Нимб над фуражкой

В эфире программы «Лабиринт Карнаухова от 10 мая 2024 года на телеканале «Соловьев. Live» Сергей Карнаухов заявил, что «парень, который идет с автоматом и штурмует окоп, — это человек, который идет в Царство Небесное. Он святой… Когда он лежит и ждет прилета FPV-дрона, то пусть стрельнет в себя… Это не суицид, Христос тоже мог не идти на крест. Это жертва». Это важная реплика, которая прошла мимо внимания многих. Почему эти слова были сказаны и зачем?

В этом призыве я вижу несколько смыслов.

• Первый — исторический. Реставрируется одна из самых позорных страниц истории Великой Отечественной — отношение к военнопленным как к предателям. СССР был в этом отношении уникален, и эта тема раскрыта в книге «Клеймо» Оксаны Дворниченко исчерпывающе. Статья УК 352.1 «Добровольная сдача в плен», принятая в сентябре 2022 года, — в ту же копилку, так как степень «добровольности» можно рассматривать с высокой долей произвольности.
• Второй — идеологический, а именно — представление о тождестве святости и героизма, которое Карнаухов в призыве к суициду доводит до логического завершения. На этой теме мы и остановимся.

Героизм VS святость

По другому случаю тот же Сергей Карнаухов (кто он и откуда взялся на телевидении, «Новая» подробно сообщала) рассказывал историю о том, как священник захотел совершить божественную литургию для солдат, идущих на штурм, но не мог, так как не имел антиминса (это плат, в который вшита частица мощей святого и без которого литургия не совершается). Но тут, говорит священник, «я вижу, что земля блестит, кости ребят наших, которые в разные дни погибали, они наполнили все это поле, вот эти косточки беленькие, они поблескивают на солнце. Я в какой-то момент понял, что каждый их этих пацанов, они не просто погибли, они — святые». Тогда он совершил литургию прямо на земле. Поэтому, по мнению Каранаухова, война является священной, так как там «святая земля» и «святые ребята».

Наверное, самое яркое высказывание на эту тему принадлежит патриарху Кириллу. Им было сказано, что «если кто-то, движимый чувством долга, необходимостью исполнить присягу, остается верным своему призванию и погибает при исполнении воинского долга, то он, несомненно, совершает деяние, равносильное жертве. Он себя приносит в жертву за других. И потому верим, что эта жертва смывает все грехи, которые человек совершил». Посещая раненых солдат и офицеров в подмосковной больнице, Кирилл сказал: «Святых людей часто называют подвижниками… В определенном смысле вы все подвижники. Вы не убежали, не скрылись — вы двигались вперед… Там, где движение вперед, там, где подвиг, — там жизнь и там победа. Это и на поле брани, и в семейной жизни, и в отношениях с другими людьми, и во многих других обстоятельствах. Хотел бы пожелать вам, несмотря на сложности, через которые вы прошли, сохранять способность двигаться вперед и быть подвижниками».

Это новое для православия учение распространилось быстро. По словам архиепископа Сыктывкарского Питирима, 

(буквальная цитата). Митрополит Мурманский Митрофан заявил, что погибающий на фронте становится угодником Божьим, который будет заботиться о своей семье и потомстве. Митрополит Псковский Матфей сказал в проповеди, что «с верой наши бойцы идут в бой, а если и гибнут — то как мученики, отдавшие жизнь свою за други своя, оказываются в райских обителях».

Тот же самый нарратив транслируется в современном российском исламе. Так, Апты Алаудинов, командир подразделения «Ахмат», обращаясь к матерям российских военнослужащих, сказал: «Если ты умрешь, защищая свое Отечество, свою веру в Бога, то ты попадешь в рай, а что может быть лучше для человека, чем рай на пути Всевышнего? Ничего». Будут ли гурии в раю ублажать православных воинов вместе с мусульманскими, не уточняется, как и судьба в вечности тех, кто защищает свое Отечество с другой стороны фронта.

Тотальная мобилизация святых

Не только герои становятся святыми, но и святые призываются на фронт. Самые первые в этом списке — те, кто сами были воинами: Георгий Победоносец, Александр Невский. Кто-то призывается в покровители воинства, полагаясь на легенды, — к примеру, преподобный Сергий Радонежский. Мнение историков о том, что встречи Сергия и Димитрия накануне Куликовской битвы не было, а Пересвет и Ослябя не были монахами, оказывается за скобками так же далеко, как выводы академика Шахматова о том, что князь Владимир крестился в Киеве, а не в Херсонесе.

Святые подчиняются приказам, как и прочие граждане страны, и назначаются на ответственные должности. Так, к примеру, Андрей Боголюбский стал покровителем войск радиационной, химической и биологической защиты, а Иосиф Волоцкий — войск материально-технического обеспечения.

Представить себе более миролюбивого святого, чем преподобный Серафим Саровский, трудно, но и он взят в оборот. Александр Проханов писал о ядерных лабораториях, устроенных в его монастыре: «Преподобный Серафим, не покидая свою разгромленную обитель, незримо вдохновлял самозабвенных ученых, торопил их, и они успели создать советское ядерное оружие, предупредили его появлением вспышку последнего часа». Позже сам патриарх Кирилл заявил, что «по неизреченному Божиему Промыслу это оружие создавалось в обители преподобного Серафима. Благодаря этой силе Россия осталась независимой, свободной».

Милитаризация православия происходит лавинообразно: если еще 20 лет назад канонизация Александра Суворова была немыслимой, то теперь священный синод РПЦ поручил рассмотреть вопрос о его канонизации. 

Мое предположение, что следующим будет Георгий Жуков, саркастично лишь отчасти: «Фома» и «Православие.ру» уже публиковали хвалебные песни, где маршал предстает благочестивым православным человеком, а центральный московский Данилов монастырь сравнивает его конный образ на параде 1945 года с иконой Георгия Победоносца. Нет причины, по которой в иконостасе новой постсоветской гражданской религии он не сможет занять достойное место.

Еще восемь лет назад Владимир Мединский сказал, что к жизням героев Великой Отечественной войны можно относиться только как к житиям святых, а те, кто сомневается в их подвигах вопреки архивным документам, будут гореть в аду. Где мы были восемь лет?

В рамках безбожной по сути «гражданской религии» сама по себе религия полезна и допустима лишь настолько, насколько она может быть мобилизована. Так, Минобороны РФ выпустило рекламный ролик, где православные, буддистские и мусульманские солдаты на поле боя молятся каждый по-своему, а в конце появляются слова: «Мы русские — с нами Бог» — и призыв служить по контракту. «И словно крылья за спиною, и мой Христос, и твой Аллах», — поет под гармошку неизвестное дарование. 

Не страна, а священная держава

В свете высказывания патриарха Кирилла о прощении грехов убитых солдат многие вспоминали эпизод, который описывал византийский чиновник и хронист Иоанн Скилица. Император Никифор Фока (963–969) «задумал издать закон, чтобы тех воинов, которые погибли на войне, причислять к лику святых только за то, что пали на войне, не принимая во внимание ничего иного. Он принуждал Патриарха и епископов принять это как догмат. Патриарх и епископы, храбро оказав противодействие, удержали императора от этого намерения, делая упор на канон Василия Великого, который гласит, что воин, убивший на войне врага, должен быть отлучен на три года от причастия». Все это перестало быть актуальным. На собрании московского духовенства в ответ на вопрос о допустимости причащения солдат, возвращающихся с фронта, патриарх Кирилл переспросил: «А почему возникает вопрос о недопущении?» — «По причине их участия в убийствах в недавнем прошлом». — «Не возникала проблема в отношении Александра Невского после Чудского сражения — допускать его к причастию или не допускать».

Любопытно, что параллели с учением о святости гибнущих воинов проще найти в истории католического Запада, чем православного Востока. Так, объявляя первый крестовый поход на Святую землю, папа Урбан провозгласил: «Если кто, отправившись туда, окончит свое житие, пораженный смертью, будь то на сухом пути, или на море, или же в сражении против язычников, отныне да отпускаются ему грехи. Я обещаю это тем, кто пойдет в поход, ибо наделен такой милостью самим Господом».

Похожие слова зазвучали снова во время Второй мировой войны. Так, Т. Броуди в своей книге «Немецкий католицизм на войне, 1939–1945» рассказывает о собрании духовенства в Гангелте под Ахеном 1 октября 1940 года. Участники собрания вели оживленную дискуссию о героизме в его современном и христианском понимании, о его проявлениях в современности и в христианской мысли, о сходстве проявления героизма в национал-социализме и в христианстве (святые, мученики, герои труда и исполнения долга даже перед лицом смерти). Епископ Мюнстера Клеменс Август фон Гален в марте 1942 года провозгласил, что немецкие солдаты, погибшие в борьбе с большевизмом, пали как христианские мученики в «крестовом походе» против «сатанинской идеологической системы». Еще через год, в феврале 1943 года, он заявил, что «смерть солдата при исполнении долга по ценности и достоинству очень близка к мученичеству за веру». В октябре 1945 года, когда война уже закончилась, он сказал, что «смерть солдата стоит по чести и достоинству рядом со смертью мученика».

Впрочем, не только на Западе героизм приравнивался к святости. Слово «шахид», как и слово «мученик», буквально обозначает «свидетель». Когда Палестина в 2004 году хоронила первую девушку-смертницу, лидер ХАМАС Махмуд аз-Захар сказал: «Недостаточно назвать ее героем. Назвать ее героем не передает всей правды. Эта женщина оставила мужа и детей, чтобы завоевать рай». В глазах своих почитателей палестинские террористы-самоубийцы погибают не только за веру, но и за свой народ, за священную землю, на которой стоит мечеть Аль-Акса. 

В этом свете симпатии «патриотов» к ХАМАС становятся понятнее, а идея Путина о том, что православие ближе к исламу, чем к католичеству, играет новыми красками. Ведь в обоих случаях «мы умрем как мученики, а они просто сдохнут».

***

Зачем все это нужно? Почему или, лучше сказать, зачем стирается разница между героизмом и святостью?

Первая причина проста — это сакрализация войны. Если те, кто воюет, святые, а святые воюют вместе с нами, то и боевые действия священны.

Вторая причина тоже проста — мотивационная и мобилизационная. Герой окружен почетом. Мученик — почитанием, а это совсем другое дело. Стать святым — это что-то большее, чем выплата по контракту и социальный лифт.

Третья причина несколько сложнее, и заключается она в том, что культ и почитание мучеников — религиозных и гражданских, вне зависимости от религии, страны и времени — создает новую коллективную идентичность. Их почитание и есть то, что объединяет членов сообщества. Это совершенно не обязательно должно быть политтехнологией. Оно может вполне происходить само собой, ведь за почитанием мучеников в древней церкви не было никаких кукловодов. Тем не менее героический нарратив идеально подходит для очищения общества от социальных антагонизмов. Герои и их почитание становятся связующей массой единомысленного общества. Неслучайно в интервью «Вечерней Москве» директор Музея Победы в Москве Александр Школьник сказал, что главный итог спецоперации — «объединение людей, консолидация общества». В этом смысле победы или поражения на поле боя становятся вообще неважны. Перемены внутри российского общества перестают быть следствием СВО, а становятся фактически их целью. Новое, переформатированное общество по задумке его создателей должно отличаться от советского — пусть даже при сходстве некоторых слагаемых. Советских людей гнали в рай живыми. Сейчас их зазывают войти в него мертвыми. Светлого будущего в стране уже никто не обещает, а для тех, кто не захочет играть по новым правилам, условия создаются отнюдь не райские.