Когда Алика Гинзбурга в январе 1967-го арестовали во второй раз — за «Белую книгу» — то Ирину Жолковскую, уже делившую с ним горе и радости, но еще не успевшую оформить это дело на бумаге, вызвал кэгэбэшник.Носитель холодной головы мыслил широко, государственно; «прорабатывал» молодую, перспективную преподавательницу МГУ: бросьте рецидивиста, займите место в рядах здорового советского общества.…Утомившись уговаривать, бабахнул кулаком по столу: «Вы — жертва ложно понятого чувства долга!».
Пообещал очень трудную жизнь.Так уж совпало, что и Алик Гинзбург незадолго до этого предложил Ирине то же самое — в ночном троллейбусе, отдыхавшем в депо у Миусской площади.Из двух формально сходных предложений она выбрала единственное заманчивое.Сегодня Ирина Сергеевна (Арина) поговорила с «Новой газетой» о Гинзбурге — самом лихом и веселом из всех великих борцов за нашу и вашу свободу.Повод — художественная кинолента «Француз».
О кино и диссидентах
— Я только что посмотрела фильм и должна вам сказать, что это –пронзительное кино. Многослойное. Очень рада, что фильм вышел, и очень рада, что вот в такой интонации.
Мне очень нравится у Андрея Сергеевича Смирнова то, что в нем совершенно нет ни истерики, ни воспеваний никаких, а как-то все очень спокойно и достоверно. Воздух времени схвачен точно.
Для меня теперь и «Француз», и книга Владимира Орлова («Александр Гинзбург: русский роман»), и «Зеленый шатер» Людмилы Улицкой — перекликаются и создают такое правдивое полотно нашей жизни. То есть, не насмешливо-карикатурный образ диссидентов, как принято с одной стороны, и не мифологизированно-героический, как принято с другой...
А так как сейчас — и это счастливая для меня неожиданность — к истории диссидентства снова вдруг возник такой интерес, то еще и в этом смысле Смирнов попал в самую точку.
— Может, интерес объясняется тем, что мы опять проходим виток, когда люди из «самой стабильной организации в стране» (А. Смирнов) пытаются закатать ее в асфальт. И параллелей с 60-ми-70-ми — много. Так что диссиденты сейчас нужны как пример, как учителя…
Арина Гинзбург. 60-е
— Да, может быть, так. Я помню, как мы, наше поколение, трепетно относились к возвращающимся из лагерей. Они были для нас не то, что учителями, а каким-то примером человеческого выживания в ненормальных условиях, в ненормальном обществе…
И по-моему, последние несколько месяцев вдруг опять вернули какую-то надежду... Да, есть точка зрения некоторых диссидентов: ради чего мы боролись, зачем все это было? То есть «зачем» — как раз понятно: потому что мы делали это не «для истории», а для себя. Но когда мы разглядывали историческую перспективу, то казалось, что все безнадежно исчезло! Но нет-нет-нет! Не исчезло.
Я, к сожалению, понимаю, что моя песенка уже спета и я не дождусь, но все равно слежу за этим с огромным интересом. И с валерьянкой. (Улыбается).
Я была поражена, как сейчас проходило обжалование по делу Котова, когда 12 адвокатов на его суде выступали — причем добровольно, бесплатно, и — из тех, которым есть что терять. Я-то помню, как мы в диссидентское время адвокатов искали… У Алика был потрясающий защитник — Борис Андреевич Золотухин, который должен был стать председателем Коллегии адвокатов, но после того, как потребовал аликового оправдания, его отовсюду выгнали. Еще было несколько человек* — и всё. И это на всю страну. И если в то время все это наше сопротивление можно было сравнить с зернами, которые прорастали тут и там сквозь бетон, то сейчас это — поле, которое властям гораздо сложнее затаптывать.
И я чувствую, что нет, все это просто так не пройдет. Вот это московское лето и московские эти дела… И молодые люди поразительные появляются — вот этот мальчик Егор Жуков (и у него замечательный адвокат — Илья Новиков), и другие — на которых смотришь и не понимаешь, как они могли возникнуть, когда все вокруг зажимается.
— Хотя, чего тут удивляться, можно вспомнить самый близкий пример — Александра Гинзбурга…
— Да. У Васи Аксенова есть замечательный рассказ «ЦПКО им. Гинзбурга», в котором он точно отметил, что Алика просто втолкнули в политику. Что при нормальных условиях он, друживший с «лианозовцами», с поэтами, был бы каким-нибудь галеристом или издателем — оставаясь в рамках культурного поля. Но в тех условиях оставаться человеком, уважающим себя, и одновременно делать вид, что можно так жить, он уже не мог… Есть люди, для которых границы компромисса — это очень важная вещь, очень серьезная.
фрагмент<br>
«Рыжий, огненный юнец, движитель богемы Алик Гинзбург. После той ночи я этого беззаботного юнца больше уже не встречал. Через две недели он был арестован и угодил в свою первую тюрьму на два года».В. Аксенов.
Уже оказавшись в первый раз в лагере, Гинзбург в письмах друзьям отмечает: «Я чувствую, что это не последний мой лагерь», «Я сижу не в последний раз». Не хочет геройствовать ради геройства, не скрывает, как ему тяжело в неволе, как он ждет условно-досрочного освобождения (которого, конечно, ему не подарили). И одновременно красной нитью вот эта проблема: «Юрке (Галанскову — Прим. Ю.С.) передай, что мне нужны всякие стихи. С ними не так чувствуешь себя отрезанным ломтем».
То есть, оцените: сел за стихи, и уже из лагеря — просит добавки.
1998 год. Александр и Арина Гинзбург на фоне афиши спектакля, поставленного по их истории на Бродвее в 80-е
Арина Гинзбург: — Это же было то самое время помешательства на стихах. Вознесенский, Евтушенко, стадионы… «Стихи в воздухе»… Но когда Алик «Синтаксис» решил создать, над ним же смеялись ребята, коллеги из «Московского комсомольца»… Ведь это было совершенно немыслимо — вот так «без разрешения» издавать. Но он сделал, и это быстро набрало большой тираж, и — популярность. Ведь давали читать журнальчик с тем условием, что ты уже отдавать назад не будешь, но передашь кому-то еще и сам хотя бы четыре копии сделаешь, — сколько листов за раз могла «взять» машинка.
И у них с мамой дома был какой-то… не салон, конечно (16 метров в коммунальной квартире — Прим. Ю.С.), но какой-то дружеский, всегда открытый дом. Приходили поэты, барды, любые «настоящие люди»… Мама его, Людмила Ильинична Гинзбург, была уникальная. Мама-подруга. И девочки там сидели за столом — Наташка Горбаневская и другие — и тюкали на машинках день и ночь…
Но четвертый номер Алик уже выпустить не успел, его забрали. И тогда после обыска кагэбэшники «вывезли грузовик поэзии», как известно, на Лубянку свою…
— Гинзбург очень смешно рассказывал, как его первый следователь по делу «Синтаксиса» «очень любил поговорить о стихах». И Алик в благодарность за такую неподдельную любовь к поэзии сдавал ему потихоньку поэтов Серебряного века как своих подельников (потому что в «салоне» Гинзбургов нашли ведь не только «Синтаксис», но и горы другой любимой «запрещенки»).
— Да, Алик говорил ему, как гулял с Мариной Цветаевой. И следователь все записывал, и это все подшивалось в дело…
Пока туда не заглянул кто-то более сведущий... (И Алика не отправили на экспертизу в Сербского. Алик потом «удивлялся»: «Как ни странно, не следователя, а меня». — Ю. С.).
Ну, Алик резвился. Он же не мог без этого. И вот фото, которое вы выбрали для обложки, где Алик в лагере — стоит, руки в карманы и широко улыбается. Оно очень его характеризует. В его лагере у вохровцев появилось определение: «улыбка Гинзбурга», и эта улыбка их очень доводила.
Алик Гинзбург в лагере за «Синтаксис». 1961
Он был свободный человек — ни адреса своего не скрывал, когда печатал «Синтаксис», ни намерений опубликовать «Белую книгу» за границей: если власть не отпустит «героев» этого сборника — Андрея Синявского и Юлия Даниэля.
Ниже — цитата из письма уже отсидевшего два года за «Синтаксис» Александра Гинзбурга председателю советского правительства А. Н. Косыгину. Это декабрь 1965-го, хотя оцените, как резонирует:
фрагмент письма гинзбурга председателю советского правительства<br>
«3. О роли КГБ в общественной жизни страны.Время сейчас, конечно, не сталинское, но и сегодня КГБ является серьезным тормозом на пути развития общественных форм жизни…Но я люблю свою страну и не хочу, чтобы очередные не проконтролированные действия КГБ легли пятном на ее репутацию.Я люблю русскую литературу и не хочу, чтобы еще два ее представителя отправились под конвоем валить лес...»
Прочитал ли Косыгин письмо, пока так и не известно, но «валить лес» отправились не только Синявский и Даниэль, но и Гинзбург — за издание первой в стране столь полной, читающейся на одном дыхании, хроники политического процесса (и это в стране, где воздух распределялся по разнарядкам).
В это время Ирина Жолковская уже несколько лет была рядом с Гинзбургом, и даже уже стала для всех Ариной, как он ее любил называть. Арестовали его за пять дней до их свадьбы. Свадьба состоялась только в лагере — и только в результате долгой голодовки Гинзбурга, к которой массово присоединились другие заключенные. Про свадьбу пьеса написана — Zeks: когда-то давно прошла на Бродвее, а теперь сын Гинзбурга готовит ее на французском, и есть уже планы перевода на русский и постановки в одном известном московском театре.
В том же лагере Гинзбург провернул еще один знаменитый подвиг. Когда лагерное начальство решилось отдать ему на починку магнитофон, в котором «во избежание» предварительно отключили устройство записи, з/к Гинзбург, известный под кличкой «Русский народный умелец», умудрился записать на него коротенькие радиопрограммы — и передать на волю. За что ожидаемо поплатился, вместе с «подельниками», переводом из лагеря — в тюрьму со строгим режимом.
Но, он, кажется, никогда об этом не жалел.
И, господи, какая услада и сегодня слушать его радиопослание из тех времен:
«На этом мы заканчиваем нашу литературную передачу из лагеря, где начальником майор Анненков. Пишите нам по адресу: Мордовская АССР, станция Потьма, почтовое отделение «Озерный»... Передача была организована по недосмотру администрации. Вел передачу Александр Гинзбург».
«Настоящий, подлинный герой»
Александр Гинзбург и Владимир Буковский. США, май 1979
— Я помню, как Солженицын из Швейцарии объявил о Фонде помощи политзаключенным (фонд уже существовал**, но пока заявления не было: заранее договорились, что когда распорядителя фонда, то есть Алика, задержат, тогда Александр Исаевич и выступит). И вот он выступил, произнес какие-то «героические» слова про Алика. И это все-таки стилистически было для Алика… чересчур. Мы тогда жили «за 101-м километром», в Тарусе, в страшном домике, даже в «полдомике», который разваливался.
И, значит, сидим, слушаем, и я говорю Алику: «Ну, «настоящий подлинный герой», иди сходи за картошкой». И он отвечает так покорно: «Да, ничего не остается».
А когда в 92-м Булата Шалвовича российское ТВ сняло в домашних тапочках в Переделкино, и тот сказал, что Алик — великий…
цитата<br>
Булат Окуджава: «Александр Гинзбург, или Алик Гинзбург, как я его привык знать, человек великий. Мы этого пока не осознаем, мы общаемся с ним, с живым, насмешливым (и в свой адрес). (…) Когда-нибудь об этом будет очень серьезный обстоятельный разговор и представителей последующих поколений, когда они осознают полной мерой…»
—…И Алик после этого, если что не так, сразу нам дома говорил: «Булат Шалвович про меня уже все сказал! Так что вы меня, пожалуйста, уже…»
— …за картошкой не посылайте.
— Да-да-да. Гинзбург хорош тем, что он никогда не думал о себе в смысле героическом, не чувствовал, что у него на плечах «миссия специальная». В общем, все это как-то было легко, понимаете. Мы просто жили, а не так, что «это было в Краснодоне, в грозном зареве войны…». Нет, и вокруг были нормальные люди, это была потрясающая какая-то общая атмосфера… Смотрели в одну сторону. Я же осталась одна с двумя маленькими детьми, когда Алика арестовали в третий раз в 1977-м — уже за Фонд, за Хельсинкскую группу. Сашке было 4 годика, Алешке — два… Дети выросли, можно сказать, на руках у друзей.
И все переживалось без истерик и слез... Ну, не то, что без слез... Слезы, может, и были... Но не было такой трагической мины.
(Арина сейчас не вспоминает об угрозах, нападениях, о травле, предательстве и прочих прелестях жизни «политических отщепенцев». Да и какой смысл, когда столько лет прошло, и дети выросли, и есть уже маленький внук Антон, «так похожий на Алика» — «такой гинзбурговский тип, ну, в общем, очень хороший мальчик»).
План следователя КГБ по «обработке» Арины. План оказался у нее по недосмотру следователя. «Пауком» здесь назван А.И. Солженицын
— Сколько было сочувствующих, это был такой закрытый круг, такая, если хотите, в хорошем смысле, секта.
Ведь, в общем, как страх — заразителен, так заразительно и вот такое бесстрашие. Или не бесстрашие, то вот такое отношение к жизни… Как Булат говорил: «Может, и не станешь победителем, но зато умрешь как человек».
О причинах «поражения» в 90-е и о заманчивых перспективах
— Алик здесь в Париже, в одной из своих статей в «Русской мысли», написал примерно следующее: я думаю, что понадобится сто лет, чтобы как-то выйти к свободе… Но сейчас я думаю, что, может быть меньше, чем сто (Улыбается).
В 90-е не получилось, и этот период не мог быть долгим, потому что уже так сильно была сломлена та Россия (этот слом в фильме у Смирнова олицетворяет герой Балуева), что так быстро вернуться и войти в старое русло, как, допустим, это произошло в странах Восточной Европы, у нас было невозможно… И наша страна, выйдя из обморока на короткое время, снова в него вернулась.
На вопрос — почему даже в тех условиях страна опять вернется к «обмороку» — сам Гинзбург дал ответ прямо «на заре демократии», в 1992-м.
цитата. александр гинзбург<br>
Система-то показала что? В том же самом августе (91-го). (…) В чем может быть причина, что после этого августа по-настоящему ничего не произошло? Люди — гораздо большее количество людей, чем когда-то были диссидентами, — напряглись для борьбы с чудовищем... Может быть, 50 тысяч, может быть, 100. Встали вокруг Белого дома под дождем — (с готовностью), что в них будут стрелять.И увидели, как у этого чудовища потекли сопли. После чего наступило некоторое расслабление, после которого чудовище, как бы перестав быть чудовищем, спокойно продолжает всеми управлять. Оно, конечно, не чудовище, но это те же самые люди.
Сам-то Александр Ильич Гинзбург, несмотря на чудовищно подорванное в лагерях здоровье, «за картошкой ходил» до последних своих дней: и на политику внутри России пытался влиять, и письма подписывал, и переговоры с дипломатами в Европе вел, и в Чечню ездил во время войны… Анна Политковская написала на смерть Гинзбурга в 2002-м.
Цитата. Анна Политковская<br>
«Светлый человек. Ходатай за нашу свободу. Борец за нее в те времена (60–70-е), когда, кроме близких его товарищей, за свободу никто и не боролся. А значит, первопроходец, которому все мы — в количестве почти 150 миллионов — обязаны нашими нынешними свободами: слова, совести, передвижений... Всем хорошим, что есть».
Александр Гинзбург в парижском кафе. 24.04.1997. Фото Юрия Роста
Александр Ильич Гинзбург — не только первопроходец или — «реализатор главных диссидентских ноу-хау, как его называет Александр Даниэль, но и самый эффективный диссидент. Который — если даже отбросить высокие и трудные разговоры о влиянии на историю — помог тысячам конкретных людей, — в первую очередь, когда участливо и внимательно занимался помощью неповинным зэкам и их семьям. С эталонной эффективностью. И организовывал вокруг себя такую же деятельную полезную жизнь.
Арина Гинзбург: — Наташа Солженицына говорила, что когда Алик общался с человеком, он как-то ко всему хорошему, что было в этом человеке, умел апеллировать. Это не было рассчитанной тактикой. И в самом деле — он со всеми находил какой-то общий язык… И не соглашательство это было, а человеческое, сердечное, дружеское участие.
Владимир Орлов, отыскавший для своей книги «…Русский роман» горы документов и поговоривший со многими свидетелями, так ответил на упрек в «однобокости подачи» героя.
цитата. владимир орлов<br>
«А то, что документы свидетельствуют, что Алик — человек хороший, так это не апология, это, видимо, факт, и с этим надо смириться».
И если бы многие из тех, кто так или иначе «противостоял режиму», просто вырабатывали энергию Гинзбурга, то, может, и в 90-е страна бы выскочила. Я уж не говорю про его остроумную изобретательность.
***
И рядом с ним, и вместе с ним, на равных, все это время была Арина Гинзбург. Которая и Фонд помощи зэкам «тянула» с друзьями, пока Алика держали в тюрьме. И которая, как видите, почти не говорит о себе, а только — про Алика.
— Арина Сергеевна, последний вопрос. В «…Русском романе» есть отрывок из письма Александра Ильича вам 22 сентября 1969: «А что обещал я не арест и не лагерь, это ж не совсем точно. (…) И, насколько ты помнишь, я никогда не отказывался от той самохарактеристики, которую когда-то выдал себе ночью в темном троллейбусе на ваших Тверских-Ямских...»
— Он меня полтора года уговаривал выйти за него замуж... Наконец, когда я поняла, что светит арест ему, мы подали документы. … Но разговор был еще до этого. У Миусского сквера есть троллейбусный парк. Тогда он был знаменит тем, что троллейбусы там на ночь оставляли отдохнуть, но двери не закрывали. И можно было посидеть, как в кафе. (Улыбается) И вот мы разговаривали, и он меня уговаривал… И говорил: знаешь, это будет очень здорово… Ты будешь… А я была такая преподавательница университета, девочка на каблучках, понимаете, а он — бывший зэк, который не то, что богема… ну, отчасти, да, конечно. Выставки, художники и прочее… И он мне сказал: вот ты будешь создавать стабильность, а я буду приносить в семью свою долю беспокойства (Смеется). Я говорю: «Это очень заманчивая перспектива!»
Так оно и оказалось.
«Сочинилось как-то так, само собою, что-то среднее меж песней и судьбою...».
P.S.
P.S.
Нельзя забыть еще одну деталь из личного дела. Аксенов в «ЦПКО…» рассказал о том, как Гинзбург, «устроившись завклубом мотоциклетного завода в городе Коврове», создал там театр абсурда. Это было еще до первой посадки, Гинзбург спасался от зачисления в «тунеядцы».
Начал с «Лысой певицы». Вдвоем с одним другом сделали нехитрую декорацию: фанерный куб и в стороне здоровая палка, деревянный перпендикуляр; понимай как знаешь. Гладилин одолжил для спектакля свой знаменитый французский магнитофончик. Успех был сногсшибательный. Мотоциклетчики рыдали от восторга, а еще говорят, что массам недоступен модернизм. Потом поставили «Урок», а теперь уже репетируют «Стулья». Ну каково?! Так возник первый в Советском Союзе театр абсурда.
Естественно, перед каждым спектаклем он заряжал зрительный зал идеологией не менее абсурдной, чем пьесы.
— Уважаемые товарищи, — говорил он, — сегодня мы покажем вам яркий пример антибуржуазной сатиры, созданной молодым прогрессивным французским писателем Эженом Ионеску. Главное оружие товарища Ионеску — это смех. Именно с помощью смеха он срывает с современной разлагающейся буржуазии Запада ее псевдокрасивые одежды. Советский зритель, а особенно наш передовой рабочий класс, без труда поймет иносказательные приемы, к которым прибегает автор, чтобы обойти буржуазную цензуру. Он разберется, где наш друг и где наш враг.
___
* Веру Лашкову, которая помогала Гинзбургу набирать «Белую книгу» и отсидела за это почти год, защищал адвокат, фронтовик и потом — многолетний автор «Новой» Семен Львович Ария. Вера Иосифовна в фильме «Француз» снялась в эпизоде. Хотя о ней отдельно можно снимать кино — Ю. С.
** Был основан в 1974-м по договоренности Солженицына с Гинзбургом, на гонорары за книгу «Архипелан ГУЛАГ».
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»