдать за костяшками, а там, глядишь, пойду общаться с пацанами и воспитателями уже напрямую. «Стоять насмерть», как монумент на Мамаевом кургане.

В., везунчик, Б., его брат

Через пару месяцев домашней, у Щербакова, жизни В. нарисовал романский замок с мощными стенами и решетчатыми воротами. Человек почувствовал: «мой дом — моя крепость». Сейчас В. в 8-м классе, стал родным и для родни Щербакова.

— Он очень изменился после летней поездки в Питер и знакомства там с хорошими молодыми людьми Викой и Димой. Они убедили его — после экскурсий по музеям — заниматься риторикой: многое понимает парень, а формулирует мысли с трудом. Стал думать о будущем. Глядишь, и впрямь станет юристом, как Вика, а сначала и автомехаником, если что: в техникумах они больше в свои силы верить начинают и лучше учатся — программы там проще и отношение к детям щадящее.

После Питера В. как-то сразу вырос, повзрослел, что особенно заметно на фоне его брата Б. С ним так: взять насовсем, как планировали, мы его не смогли, потому что осенью у нас жил А. Не взять А. — он ночевал у нас под дверью, ненавязчиво давая понять, чего он таким образом добивается — было бы совсем уже подло. У Б. хороший детдом: маленький, уютный, со спокойной и мудрой пожилой женщиной во главе (дети в кабинет к ней бегут, несут игрушки, конфеты и обнимаются — верный признак доверия. И второй признак: из него нет побегов). Б. теперь, как выпустились Вадя и Влад, там старший. Еще момент — возникающие порой на горизонте родственники, порывающиеся его забрать. Дальше разговоров дело не идет, но кто знает — может, соберутся с силами. Сложно с ним — последствия перинатальной энцефалопатии. 16-летняя мать, вынашивая В., вместе с гражданским мужем (отцом детей) крепко выпивала, а потом и Б. забеременела чуть не сразу после родов, и тут ее организм уже не справился. Чего-то нет то ли в нем, то ли в нас такого, что позволило бы чувствовать в нем родного человека. Сложно это передать словами, но мы поняли со Светой: не можем взять Б., нет у нас таких способностей. Я бы, впрочем, мог рискнуть, проводи я больше времени дома, но тогда уж точно от голода загнемся. А так — он всегда у нас на выходных, на А. не обижается (наоборот, сочувствует, что у него «такой дебильный детдом»), да и школа их в 15 минутах ходьбы от нас, так что В. ежедневно может его видеть.

Мать В. и Б. родила недавно еще мальчика, о чем сообщила детям по телефону. Новорожденного оставили лечиться в неонатальном центре: «что-то у него с мозгом». А мать, заехав к Б., отправилась домой, в деревню под Муртой. Заберет она его из центра? Вроде собирается.

С. и Р. ужинают. Фото Николая Щербакова

А., 16 лет, бродяга

— Моя главная боль — А. Рыжий, левша, монголоидные черты веснушчатого лица, подвижен, легкая УО, тортиколлис, левый глаз видит плохо (миопия и, кажется, астигматизм). Были проблемы с влечениями: в 10 лет пытался при детях принудить к «оральному сексу» собаку, потом похожие истории повторялись уже с младшими детьми интерната. Последние полтора года — ничего подобного. Спросил недавно: «Тебе девочки нравятся?» Он сильно покраснел и уткнулся в подушку: «Нравятся». Рост его 155 см, и главная проблема: парень — заядлый дромоман. Первое воспоминание — как хотел выйти на улицу года в четыре, пока родители крепко спали, и так как дверь открыть не мог — вышиб окно и пошел на речку. С тех пор так и бродит. Хоть и лечили его после первого ухода — заночевал у знакомого алкоголика — в ПБ, все только усугублялось.

Я стал его забирать летом 2011-го. Побывали на его родине под Минусинском. Долго ходили по кладбищу в поисках могил его отца-матери. Не нашли. Множество покосившихся деревянных крестов без надписи: социальные захоронения. Написали письма двум его, как нам сказали в паспортном столе, дальним родственницам. Может, что расскажут про его родителей. Писал старательно, вложил подписанные обратные конверты и фотографию свою. Пока ответа нет.

Дни рождения ему с 11 лет стал делать, он сказал тогда: «Самый лучший день в жизни был»; а делов-то — позвал детей, пирог с повидлом поели. Минувшей зимой уже трехэтажный торт заказал по его просьбе, а на следующий день ходили на Черную сопку.

Год назад, получив от нас кроссовки (друг Игорь деньги из Москвы прислал — «на детей». Пишу ему в таких случаях: «Спасибо, помогаешь мне быть». Он: «А ты — мне». В общем, не зря Фромма читали в юности), уехал после очередных выходных от нас в интернат, а на следующий вечер взял и пошел по маршруту автобуса, на котором ехал (30 км), и заночевал у нас под дверью, где и жил еще пять дней, шифруясь, а в субботу зашел домой. Вызвали выпускника Виталю, он отвез его в интернат. Там А. поместили в медблок (я поехать в тот день не мог — организовывал семинар доктора Архипова, был первый день). Позвонил директор интерната: что будем делать, министерство требует мер. Решили: в ПБ помещать смысла нет — он ведь не бродяжничал, шел к конкретной цели. Наш В., бывший его одноклассник, был все время в курсе, но друга не выдал. Подкармливал его. Поговорили с женой, решили, что возьмем его. Чтобы жил у нас, а учился в интернате. Директор сказал, что можем оформить на него патронат, и это будут наши с интернатом отношения. Потом еще раз продлить договор на полгода, а там А. и выпустится. Так что забрал его с тремя пакетами вещей домой.

Спал А. на втором ярусе купленной по такому случаю с рук двухэтажной кровати. Записали в кружок туризма. Прописал для него обязательства — чтоб не бегал по подворотням и не пил. Он подписал. Но хватило его на неделю: до школы не доезжал, хотя домой прибывал вовремя и трезвый. А занимался чем? «Помогал друзьям»: ездили вместе по городу, что-то грузили, или просто стоял в магазине у знакомых продавщиц. Пару недель решили его в школу не отправлять, чтобы делал задания дома, освежил в памяти таблицу умножения. Получилось, и в конце первой четверти решили с ним и с завучем: после каникул заберет учебники и будет учиться, живя у нас дома, а раз в неделю-две будет показываться в школе с выполненными заданиями и писать самостоятельные. Интернат на это шел, все понимали: иначе учиться он не будет.

О будущем думает так: «буду помогать кому-нибудь». В чем именно — неважно. Как-то спросил, кого он любил в жизни больше всех, и он — со второго раза, подумав, — ответил, что меня. Чувствую ответственность и в то же время неспособность полноценно помочь. Московские психиатры, узнав про А., ответили: его уходы не являются проявлениями психического заболевания. Похоже. Его бродяжничество — результат не болезни, а особого склада личности. С учетом того, что он пережил: в 4 года вытирал с пола кровь — отец в пьяной ссоре ткнул нож матери в ногу, ну и много чего еще, и я ему в целом верю, к фантазированию он не склонен. Ну и интернатские реалии не способствуют желанию там находиться. Из дома нашего он не ушел ни разу.

А потом А. посадили в медблок: сбежал снова из интерната, где, как договорились, должен был прожить неделю, сдавая контрольные. В те дни интернатское начальство прочитало в «Новой» «Детство особого режима» (№26 за прошлый год) и обиделось, даже за ворота меня пускать перестали. Когда забрал потом А. на выходные, сказал, что жить постоянно он у нас теперь не сможет, и дело не в нем: это мы не смогли справиться с трудностями. Прощения у него попросил. И пообещал, что будем видеться на выходных и созваниваться, как прежде. Потом привез его обратно, и он по своей инициативе упросил вахтершу, чтобы пустила меня «внутрь»: «А вдруг меня снова переклинит, и побегу через забор, пусть лучше он меня к воспитателю проводит». Так что повидался я тогда с детьми. Т. тетрадку красивую привез и фломастеры: девочки сказали по телефону, что она стала менее мужиковато одеваться и вести себя, что меня и подвигло на такие подарки; братьям Б. привез журнал «Геолёнок» — они как раз собирались в профилакторий, вот и почитают.

А. обижен на свой интернат. Ищем ему училище, где готовят работников лесхозов, чтобы было ему где бродить. В любом случае мы его не оставляем, он это понимает, и клип про преданных лаек, видимо, поэтому заставил его так расчувствоваться.

Продолжение следует