Сюжеты · Общество

Животка

Он был на обложке «Ле Монд» как «поколение Навального», а сейчас пропал на СВО. Солдат Паша Жевнерович, мама и смерть

Алексей Тарасов, обозреватель «Новой»

Мать и дочь, Екатерина и Алиса. Скриншот видео «Новой газеты»

Впервые я увидел Павла в день его 18-летия, 12 февраля 2021 года. Говорили о музыке, он пел и играл на гитаре Цоя, но больше молчал. Он стал одним из героев публикации «Новой» о канских подростках-анархистах. Потом, спустя три месяца, он попал на обложку журнала «Ле Монд» (M Le magazine du Monde) с подписью «Поколение Навального». Тогда же, в мае, ненадолго, до приговора, выпустили из тюрьмы Никиту Уварова — они родня. Еще Максим. Вот на фото они втроем — юные, надеющиеся, полные жизни. Братья (двоюродные). Здесь не говорят «браты», не говорят «братаны», а «братва» — это о другом; здесь говорят — «братовья».

Паша, Никита, Максим. Фото А. Китайцева — для «Новой газеты»

Никиту посадили окончательно в феврале 2022-го, за две недели до СВО, а Павла Жевнеровича осенью того года призвали в армию. После присяги он заключил контракт, его отправили на СВО, и осколок вошел ему в спину и, пройдя насквозь, пригвоздил к земле. О его гибели родным сообщил сослуживец Паши, но официальные инстанции молчат. Спустя месяц после предполагаемой смерти солдата приезжаю в Канск, где он жил и учился последние два года, где стало на одну компанию меньше — кто в тюрьме, кто в армии, кто вот пропал вовсе. И в село Рудяное к матери Паши и многочисленной родне.

«В воздухе ребенок у меня завис»

В Рудяном мы вместе с Анной Уваровой, матерью Никиты. Без нее разговоры с местными вряд ли бы стали возможны, ну да и она хотела взглянуть на родные места — последний раз привозила сюда сына перед приговором.

Встречает нас мать Паши Екатерина Ондар. Жарко натопленная печь, телек в красном углу — но выключен, чистые полы, низкие притолоки, старый стол и современный модульный шкаф, недавно, очевидно, купленный. Вешалка для пуховиков при нашем появлении ломается, на кухне из рукомойника вода — тонкой струйкой, а стекает в помойное ведро. На стенах темные обои с крупными нездешними цветами, среди них прикноплены два парадных снимка Паши с призывного пункта. Пытаюсь их перефотать, они бликуют — и гирлянду (сегодня Рождество) отключают. Это дом Анны, Катиной дочери. Всего у нее пятеро, по порядку: Алиса, Павел, Аня, Настя, Ярик — младший, ему 13 лет, он и выносит ведро во двор.

Фото Паши с призывного пункта в доме сестры Ани. Фото: Алексей Тарасов / «Новая газета»

Собрались все дети (кроме Паши). Еще здесь: Лера, дочка Ани, и младшая сестра Кати Таня (у нее двое своих детей — 16 и 12 лет). У Екатерины 9 братьев и сестер — это только родных. Семьи здесь большие. Таня:

— Сегодня ровно месяц. 7 декабря мне позвонил его сослуживец. Так и так, были на передовой, Паша — двухсотый. Все, у меня шок, истерика. Набрала Алису… Звонить не решилась (кивает в сторону Кати), поехала сама лично — сказать.

— Вам известен тот, кто позвонил?

— Нельзя говорить, — это вступает старшая сестра Паши Алиса.

— И не говорите, вы-то его знаете?

— Да, я его знаю хорошо, — говорит Таня. — Мы с ним общались, когда с Алисой созванивались с Пашей по видео, он нас познакомил со своими друзьями, он всегда с ними, нашел нам женихов (улыбается, закавычивая это слово). Просто мы начали дружить, общаться. Это еще с лета. И вот я на работе была, и такой звонок. Они в одном взводе. Сказал, что проходили они не в том месте, где обычно, пошли с другой стороны, и — дрон не дрон — взрыв. Пашу осколком пробило со спины насквозь. Один сослуживец, которого «затрехсотило» (ранило), его в госпиталь отправили. А Пашку сразу. Не было, говорят, вариантов.

— После этого его номер не отвечает, активности в его соцсетях нет?

— Нет.

Екатерина, мать солдата. Скриншот. Съемка «Новой газеты»

Собравшись, начинает говорить Катя. Они устроились на табуретках рядом — Катя и Аня, две матери не успевших повзрослеть сыновей, рожденных при Путине. Один в тюрьме (и Катя первым делом, как мы появились, спросила про Никиту), второй пропал на СВО.

— Он мне последний раз как позвонил 26 ноября, перед тем как идти на задание, после этого тишина, и вот 7-го сообщили. В военкомате тоже тишина, ничего не знают. Звонить им бесполезно. Первый раз приехали, нас чуть ли не послали. Второй раз приехали, говорим — сказали ДНК сдать, тогда только пропустили, назвали нам номер части, где он был. Ну, я сдала кровь, ДНК сдала. Сказали, ждите месяц, через месяц только будет готова ДНК, «потом будем все узнавать». Ждите. До Швыткина (депутата Госдумы от этого округа: «С большим уважением и вниманием отношусь к семьям наших бойцов, находящихся в зоне специальной военной операции. Встретился сегодня с мамами и супругами ребят, пропавших без вести. Обстоятельства бывают разные, кто-то не выходит на связь несколько дней, о некоторых родные ничего не слышали по полгода. Каждое обращение я беру на личный контроль») никак не дозвониться, уже и в соцсети ему написала. Ни ответа, ничего. Бесполезно. Бесполезно. Говорю, хоть бы военкомат с Алейском (Алтайский край, 35-я отдельная гвардейская мотострелковая бригада, Волгоградско-Киевская, где Паша принял присягу и подписал контракт) связался, откуда он уходил на Украину. Ну хоть свяжитесь, мне позвоните — тишина.

У меня сестра в Красноярске живет. Света, младшая. Она везде всё узнаёт. 

Племянник ездил, как сказали, что, типа, в Ростовской области его нашли в морге. Он съездил туда. Это, говорит, вообще не он. Его там нет в списках погибших. Света постоянно проверяет: нету. Много, много людей ищут, только толку никакого. Эта неизвестность просто убивает.

— С сослуживцем тоже говорили, когда нам сказали, что Паша в Ростовской области в морге, — это снова Таня и снова про того парня, кто ей звонит. — Он по своим связям позвонил туда, кто в Ростове на этом деле сидит. По жетонам сверяли — такого, говорят, нет.

Алиса, старшая сестра Павла. Скриншот, съемка Новой газеты»

— Я созванивалась с этой женщиной, что сказала о морге, мне дали номер телефона, — говорит Алиса. — Она говорит, что якобы Паша с ее мужем служил. Я спрашиваю: позывной мужа какой? Она говорит. Ну а дальше я разговариваю с тем парнем, который везде был с Пашкой, с его взвода: называю позывной, взвод, роту. Он говорит: там нет такого и не было никогда.

— А с командиром общались?

— Сказали, что командира тоже убили, — говорит Екатерина. — Кто там над ними сейчас, что — неизвестно. Вообще никакой связи с ними сейчас нет. Уже и в Москву звонила, везде, в министерство обороны дозвонилась и поговорила с каким-то там министром, не знаю, как он назвал себя — не помню, все как в тумане… Он записал все его данные, в какой части, какой позывной, сейчас, говорит, будем с этой частью связываться. Потом вам сообщим. Две недели уже. Это я не знаю, это можно было уже землю всю прорыть, можно сказать, всю Украину пробежать. Сколько там родственников на СВО, все узнают, Света в Красноярске — беспрестанно, она уже надоела всем министрам, всем на свете… Они ее уже чуть не посылают… Бесполезно. Говорят: ждите, ждите, ждите.

Это проклятое слово слишком хорошо знакомо Анне, и она сейчас с остановившимся взглядом кивает. Она так с утра стоит у тюрьмы с передачей — не принимают, сотрудницы нет. Постоит с сумками, посидит в машине. Позвонит в дежурную часть. «Ждите». Она узнает о возможности свидания — все сроки подошли, но — «ждите». Сыновья Ани и Кати выбрали ни в чем не схожие пути, противоположные, да и сами они, Анна и Екатерина, разные едва ли не абсолютно, но горе похоже — системе все равно. «Ждите».

Две матери, Екатерина и Анна. Фото: Алексей Тарасов / «Новая газета»

Дворянин Радищев не только из Питера в Москву ездил. Он и Канск в 1791-м проезжал — следуя к месту отбытия ссылки, написал про местных: «От Канского [острога] до Удинска все мужики бедны, живут худо, промыслов мало, и хлеб родится худо». А еще — то, что все помнят, — он написал: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Это эпиграф к «Путешествию из Петербурга в Москву», это измененная им строка Тредиаковского, и это все — о системе, с тех пор изменившейся непринципиально.

— Ждите… Ждем.

Телефон вздрагивает, с неизвестного номера приходит открытка с Рождеством. Весь этот сладкий, если не слащавый, винтаж: овечки и ангелочки, белая голубка, дети, свечи, «…И Спаситель наш родился! / Мир волшебным светом озарился! / И в сердцах людей с тех пор живет / Вера, что Христос еще придет…»

— Мне вообще сказали, когда я первый раз туда позвонила, мол, мы никакой информации не знаем, — говорит Алиса. — Он уходил по контракту не от нас. У нас его в списках нет. Откуда сведения, что он на СВО? Звоните в Алейск.

— Вот, и мне то же говорили в первый раз, — вторит Екатерина. — Кто вам вообще сказал, что он на СВО? Он по контракту уходил оттуда. У нас нет в списках. В воздухе где-то ребенок завис у меня, в воздухе. По их мнению, он завис где-то в воздухе!

(продолжает) В Канске, где его призвали, никакой информации о нем нет. Ну как нет? Если он от вас уходил в армию, должны же были вам сообщить, что он ушел на СВО? Нам никто ничего не сообщал. Ребенок исчез, просто исчез, вот и все.

— В Алейск я звонила много раз. Отвечают: пока никаких сведений не поступило. Сейчас все офицеры заняты. Как только кто-то освободится, мы будем узнавать. Уже месяц, — говорит Алиса.

Жили-были. Их убили

Паша. Из семейного архива

Гадать бессмысленно, там могло случиться все что угодно. Логику невозможно искать и в словах Паши, произнесенных перед призывом, в ожиданиях родных — во всем, что предшествовало этому дню, 7 декабря, полету осколков. Паша заботился о родных и потому молчал или врал, или ни в чем еще не был уверен сам, с другой стороны — эти нелогичные, но такие понятные надежды на то, что, даже подписав контракт, молодой солдат не окажется на СВО… Сплошные противоречия в головах, спаси их, Господи, потемки, туман, каша, авось пронесет, авось вынесет.

— Он сразу сказал, что пойдет на Украину.

— Да, сразу. Я его отговаривала, да много кто отговаривал, почти все. Да не почти — все. Нет, я пойду, раз у меня брат там (двоюродный).

Алиса:

— Мы вообще случайно узнали, что он подписал и едет на СВО. Делали плакат на 23 февраля в школе, есть правило: нельзя указывать тех, кто сейчас именно там, на Украине. Я пишу Паше — спросить номер его военной части. А он в ответ меня спрашивает: для чего тебе это? Ну я ему объяснила, что так и так. Говорит: меня не пиши. Почему? Я, типа, через 10 дней уезжаю. Я сразу поняла, что уже всё. Туда. Шок, истерика, конечно. Он рвался туда изначально, даже когда на проводинах сидели. Сейчас, говорит, три месяца пройдет, и я поеду туда. В ноябре Пашу призвали, в феврале ему подтвердили, что контракт подписан, дали деньги, покупал обмундирование, вот это всё, и в марте написал, что поехал. А 8 марта я проснулась, на работу собиралась. У нас праздник как бы. И он написал: я уже, типа, на Украине. Всё, с праздником. Самый лучший подарок на 8 марта.

— Двоюродный брат сейчас там?

— Да, Даниил, он со срочной тоже на контракт ушел, еще брат Саша — он подписал контракт, где указал, что срочную не проходил из-за учебы. И когда подписывал еще не знал, что *** [СВО] начнется. Он первый там оказался. И дядя Коля тоже там. Все в разных частях. И в разных сторонах. Дядя Коля добровольцем пошел. Как так, сказал, мои племянники там, а я отсиживаюсь? У Даниила то же было: все там, а я здесь? Ну и Паша тоже так. Почему они там, а я здесь? Вообще, когда он решил идти на контракт, я спрашивала: ты не боишься то, что тебя туда засунут? Нет, я пойду учиться дальше. Военное дело — мое. Я ему: это отговорки, ты только подпишешь, тебя сразу туда отправят. Нет, такого не будет. А потом следующие отговорки. Мы ему хотели посылку отправить на 20 лет (12 февраля прошлого года), он: она не успеет дойти. Якобы кто-то важный с СВО должен приехать и якобы запрещены будут посылки. И дня четыре проходит, он говорит, что подписал. Почему сразу не сказал? А, говорит, я знал, что будет истерика, слезы…

Таня:

— Говорим сослуживцам: нам сказали, что в морге нашли. Отвечают: не может быть, нас бы уже оповестили. Нас никто туда не отправлял на зачистку, а у них так: своих потом ходят, ищут — именно тот взвод, где потеря.

Это кажется странным, но не знаю конкретных обстоятельств. Алиса меж тем поддерживает Таню:

— Никто, кроме его сослуживцев, пока их туда не отправят, не может вытащить оттуда. А их не отправляли.

Значит, они видели, что он погиб, забрать не могут. Естественно, тут же мы накидываем друг другу версия за версией. Но Таня прерывает:

— Они видели сами, на их глазах произошло. Плакали, просили прощения, что не смогли уберечь.

— Это на линии боестолкновения весь месяц или эта территория теперь под украинским контролем, поэтому не могут попасть?

Екатерина говорит — в пустоту:

— Слышала по телевизору, что Авдеевку освобождают.

— Он там был?

— Да.

Алиса:

— У них была первоначальная задача зайти на километр, освободить. Они прошли до 200 метров вглубь. Насколько нам известно.

…Маленькая Лера, еще не разговаривающая, смотрит в игрушечную мобилу, что-то нажимает, прижимает к уху.

— Кто это? — спрашивают ее.

— Папа? Папа…

— Она Пашу так зовет… Он позвонит по видеосвязи, а она уже летит летом, отберет телефон и к уху прикладывает: папа. Я ей объясняю: он по видеосвязи, надо смотреть. Паша у нее: как дела идут? Она: угу. Ей по барабану. Отберет и будет разговаривать.

Лера, внучка Екатерины, звонит Паше. Скриншот, съемка «Новой газеты»

Екатерина:

— Может, тяжелораненый, может, он отключился просто? Маленький когда он был, три года, на руках чуть не умер. Пневмония такая была, по нему не видно: ни температуры, бегает. И резко упал, сердце остановилось. Давай откачивать его. Приехала врачиха, адреналин поставила. Привозим в больницу, спрашивают: а чего вы его привезли, ребенок здоров, бегает по больнице, радуется. Потом снимок сделали: пневмония правосторонняя, а он же левша. Пролежали с ним месяц. Может опять такой случай. Подумали, что он умер, а он живой. Он тогда отключился, прямо все, не дышал. Пока не откачали. И потом еще у него так было. Клещ энцефалитный кусал — тоже сознание терял. И молоко-кипяток на себя проливал. Много у него таких моментов было. Губу чуть не оторвал, прямо висела — бесились так. А зашивали, даже не заплакал. Выкарабкивался с любой ситуации. Поэтому я не верю. Сильный характер.

Молчим, заглядываю в новости. Патриарх Кирилл с Рождественским посланием: «На протяжении долгих веков человечество томилось в напряженном ожидании обещанного Господом Примирителя: Царя праведного и спасающего, на имя Которого будут уповать народы. И вот, когда, наконец, наступила полнота времен, Младенец родился нам…»

Кирилл же в ХСС с Первосвятительским словом по окончании ночной литургии: «Господь пришел в мир для того, чтобы спасти этот мир. А что же произошло, почему надо было мир спасать? Ведь он был прекрасен — что сейчас, что во времена Спасителя, что до Спасителя: прекрасная природа, красота мира… В чем же дело? Что требовало исцеления? Исцеления требовал человек…»

Мне снится, говорит Катя, что он ползет где-то по снегу. По лесу.

Как я его отговаривала идти туда, говорит Катя. Сыночка, не надо! Сыночек, пожалуйста… Разве послушает. Поговоришь по телефону, потом сидишь плачешь.

А то разговариваем, он: чего ты там, реветь, что ли, собралась? Нет, нет, сынок, я не плачу, все хорошо. Он: ну-ка включи видео, не верю… Внучка спасает. Первое время, когда только сказали мне, я говорю: внучку оставьте. Эти-то разбегаются, им бегать надо, а она ко мне: баба, баба… Мы выходим во двор, низкое солнце стало еще ниже, тонет в сугробах, пес забился в конуру, оставив снаружи нос, снова идет снег. Аня с Катей курят и тихо разговаривают о смерти Васи — 14 лет, тоже родня. Сентябрь 2022-го, воскресенье, все копали картошку, и Вася помогал тете Кате. Пошли на обед, он отказался, к друзьям отправился. Вернулись — уже все выкопали, вечер, Вася так и не появился. Катя с родней первые увидели тело в яме, забросанное ветками. Все выяснилось быстро: пошли с 12-летним приятелем пострелять по банкам или воронам — тот взял дедово ружье. Пуля попала Васе в лицо. Позвал брата и оттащили тело в яму — метров десять там, забросали ветками. Он и других детей звал помочь, они не пошли и вечером рассказали взрослым.

Черная полоса, говорит Катя.

Притекание к смерти уже само происходит, это заразно, это магнитит, втягивает, тащит по инерции.

Рудяное. скриншот, съемка «Новой газеты»

Заполнение пустот

Надо же сказать о самом Рудяном, приволье этом, этих живописных даже зимой ландшафтах. Смотрю глазами Анны — она возвращается в свое детство и комментирует. Уехала отсюда молодой девчонкой.

Анна разглядывает бывший отчий дом — почти на въезде в деревню, желтой краской теперь выкрашен. Елка рядом — вымахала (вот на нее бы сегодня рождественскую звезду). Здесь работала мама (в больнице, потом в детсаду), а здесь папа (сварщик). «Тут склады были, зерносушилка, гаражи, мастерская, там батька машину чинил. Ничего не осталось. Сколько работы было, доярок, скотников, на подтоварнике зерно сушили, хранили, и только носились на санях — дробленку мешками нагрузят, повезли, движуха, а мы же еще на центральной улице — туда-сюда».

Да, теперь ни души. Как на тупиковой ветке после того, как единственный поезд ушел. Рудяное — село. Но это лишь по документам. Церкви нет и никогда не было. Пока есть школа и садик, почта, клуб, сельсовет, два магазина (с заоблачными даже по восточно-сибирским меркам ценами), но и только. Все совхозное производство похерено. Сама деревня прозрачно нищая. Черно-белая графика и черно-бедная. Чуждым-чуждо, бедным-бедно… И Екатерина стесняется такой жизни, бедности — потому и проводы Паши были не дома, и нас сейчас встретила у дочери. А там — «ремонт».

Рудяное. Фото: Алексей Тарасов, «Новая газета»

Катим с Анной по пустым пространствам. Это главное впечатление — все затапливающая пустота. «Вот поляны наши — заготконтора принимала сосновые шишки и березовые почки, там праздники Ивана Купала проводили. Вот поля — все родные, на мотоциклах тут гоняли, тут нарезали участки под картошку. Потом уже дали 50 соток на самой новой улице, ее называли Нагорный Карабах — потому что строились там как раз в то время, когда вся страна впервые узнала о нем, и как раз на горе, и самая отдаленная от деревни. Там уже постоянный огород и картофельное поле, а раньше как: сегодня тебе дали поле под картошку тут, завтра там… Было, все было. Две конторы — по фермам, по гаражам, работа была, сейчас одни развалины».

«Мерзость запустения». Было и сплыло. И? Отсутствие не может быть основой жизни или ее смыслом. Хотя, вероятно, оно и есть исчерпывающее содержание всего в этих местах. Но эта пустота не сама по себе, это ниша для чего-то, в ожидании. И ее спустя 30 лет заполняют. Всюду, у дверей и на стенах всех присутственных мест, всех, сколько-нибудь публичных, — плакаты, призывающие на контрактную службу.

Обналичивание материнского капитала и приглашение на военную службу — два рекламных сюжета в Рудяном, ими исчерпываются все перспективы для мальчиков и девочек, обдумывающих житье.

Рудяное. Фото: Алексей Тарасов, «Новая газета»

Предложения от МО: 495 тыс. единовременная выплата, от 200 тыс. — ежемесячно. Рядом другой плакат — набор бойцов в Сибирскую дивизию. Та же служба по контракту, но здесь при тех же ежемесячных 200 тысячах, при заключении контракта дают 595 тыс. И все это удостоверяет чем-то знакомое лицо. Точно: это Максим Богданкевич, ходил в горсовет Красноярска от КПРФ, был помощником депутата, предприниматель, теперь гвардии рядовой, участник СВО и, значит, лицо кампании по набору Сибирской дивизии.

Впечатление, будто у Минобороны есть конкуренты, перебивающие ставки? В самом Канске, куда въезжаем тоже через бесконечные развалины бывших заводов — кожевенного, металлоконструкций, такие же плакаты, но еще вот, например, почему-то Норильск приглашает заключать контракт именно там, перелет оплачивают.

Что еще привносится в эти пустоты? В Канске Никита, сын Анны, клеил листовки о сути анархизма и в защиту политзэков, их давно посрывали, а в Рудяном на стенах из народных надписей вот что еще: «А.У.Е.* жизнь», упоминания Тамары (чаще всего), Леры, безвестного лоха, Вовы, Толика и некоторых анатомических деталей. Все это, конечно, интересно, но на рынке наполнения смыслом местных пустот не существенно. Библиотека руинирована, сквозь нее уже прорастает уже не бурьян — осины.

Рудяное. Народная наскальная живопись. А.У.Е. признана экстремистской. Фото: Алексей Тарасов, «Новая газета»

Парк победы с покосившимися, но свежевыкрашенными зеленой краской воротами. Носили, вспоминает Анна, сюда цветы, венки, бумажных голубей мира на палочках.

Пустоту действительно можно заполнить, особенно называя числа в рублях, что местным раньше и не снились.

Только кто будет в новом-прошлом мире жить? Кто теперь в нем выживет?

Рудяное. Фото: Алексей Тарасов, «Новая газета»

С заземлением

Ни разу здесь не слышу упоминания Путина, вообще Москвы, чего-либо политического, ни слова за СВО, ни слова против. Конечно, многие для себя все сформулировали, но не для того, чтобы этим делиться с остальными, и от того, что скрыто, никому не легче. На деревенских — не из Рудяного, но из других сел и поселков, если они активны в соцсетях, тоже заводят дела, за ними приезжают. (17 января, например, начинается суд над Евгением Бригидой из поселка Глядень Назаровского района Красноярского края, за призыв к экстремизму светит до 5 лет.) И хоть об этих людях не пишут и не говорят, деревенские знают.

И что бы внутри себя они ни формулировали, мужчины из деревень идут на СВО, а женщины поддерживают мужчин. Не потому, что в Путине души не чают или верят тому, что он говорит. Это как с зомбоящиком — его не то чтобы смотрят, просто часть жизни, как это низкое небо со снеговыми тучами, ему не доверяют, но это было и есть. И они не хотят покорять Украину, сдалась она им. Все рассуждения, что слышу, начинаются и заканчиваются сугубо в круге житейских понятий о роли мужчин и женщин в этом мире. Круговая порука, недоразрушенная (в сознании и, видимо, подсознании) крестьянская община, артель. Мужчины: раз наши там, почему я здесь? Женщины: что бы мужчины не решили, мы обязаны их поддерживать. Это единственная ценность — стоять за своих. Так было, есть и будет (аминь). Аисторический мир. Заземленный, природный, суровый. Ржавчина, остовы, скелетированные останки. Сукно, глина, дым, камень, овес, кость, почва. Побелка, медь, махра, конина.

Рудяное. Фото: Алексей Тарасов, «Новая газета»

Ничто не напоминает о том, что сегодня как раз Рождество, и младенец Иисус приходит в этот ветхозаветный мир.

И ничего не меняется. Почти. Как все эти две с лишним тысячи лет.

Вот Анна и ее Никита теперь городские, и они другие, вырвавшиеся из круга. Ну так с ними уже все порешали. И Анна стала другой только потому, что взялись за ее сына. Как там, в «Архипелаге ГУЛАГ»: 

«Даже самые ёмкие из нас способны объять лишь ту часть правды, в которую ткнулись собственным рылом».

Таня:

— Я не осуждаю. Пошли — молодцы. Значит, мужчины. Решение мужское я поддержу в любом случае. Идут они, не идут, что же, я буду за них. Я должна уважать их выбор. Мы поддерживать должны. Я не осуждаю никого, кто что ни делает, прячется, не прячется. Поддержка все равно нужна в любом случае. Они этого ждут, на это надеются, что их кто- то любит, верит в них и ждет. Это самая большая поддержка для них. Поэтому отворачиваться не стоит, если они даже сделали такой выбор.

Не думаю, что Екатерина смогла бы теперь сказать все то же вслед за сестрой — ее столкновение с правдой уже случилось.

— Ну вот Ярику 13 лет. На что надеяться? Что все закончится к времени его призыва?

Катя молчит.

Татьяна, рядом с ней Лера. Скриншот, съемка «Новой газеты»

— А моему сыну 12 лет, — говорит Таня. — И я хотела бы его видеть военным, а он нет, хочу строителем или компьютерщиком. Пашка же наоборот хотел стать военным.

— Ну так он стремился в те времена, до СВО.

— Так никто не застрахован, что не начнется. Все хотят хороших зарплат, а такие сейчас только у военных… Конечно, когда они туда (на СВО) попадают, и все переосмысливают, уже и не хотят, и вернулись бы, и пожалели уже тысячу раз что туда пошли. А уже выбора нет, уже все. Они уже все сделали, все подписали. Остается ждать.

Не думаю, что и бойкая Алиса, сестра Паши, согласна на все сто — они с Таней не то чтобы разных поколений, Таня тоже молодая, но у них, очевидно, разный жизненный опыт. Но Алиса молчит.

Все вдруг замолкают.

Уже не спрашиваю, нет больше вопросов, разговор идет сам по себе. Вижу, что обнародовано Рождественское послание местного митрополита Пантелеимона: «Христос призвал учеников апостолов, которые понесли слово мира и спасения всем народам, а сегодня мы в тревоге и скорби — мир забыл о Божией любви и повернулся к силе оружия <…> Мир требует тишины без войн и насилия <…> Мы празднуем Рождество, когда многие наши герои находятся в противостоянии с адом, фашизмом, уходят к Господу праведниками. Будем помнить в эти дни, не омрачать праздник рыданиями, а усиленными молитвами <…>».

Богослужение 7 января. Фото: Красноярская Епархия

Катя вспоминает еще одного деревенского, тоже родственника, его мобилизовали через три месяца после того, как он вернулся со срочной (то есть это не его выбор, о котором говорила Таня):

— Я уже устал, он говорит. Очень трудно.

Когда Таня говорит «сослуживцы», а речь у нее грамотная, ударения все на месте, мне тем не менее чудится это слово разделенным: «сослу-живцы», с ударной «ы». И видятся те самые живцы — основа зимней рыбалки на главную в это время местную добычу — налима. Вокруг река, жизнь, воды мощно идут, устремленные на север, а живец, живот, животка — наловленные с осени ерши, ельцы, гольяны, юные окуни — ждут в садке (в ящике с грузом) подо льдом. В тюрьме. Шевелятся. Ходят сонно в замкнутом пространстве, в темной воде, чем живы долгие зимние месяцы — непонятно. Периодически пешней прорубь подновляют, лед широкой лопатой откидывают, садок поднимают. Живцов по неведомой очереди достают и пускают в расход — сажают на крючок в надежде, что налим клюнет.

Никаких аналогий, просто, говорю, странное звучание слова. Просто вокруг этот ветхозаветный мир, вот и РПЦ меняет ударение с Нового Завета на прежний. Вообще животка — не только мелкая рыбешка для приманки. Это и живот. По Далю — «что есть в твари живое, оживляющее плоть».

Алиса показывает переписку с братом Пашей. Фото: Алексей Тарасов, «Новая газета»

«Ле Монд» и «Вагнер»

— Жизнерадостный, веселый, как бы плохо ему ни было, постоянно на позитиве, даже на Украине, — вспоминают его родные и включают видео оттуда: Паша в разгрузке, с автоматом танцует.

— Разозлить его трудно, старается все в шутку перевести, — говорит Катя. — Мечтал: я буду военным как папа (отец служил срочную, работал в ГУФСИН).

— Две награды у него, — Алиса показывает фото с одной медалью, вырезку из газеты, где о брате. — Вторую перед Новым годом должны были вручить.

Паша на обложке журнала «Ле Монд» (M Le magazine du Monde), май 2021.

Последние два года перед призывом Паша жил в Канске и у него висел постер: та самая обложка «Ле Монд», где он подтягивается на самодельных воротах — на пустыре гоняли в футбол. Вероятно, он не был против той глупой подписи — «Поколение Навального» — рядом с ним. И дело даже не в том, что он существовал в другом мире, нежели московские мальчики, выходившие когда-то на протесты с кроссовками на шее. Когда доедем из Рудяного до Канска, Макс, его двоюродный брат, с кем он бок о бок провел последние два года до призыва, живя в их доме (Тани, Дмитрия, Макса), скажет:

— А на обоях у Паши стояла эмблема «Вагнера». У него мечта была, и давно, до СВО, пойти в «вагнера».

Вот фото Паши, присланное из зоны СВО — он позирует с автоматом на фоне имперского черно-желто-белого флага.

Паша. Фото: соцсети

Тогда, в свою 18-ю днюху, Паша тренькал на гитаре поочередно с Максом, певчие птахи, не знающие своей судьбы. Я не знал никого из их топа: «Вышел покурить», «Космонавтов нет», «Три Дня Дождя». Сошлись на Егоре Летове. Еще они помнили и слушали «КиШ», Паша, возможно, из уважения к сединам добавил Цоя, напел «Звезду по имени Солнце». Врубили «Все идет по плану», потом «Мертвого анархиста».

В Рудяном Алиса включает видео, где Паша из зоны СВО поет:

Наверно, к дому зима дорожки все замела,
В небе над Грозным тают звезды в лучах зари,
Ты только маме, что я в Чечне, не говори.

Помню эту песню, в наши времена только звучало:

А звезды тают под Кандагаром в лучах зари,
Ты только маме, что я в Афгане, не говори.

Видео прерывается, девушки сетуют на деревенскую связь и шмыгают носами, отворачиваются.

Алиса показывает видео с братом Пашей. Фото: Алексей Тарасов, «Новая газета»

Паша, конечно, не навальнист, не скинхед, песни, флаги не значат ничего, Паша просто не успел еще ничего, никем не стал, ничего не увидел, кроме деревни, Канска, Алейска и того романтичного и страшного места, где его нашел сквозной осколок.

Знаете, тогда, в его 18 лет, почему мы с Пашей, Максом пытались говорить о музыке? Потому что больше ничего общего. Да и музыка… Они не знают «Пинк Флойд», «Роллинг Стоунз», «Квин», им это вообще ни о чем не говорит. О «Битлз» слышали что-то. Читать умеют, но и только — навыков чтения книг нет.

Впрочем, что сейчас об этом, поздно. Да и на ком эта вина — за них вот таких? И вина перед ними.

Эти их самые примитивные представления о мире — не от того ли, что саму жизнь опростили донельзя?

Паша, живой он или нет, должен вернуться домой.

…Перед тем, как уезжать из Рудяного, поздравляем друг друга — сегодня Рождество.

Анна говорит — и с сожалением (все же родное все), и с вопросом: «Хорошо в деревне». — «Угу, только не в этой», — откликается Татьяна.

Рудяное. Фото: Алексей Тарасов, «Новая газета»

Другая Таня

В Канске у Тани, сестры Анны Уваровой. Частный дом, здесь уже достаток. Садимся за стол, телик на стене, как заведено, работает фоном. Здесь я впервые увидел Пашу. Говорю, что он мне тогда показался, скорее, молчуном, таким очень сдержанным. Солировал на его днюхе даже не сын Тани Максим, а отсутствовавший за столом Никита, уже 7 месяцев находившийся к тому моменту в тюрьме, — все мысли о нем, все разговоры правил он. В Рудяном говорят, что Паша всегда был душой компании. Соглашаемся, что в семье, дома люди ведут себя немного иначе.

Татьяна:

— Да, он скромный, не выпячивал себя никогда. Военная карьера? Да, он думал о ней, но когда началась *** [СВО], уже другое было мнение. Я ему говорила перед уходом в армию: ты не вздумай остаться. В любое другое время, но не сейчас. Он: не-не-не… (В телике пенится какое-то ментовско-бандитское мыло, орут: «Паша, ты скоро?») На проводины мы не попали, потому что к Никите на свидание ходили. Но мы попрощались, кучу вещей Максовых ему отдала, деньги в дорогу. И крест — я его крестная была, а батюшка, отец Всеволод — крестный, он ему передал армейский крест. Не военный, не для участия в *** [СВО], а просто армейский. (Дмитрий комментирует периодически телик, кратко пересказывая происходящее и подоплеку. Таня ставит на стол салаты, курицу, картошку.) Он потом по телефону еще Максиму последний раз говорил, что благодаря вашему кресту я живой еще. (В телике вопят: «Вали его. Напрасно ты здесь появился».)

— С Рождеством, — говорит Таня. — За встречу.

Татьяна, крестная Паши и Никиты, мама Макса. Скриншот, съемка «Новой газеты»

И в ящике тоже начинаются новости: «… явился в мир Спаситель. Россия отмечает праздник Рождества Христова. Владимир Путин пригласил на праздник в свою резиденцию детей героев… Праздничная служба патриарха…» За столом на окраине заваленного снегом Канска обсуждают перенос «Троицы» Андрея Рублева в ХХС: «Она стоит не в холодильной камере. И осыпается потихоньку…» Говорят о маленькой Лере, этом ребенке, что светит во тьме Рудяного: «Это Анина дочка. Во сколько лет она понесла? Ну, далеко до 18… Скрыла, доносила». В телике младенец Иисус Христос чередуется с президентом России: «В этом году Владимир Путин встретил Рождество в старинном храме Спаса Нерукотворного в своей подмосковной резиденции в Ново-Огареве».

— Катерина жили с братом (Владимиром, братом Дмитрия, мужа Тани) в родительском доме, с мамой. Что там было-то?.. Детям, конечно, недодано, этот Пашка в жизни ничего не видел. А когда Катя с Вовой разошлись, так вообще. (Уже не Путин, следующий по важности — патриарх Кирилл — рассказывает о Рождестве.) Из-за того, что постоянно рожает, и разошлись. Он на вахту уезжает, приезжает — ребенок. Запрещал ей. Куда рожать? Кого? Сколько можно? А она скрывала и рожала.

Ее дочери Ане было с кого взять пример, а сейчас внучка Лера и спасает Катю.

Лера, внучка Екатерины, звонит Паше. Скриншот, съемка «Новой газеты»

Тогда, вскоре после развода, отец Паши погиб. Потом умерла мать отца, бабушка Паши, в чьем доме они жили, — она сильно сдала после смерти этого сына, перестала есть, жить не хотела. Дмитрий уточняет о брате: он к тому моменту уже «другой запендюрил».

Телик: «Рождество отмечают на всех направлениях спецоперации. В частности, на одном из участков Краснолиманского поставили мобильный полевой храм, для бойцов провели молебен и после передали подарки от детей со всей страны…»

— А потом Паша к нам попал. Когда мама Димина заболела, пытались спасти, но не смогли, умерла. Похоронили. На следующий день снова на кладбище — проведать называется. Приезжаем в дом, а там Катя с Пашкой ночевала, с детьми. Они рассказывают, что пришла невестка Димина с мужем. Выкидывали, вышвыривали, выгоняли, всяко обзывали, материли, ну и че делать, говорю, Дим. Ему же (Паше) учиться надо. Возьмем к нам? Ну давай. Спросили: поедешь к нам? Конечно, куда деваться?

Телик: «Иисус Христос…» Вот в тот момент, когда Паша переселяется, когда одновременно вспоминают его погибшего отца, когда поминают умершую бабушку, и ту же поминальную водку, купленную на 9 дней Пашиной бабушки, пьют за его 18 лет, когда Таня вносит торт с 18 свечами, я впервые вижу Пашу, говорю с ним.

Максим и Паша. Фото из личного архива

— С Максом быстро сдружился, — продолжает раздумчиво Татьяна. — Два лентяя. Я их разбаловала. Угля принесите, в комнате маленько порядок за собой держите, все. Так даже с углем обнаглели, два кабана в доме, а я уголь ношу. Потом Паша взялся в спортзал ходить, тут рядом — «Химик». Качался. Коктейли, смотрю, протеиновые — пенсию-то он получал по потере кормильца. А необходимое мы выдавали: одевали, обували, на дорогу, на еду деньги. Жалели как-то. Возила их сколько раз — Макса до школы, Пашку подальше, до его фазанки. Ну она раньше так называлась, сейчас это 27-й колледж отраслевых технологий.

Леонид, дед Макса и Никиты, поднимает бокал:

— По третьей. Бог любит троицу.

Круги по воде

Черная полоса, говорит Катя, и она говорит про весь их большой род и имеет в виду, что черная полоса началась с того нелепого выстрела и той смерти 14-летнего Васи, и никак эта полоса не закончится. Но, вероятно, отсчет пошел куда раньше.

«И познал Каин жену свою; и она зачала, и родила Еноха. <…> У Еноха родился Ирад (Гаидад); Ирад родил Мехиаеля (Малелиила); Мехиаель родил Мафусала; Мафусал родил Ламеха. И взял себе Ламех две жены: имя одной: Ада, и имя второй: Цилла (Селла)». Начни перечислять рождения в породнившихся семьях Жевнеровичей, Ондаров, Уваровых, картина тоже развернется эпическая. А уж если начать о несчастьях с ними, то выяснится, что здесь, с нами рядом не только библейские, но и все античные мифы и архетипы. Это не сказки, античный рок здесь. Смерти отцов этих парней —

  • отец Паши выезжал из деревни на мотоцикле на трассу, пропустил машину, и по газам. А та была с прицепом;
  • отец Макса (Дмитрий — ему неродной отец) вступил в конфликт с местным бизнесменом, его работодателем, и тот все сделал, чтобы он не смог устроиться больше ни на какую работу, в итоге запил, пил вместе с матерью, сначала она умерла, через две недели он.
  • Старший брат Анны и Татьяны — в совхозе работы уже не было — ездил работать за тридевять земель, пока он там, жена оставила их трехлетнюю дочку дома одну. И утюг — на поролоновом кресле. Девочке было не выйти — мать дом закрыла. Задохнулась в дыму. Отец себе все место не мог найти, умер той же смертью — задохнулся. В гараже, в машине. И т.д.

Никита отца и не видел. И его друзья по канскому делу без отцов. И друзья друзей. У кого отцы живы — на вахтах, все равно что их нет. Или пьют. Все в разводе.

Видео, присланное Павлом, на смартфоне Алисы. Скриншот, съемка «Новой газеты»

Я бы не сказал, что коллега из «Ле Монд», чей постер висел у Паши на стене, ничего не понял про него, нет, мы встречались перед его поездкой в Канск, он умные вопросы задавал. Так бывает, что нужен броский заголовок на обложку, и никому нет дела до того, что под ней. Опять же именно французы в конце 70-х дали Гран-при Каннского кинофестиваля «Сибириаде» Кончаловского, а она во многом о том же — об этой жизни, в основе — природной, не социальной, не политической. Это неорганическая химия и чистая физика века XVII. Здесь вопросы и ответы: бросаешь камень в воду — какое-то время по ней идут круги. Только в «Сибириаде» вселенский пожар происходит перед финалом, а Канск горит с дурной периодичностью, и финала не видно.

Если не обращать внимание на подпись «Ле Монд», это классная обложка, говорит мой товарищ, это юность России, зависшая в пустоте. Между. Она подтягивается, но в моменте непонятно, получится ли.

Да, у зависшего Паши не было как такового выбора между Рудяным и домом Татьяны в Канске. С общагой проблемы, ездить из Рудяного за полста километров в одну сторону на учебу каждый день нереально: автобус три раза в неделю, снимать жилье в городе у семьи денег не было. И вот так всегда.

И я не знаю, был ли у него выбор, идти или нет на СВО.

Французы восхитились этими мальчиками в самой глубокой российской провинции, их свободой в моменте, не поняв, что мальчики зависли, что они всегда вот так тут висели и висят: ни туда ни сюда. Пока для них все не заканчивается. Пока не повзрослеют и не адаптируются. Или пока не погибнут. Или не окажутся в тюрьме.

Паша. Съемка журнала Ле Монд (M Le magazine du Monde), май 2021

***

И еще о периодичности и повторяемости в ветхозаветном мире. «Куда пропали все цветы?» — известная песня Пита Сигера. В тех или иных вариациях кто ее только ни пел (Марлен Дитрих и Жанна Бичевская, Джоан Баэз и Далида, «Мегаполис» с Машей Макаровой, Вадим Курылев), и она стоит того. Сигера вдохновил «Тихий Дон» Шолохова. В первой книге даны 18 строк колыбельной «Колода-дуда». Была и похожая северная колыбельная.

Но я хочу дать здесь текст, возможно, один из первых — из Уймонской долины на Алтае, от «стариковских», как называют себя местные старообрядцы. Мне его рассказала в начале прошлого десятилетия собирающая их фольклор и его сохраняющая Раиса Павловна Кучуганова. Паша на Алтае принял присягу. Паша на Алтае познакомился с девушкой. Но незадолго до отправки на СВО отношения они прекратили.

— Кисонька-мурлысонька,
Где была?
На столбике.
Где столбик?
Водой унесло.
Где вода?
Быки выпили.
Где быки?
На гору ушли.
Где гора?
Черви выточили.
А черви где?
Гуси выклевали.
Гуси где?
В тальники ушли.
А тальники где?
Девки выломали.
А девки где?
Замуж ушли.
А мужья-то где?
На войну ушли.
А война-то где?
Посередь холмов. 

* Движение признано в РФ экстремистским и запрещено.