Весь наш загадочный, свободолюбивый и гостеприимный русский характер более или менее ясно формируется уже к концу мелового периода мезозойской эры и достигает в длину 12 метров. Именно в это время наша многострадальная национальная идентичность, то есть, в сущности, несгибаемый дух народа-победителя, выглядит наиболее мощно — это Олоротитан, самое успешное животное своего времени, доминирующее в сложившейся экосистеме и непростой международной обстановке.

Олоротитан в переводе с латыни означает, естественно, «Лебедь-титан». Это огромный, самобытный и самодостаточный русский динозавр. Выглядит он как лебедь без перьев и крыльев, ходит на четырех ногах, пользуется длинным и мощным хвостом. У него 18 шейных позвонков — больше, чем у любого другого современника. Плюс сложное социальное поведение: Лебедь-титан заботится о потомстве и ведет осмысленную звуковую коммуникацию. Ну и, конечно, имеет на голове гребень, похожий на величественную корону. И все это уже 100 миллионов лет назад! Отдадим тут должное гению композитора Петра Ильича Чайковского, звуками своей титанической музыки воспевшего

Но не будем о грустном. Вернемся к скелету исконного русского динозавра.

Впервые останки Олоротитана обнаруживаются в 1991 году во время дорожных работ на Дальнем Востоке, в Амурской области недалеко от железнодорожной станции Кундур Транссибирской магистрали. Три года ученые, в том числе и европейские, пытаются раскопками отнять загадочного Лебедя-титана у матери-земли. В конце концов они делают свое темное научное дело — оторванный западной идеей сомнения от родной веры в неизбежность, скелет русского динозавра становится мировой знаменитостью, уезжает в Брюссель, в Бельгийский Королевский музей естественной истории, где и по сей день развлекает туристов.

О российских потомках Лебедя-титана строятся разные догадки. Якобы именно вот эта вот европейская эволюционная доктрина, возвысившая будущий результат над совершенством того, что дано каждому динозавру уже сейчас, в конце концов и погубила русских титанов. Прельщенные идеей превосходства, возомнившие себя творцами, обманутые логикой прогресса с его деньгами, конвейерами, железными дорогами, этикой потребления и эстетикой личного пространства, Лебеди-титаны отправляются на Запад, переходят Уральский хребет и бесконечно мельчают. Отголоски этого процесса мы до сих пор наблюдаем даже в видимом нам отрезке периода антропогена кайнозойской эры, который начинается в нашей памяти с Александра Пушкина, Михайлы Ломоносова и Анны Карениной, а заканчивается Николаем Басковым, Владимиром Путиным и Марией Захаровой.

Однако было бы ошибкой не привести здесь и другую версию судьбы русского Лебедя-титана. Никуда он не девается, никогда не исчезает и до сих пор живет среди нас. Просто чтобы убедиться в этом воочию, нужно попасть в места, которых не существует в реальности. В края, недоступные даже великому и могучему русскому воображению. Надо каким-то образом оказаться в Хабаровске.

О Хабаровске и Хабаровском крае в последнее время много разговоров. О нем часто пишут и спорят из-за ареста местного губернатора Сергея Фургала, которого власти обвиняют в убийствах людей, и из-за протестов людей, которые обвиняют власти в убийстве человечности. При этом мало кто представляет себе, где все это происходит. Обычно говорят — где-то рядом с Владивостоком, хотя на поезде от Хабаровска ехать туда 11 с лишним, а на машине — аж все 13 часов. До Охотска, то есть севера края, — пара часов лету на хорошем самолете, а при советских порядках нужно было и все пять. Странные или даже фатальные обстоятельства могут забросить в эту даль и глушь человека, который как шар русского лото вращается в замкнутом барабане истории и выкатывается наружу только как символ редкой удачи или доказательство злодейства судьбы.

Как бы то ни было, встречу с Хабаровском нужно обязательно начинать с Утеса. Это самое высокое место на правом берегу Амура, в городском парке, совсем недалеко от краеведческого музея, где, кстати сказать, экспонируется пластиковый макет русского Лебедя-титана в натуральную величину на фоне нарисованного геологического прошлого нашей планеты. Но именно с Утеса открывается настоящий вид на меловой период мезозойской эры.

Сколько хватает глаз, во весь горизонт до сих пор еще плоской Земли, миллионы лет подряд разлит мглистый широкий Амур, в который впадает темная полоса реки Уссури. Видны горы в недосягаемой дымке. Мрачная бездна тайги, скрывающая 368 видов лишайников, 537 видов грибов, 342 вида птиц и три с половиной тысячи видов насекомых. Где-то там ходят тигры. Медведи. Росомахи. Волки. Песцы. Реки стережет таймень. Лосось заходит из моря в пресные горные воды, чтобы отметать икру, умереть и стать пищей для собственного потомства. И всей этой вечной мистике потусторонней жизни на этой стороне Амура противостоят главные ценности, которые в ходе сложного исторического процесса смогла добыть себе цивилизация, — три горы и две дыры. Город Хабаровск, столица Хабаровского края.

Три горы — это улицы Ленина, Муравьева-Амурского и Серышева, проложенные по вершинам спускающихся к Амуру холмов — отрогов горной системы Сихотэ-Алиня. Между ними две дыры — Амурский и Уссурийский бульвары, устроенные в ложбинах, бывших когда-то руслами речек Чердымовка и Плюснинка. Бог его знает, куда может завести неопытного путешественника блуждание по этим странным холмам. Скорее всего, никуда. Даже если он попадет во все питейные заведения главной хабаровской улицы Муравьева-Амурского. Иногда кажется, что ими владеет один какой-то беглый режиссер вселенского ТЮЗа. Все официанты наряжены здесь как на утренник в детском саду, все с нарисованными усами и громко несут какую-то нелепую дичь на непонятных языках. В разных местах тебя могут звать то сэром, то паном, то синьором. И если бухать по-настоящему самоотверженно, за вечер можно обойти весь свет, но так и не побывать нигде на свете.

И это правильно. Поиски динозавра русской души никуда не должны приводить русского человека. Он всегда на своем месте — там, где он обречен. Где он владеет не жизнью, но правдой жизни — ее отчаянием, болью и проклятиями. Плюс, конечно, аккаунтом в социальных сетях для осуществления осмысленной коммуникации. Например, в паблике «Подслушано. Хабаровск»:

Динозавров в известной нам реальности может и не быть, но вполне реально самому быть динозавром. Для этого надо всего лишь перестать искать и остаться в Хабаровске. Почувствовать все эти бесконечные темные ветреные зимы. Летнюю духоту и гнус. Короткую пронзительную осень.

Тот, кто ищет в России свободы и гостеприимства, должен в конце концов признать, что наивысшее их проявление — осознание отсутствия свободы и смирение с одиночеством. Нужно отбросить крылья, ходить на четырех ногах, признавать свое превосходство и заботиться о потомстве. Только тогда вы станете здесь настоящим Лебедем-титаном, на голове у вас появится корона, а скелет ваш рано или поздно украсит Королевский музей естественных наук в каком-нибудь тихом задрипанном европейском городишке.

Когда вы живете в конце мелового периода мезозойской эры и едете на машине в центр, чтобы выпить пива или купить пальто, вы обязательно видите поперек дороги вот этот вот неизбежный транспарант: «Хабаровск — город яркой мечты». Это и есть правда жизни. И если у вас есть яркая мечта, скорее привозите ее в эти края. Она быстро станет тут тем, о чем вы даже не мечтали. Приезжайте в Хабаровск.

— Я в Хабаровске беженец. Родился в городе Душанбе, в котором в 1990 году начались погромы, а в 91-м началась война. Поэтому в 25 лет я приехал с родителями в Хабаровск. Это было решение отца, он был крупным ученым, искусствоведом. Он сказал: «Хабаровск — это так далеко, что пока от Москвы сюда докатится маразм, он или угаснет, или от него придумают противоядие». Поэтому мы приехали сюда, практически в пустоту, и с тех пор я дальневосточник.

Мне повезло покататься по всему региону — от Камчатки до Находки, и я считаю себя местным. Здесь есть, конечно, своя специфика. Чтобы стать местным, допустим, в Воронежской какой-нибудь области, надо прожить там три или четыре поколения. Вот моя теща живет в Калужской области, туда приехал еще ее прадед, и деревня по-прежнему так и называется Хохлы. А на Дальнем Востоке местный — это человек, который приехал сюда, скажем, в 50-е или 60-е годы. Любых других тут очень мало. Вот сейчас мой замечательный аспирант поднял статистику приездов и отъездов из Хабаровска за последние 60 лет, и получается, что ежегодно тут меняются примерно 50 тысяч человек, уезжают и приезжают. Численность населения города с 80-х годов остается при этом примерно одинаковой — плюс-минут 620 тысяч человек.

У этого решения есть несколько плюсов. Все-таки здесь уровень жизни реально выше, чем во многих российских провинциальных городах. Второй плюс — Амур. Сейчас с ним все не так просто, и это одна из причин народного недовольства, но я помню, как в начале 90-х покупал осетрину не потому, что хотел повыпендриваться, а потому, что она стоила здесь дешевле, чем говядина. Так что Амур это особый феномен: сейчас это называют «пространственный капитал». Наличие большого пространства, особенно в связи с ковидными нынешними делами, — это классно.

Следующий плюс: здесь нет ничего. Соответственно, здесь будет то, на что у тебя хватит сил. Хочешь литературу — пиши. Хочешь классный клуб — открой. В любом более или менее устоявшемся сообществе ты просто движешься по законам той институциональной модели, в которую попал. А здесь нет такой модели, здесь пустота, и это очень интересный момент. Человек представляет тут не какую-то группу, а только самого себя. Он не преподаватель, не рабочий, не бизнесмен, не чиновник. Он Вася Пупкин. И к нему относятся как к Васе Пупкину, некоему уникальному персонажу, и это не может не привлекать.

Ну и наконец: здесь очень необычная история, хотя в массовом сознании никакой истории тут не было никогда. Драка на Чудском озере — великое русское сражение, а сорокалетняя война с маньчжурами на Амуре — это приграничный конфликт. А ведь там было порядка 20 тысяч участников с каждой стороны. Долгие кровавые события — битвы, осады, измены, все, что полагается. Но всего этого нет, поскольку центр мира последние три столетия — это Европа. Центр мира задает масштаб: то, что ближе к нему — более значимо.

Когда я разговариваю со своими московскими друзьями, они говорят: ну зато у вас Таиланд близко. И я отвечаю: ну вообще-то семь часов лету, так, на всякий случай.

Мы далеко от всего — от восточных и от западных центров. Это минус. Но это опять же и плюс. Это возможность глядеть на процессы немножко со стороны, и это раз. А два: это издержки контроля. Издержки контроля за этими территориями почти всегда выше, чем выгоды от самого по себе контроля. Вот есть такой довольно забавный эпизод про Гражданскую войну. Вы же в курсе, что мы победили Японцев в Гражданскую войну? Но только Японцы об этом не знали, им забыли об этом сказать. Поэтому они просто отсюда ушли. Посчитали, сколько надо будет вбухать в контроль над Дальним Востоком, сели на кораблики и уехали восвояси.

Так что свобода здесь связана не с особым духом людей, а с тем, что, прошу прощения, слишком дорого их контролировать. Нерентабельно. Люди к этому, в общем и целом, привыкли. Скажем, вплоть до 1925 года местные просто не знали, что они вообще живут в государстве, ну то есть имели об этом представление только в общих чертах, как я, живя в СССР, теоретически знал о том, что такое порнография. По императорскому указу сначала 1861-го, потом 1881 года жители региона освобождались от рекрутской повинности, от налогов, и им выдавали на семью 109 гектаров земли.

Тем не менее в 1925 году здесь началось гигантское крестьянское восстание. К тому времени тут уже было очень много войск, восстание подавили авиацией, артиллерией и бронепоездами, народ хлынул за речку, в Китай. Они и сейчас там живут. А тут возник так называемый пустой регион, и с 1931 года был принят план военного освоения этих мест. Так и возник Дальний Восток, производное от Дальневосточного военного округа. Золото, рыба и война — вот местная экономика. Чуть позже появился еще и лес.

Интересна и новейшая история. 90-е годы тут были классными, куражными, веселыми и с огромным спектром возможностей для всех. И бандиты здесь были очень нужными людьми, важной экономической категорией, на них тут держалось все развитие. Однако со временем выяснилось, что у них довольно узкий кругозор, они не просто сидят на одном месте, но и еще на одной только какой-то теме, остальное их не интересует. Вот они сидели на лесе, рыбе, таможенном переходе и больше ничего не хотели знать. И пока тут были челноки в Китай и толчки на улицах, это всех устраивало. Но как только начали появляться предприятия, бандиты уже не смогли обеспечить межгородские и межрегиональные транзакции. Появляется новая сила — губернатор.

Губернатор — прежде всего легальный человек, это его капитал. Это очень важный момент. Потому что, например, китайские фирмы начинают требовать легальность, которую бандиты обеспечить не в состоянии. А губернатор может договориться с другим губернатором, обеспечить новые связи. Всем тут известно, что именно и сколько именно стоит у губернатора. И если он ест в два горла, всегда есть возможность уйти от него и вернуться обратно к бандитам. Но преимущество губернатора состоит еще и в том, что он не только берет у населения, он фактически ему и платит, потому что население легитимизирует его через выборы. Получается такой четкий, адресный социальный налог.

Губернаторская экономика была очень важна для этих мест, потому что давала возможность людям осуществлять реальный выбор, не только политический, но и практический. И такая возможность сохранялась здесь довольно долго. До тех пор, пока не появились нефтедоллары и по-настоящему серьезные деньги. Тогда тут появились контролеры, и контролеры контролеров, у губернаторов вообще забрали право что-либо распределять. Возникла ситуация, когда местные риски и авантюры стали не выгодны. Точнее, не так выгодны, как способность присосаться к чему-то стабильному не здесь, а в Москве. И люди вдруг поняли, что все, что здесь теперь делается, делается вне зависимости от факта их существования.

В 2018 году в Хабаровском крае случилось протестное голосование. Люди выбрали губернатором Сергея Фургала, и вдруг впервые за многие годы здесь снова возникли те самые, давно утерянные хабаровчане. И именно поэтому арест Фургала людьми из Москвы был каждым воспринят здесь как конец целой истории этих мест, то есть как личное оскорбление.

Вообще, надо сказать, история здесь прерывалась несколько раз. И я сейчас развлекаю себя тем, что эту историю пишу, пытаюсь более или менее последовательно изложить происходившие тут процессы, без оглядки на Европу. Мне важно создать с помощью этой работы то, чего сейчас тут нет, — региональный дискурс. Местный язык, на котором, когда спросят «а чем вы, собственно, недовольны-то?», можно было бы ясно ответить, что именно здесь не так. Ведь вот двухмесячные митинги протеста в Хабаровске перестали развиваться потому, что не хватает именно дискурса. А нет дискурса — нет переговоров. Работает только драка.

Драка не может идти все время, она утомляет. Скоро наступит зима. Нас спасет от нее только возможность общаться. Общаться с Дальним Востоком это все равно как приехать куда-то в Таиланд или во Вьетнам в гостиницу, где как бы говорят на английском. И вы на нем не говорите, и портье делает вид, что говорит. Но вам надо понять друг друга не потому, что вы сильно этого хотите, а потому, что одному, блин, надо где-то ночевать, а другому — получить за это деньги. Других вариантов-то просто нет. Вот это и есть дискурс.

— Из Хабаровска все сейчас бегут со страшной силой. Вот в ближайшем окружении, как правило, человек десять за год уезжает. Сильно едут в Краснодар, на Кубань, в Ставрополье. В Китай уезжают. Но в Китай уезжают не жить, а работать. Если ты умеешь работать, труд там оплачивается в пять-шесть раз выше, чем здесь.

Про дальневосточников же как говорят? Есть у нас тут такой термин: «проточная культура». То есть привыкли жить от наводнения до наводнения. Отстроились, урожай собрали, большая вода пришла, все смыло, надо начинать по новой. Идентичность дальневосточная, она вообще толком начинает формироваться только с конца семидесятых годов прошлого века. Поэтому то, что мы сейчас имеем, с этими протестами, это как раз и есть поиск этой самой идентичности. Люди просто начали понимать: происходит что-то не то и как-то не так.

А по большому счету жизнь здесь не хуже и не лучше, чем, например, в Москве. Только здесь потолки пониже. И социальный лифт ходит только до третьего этажа. А следующий этаж — уже Лефортово.

— Мой дед по отцовской линии, он был сам с Самары, из дворянской семьи. И он с моим прадедом в Гражданскую войну был за белых. И когда белая армия стала проигрывать красной, они бежали вот сюда, в Маньчжурию, где-то, наверное, в 20-м году. А в 28-м году, когда прадед умер, дед мой решил вернуться. Здесь он служил на границе во время войны с Японией, потом работал в газете «Тихоокеанская звезда», то есть к нему никаких претензий не было вообще. Он умер в 1971 году, я его застал, он меня учил читать. Был человек благородных кровей в лучшем понимании этого слова.

По материнской линии моя бабушка маленькой девочкой еще по Столыпинскому переселению из-под Полтавы переехала сюда вот с родителями, в Николаевку под Хабаровском. Здесь она выросла и вышла замуж за амурского казака Петра, моего другого деда. Он был красный партизан сначала, а потом красный казак. А в 1941 году был посажен по доносу и помер в тюрьме в Николаевке. Так что, получается, я хабаровчанин в третьем поколении.

Сам я учился здесь, но не доучился полтора года на филолога. Тем не менее всю повестку я прошел, античную, средневековую литературу и так прямо до «Малой земли» и «Возрождения» Леонида Ильича Брежнева. Потом началась у нас практика, надо было ходить по детдомам и рассказывать про политику партии. Мне это сильно не понравилось, и я все бросил. На Дальдизеле потом поработал, в кинопрокате хабаровском пару лет. А девяностые когда закрутились, торговал книжками — все удивлялись, говорили: первый продавец, который знает, чем торгует. Потом перешли на кассеты. Потом еще дальше — начали заниматься автомобилями.

И тут вдруг Путин запрещает праворульные машины в России. Ладно. Мы тогда собрались заняться туристическим бизнесом. В районе Волочаевской сопки, если ехать в сторону Амура, есть такое село Нижнеспасское. Дикая природа совершенно, и мы собрались там построить турбазу. Купили несколько домов в маленькой деревеньке, стали их обустраивать. И тут Владимир Владимирович отдает половину острова Уссурийский и остров Тарабаров Китаю. А Тарабаров — прямо напротив Нижнеспасского. И там образуется погранзона. Туризму все, досвидос.

То есть чем дальше развивался путинский режим, тем яснее становилось, и я думаю, что не только мне, что все это ни к чему хорошему страну не ведет. Добиться здесь ничего нельзя. Происходит отрицательный отбор. Путин набирает себе людей глупее себя, чтобы выглядеть на их фоне более или менее приличным. Эти, которые под ним, набирают себе помощников еще глупее. В результате эта глупость уже везде. И если раньше человечество развилось из амебы в нечто разумное,

Дети у нас отсюда уже уехали. Сын в Питер, дочка в Москву. Сын программист, у него Шенген, он хочет вообще перебираться куда-нибудь в Европу. Если бы не коронавирус, он уже, может быть, и уехал бы навсегда. Здесь перспектив нет. Все поделено, все подмято. У нас с женой тоже были мысли уехать туда, к детям. Но тут заболела ее мама, мы остались. И вдруг я открыл для себя великое чудо: оказывается, наш город — лучший на Земле. Это город, где, возможно, рождается новая Россия. Поэтому я счастлив, что не уехал. Что произошли эти события, связанные с Сергеем Ивановичем Фургалом, и мои земляки показали невероятную сплоченность.

С Фургалом очень интересная история. Он, прежде всего, отсюда. Из многодетной семьи, их было десять человек, по-моему, и он был младший. Он был сначала врачом, окончил медицинский институт, работал в глубинке. В девяностые решил кормить семью и пошел в бизнес. Шмутки из Китая возил, потом занялся металлом. Потом пошел в политику. Пять лет просидел депутатом в местной думе. Потом выбрался в Госдуму и десять лет, два срока, пробыл там депутатом от партии ЛДПР. А потом его в 2018 году как спойлера ставят на выборах к действующему хабаровскому губернатору Шпорту, чтобы, значит, сымитировать честные выборы и так далее. Шпорт к тому времени всех уже здесь достал. Он еще глупый был, нес порой что-то такое, что не передать. Так что если бы вместо Сергея Ивановича Фургала поставили на выборы плюшевого медвежонка или тумбочку, народ проголосовал бы за тумбочку.

Но победила не тумбочка, а Фургал. И тут все мы удивились. Он ходил без охраны. Прямо выходил как обычный человек, со всеми здоровался. Потом была тут история с детьми-сиротами. Была такая программа, что по достижении совершеннолетия им государство должно дать квартиру. При Шпорте ничего этим сиротам не давалось, а чиновники строили себе коттеджи в Майами. И тут вдруг при Сергее Ивановиче сирот этих кто-то, наверное, пнул. Пришли они на площадь Ленина к Белому дому, сели у фонтанчика и стали требовать себе квартиры. Фургал увидел их из кабинета, спустился, вышел, сел с ними и стал разбираться. И в итоге по краю сиротам предоставили 260, кажется, квартир!

Помог он обманутым дольщикам. В два раза сократил количество министерств. Стал распродавать крузаки и мерсы из администрации. Поставил на продажу яхту «Виктория», которую Шпорт купил для краевого правительства, чтобы кататься. У Фургала был инстаграм, из которого он не удалял ничего, если его ругали. Сам отвечал, если его спрашивали. Он котиков-собачек на улице подбирал, они у него жили дома.

То есть, понимаете, враг рода человеческого. Сатана в человеческом обличье. Он делал все, чтобы разрушить вот этот вот богоизбранный, дарованный нам небесами путинский режим. Ну и он доигрался в конце концов, похабник. Приехали, сгребли, увезли. За утрату доверия. Руки заломили, голову нагнули, запихнули в машину. И эти кадры по телевизору, они сильно взорвали народ.

На первых протестах были тысячи людей. Они шли и шли, со всех сторон. Заполонили всю площадь Ленина. Конечно, сейчас все поутихло. На протесты по субботам выходит все меньше людей, но они продолжаются каждый день! В будни нас человек двадцать, и мы считаем, что поддерживаем огонь в очаге, пока все племя ушло на охоту. Ощущения по этому поводу у всех сейчас двоякие. С одной стороны, все это может ничем не закончиться. Но с другой стороны, теплится надежда, что все-таки Россия проснется. Один из самых популярных наших лозунгов: просыпайтесь, города, с нашей родиной беда. Может быть, люди все-таки его услышат. Наш город разбудит всех остальных. Народ наконец-то осознает свою роль в стране, поймет пагубность этого режима, безумие его законов. Холодильник наконец победит в России телевизор. В стране настанут новые времена.

— Я не сторонник, а даже противник понятия «дальневосточный характер». Я предпочитаю говорить об особом внутреннем, психологическом мире человека. О том, над чем мы с вами никогда не задумываемся, где бы мы ни жили. Что же касается этих мест, то здесь многое формирует такой вот психологический костяк. Простор, красота или, например, климат: плюс 35 летом и минус 35 зимой. Если ты к этому привык, то можешь жить, где угодно, хоть на Северном полюсе, хоть в Сахаре. Это и характеризует дальневосточника: выносливость, трудолюбие, доброжелательность, открытость.

Есть еще одно, главное, качество, которое пришло к нам от свободных людей, хотя многие ошибочно считают, что тут у нас край зэков и ссыльных: чувство человеческого достоинства. Это чувство дает возможность жить в правильном измерении: сразу понимать единственное, что в самом деле нужно знать о людях — плохой перед вами человек или хороший. Вот только что вошел он, и сразу о нем интуитивно все понятно. И такое умение — это не личное завоевание, это глубокая, вековая выработка. Это история. А историю формируют не факты, а процессы.

Какие у нас тут сейчас процессы? Только негативные. Ничего позитивного на Дальнем Востоке нет. Кто только не лез сюда, как только не пытались тут все регулировать. Но надо же понимать: протест, перемены, настоящие исторические события происходят внутри людей, а не снаружи. И как можно оседлать это, использовать, пристроиться к этому?

Есть явление, которое надо понимать в XXI веке. Это явление называется «природа человека». Оно делает человека уникальным и выделяет из животного мира. Первое, из чего складывается природа человека: инстинкт развития. Чтобы отвечать этому инстинкту, человеку нужно не рабочее место, а призвание. Не заработок, а способ раскрытия человеческих начал. Это избавляет от тоски и от страха. Рост человека спасает его от лакейства и гнутия спины.

Второе. Так называемая социалка — так себе слово, но полезное, емкое, передает суть: все, что касается поддержки человека и человека внутри человека. Музеи, театры, библиотеки, а не только детские сады.

Ну и третье. Был такой князь Петр Кропоткин. Он хаживал по Хабаровску, кстати говоря. У него есть прекрасная работа, которую он построил на открытиях зоологов, которые показывали, что у животных, даже у насекомых, есть принцип взаимопомощи, взаимоподдержки. Этот принцип гарантирует не только существование рода, но в конечном итоге и его развитие — например, расширение ареала. Вот со времен Кропоткина мы все никак не можем перенести этот принцип на людей и опереться на него в политике.

Так вот. Либо власти это поймут и будут соответствовать природе человека, либо они рухнут — сами или их сомнут.

— Мое первое впечатление от Хабаровска — это впечатление холода. Я ехал сюда на поезде из Москвы и помню вот этот подъезд к вокзалу. Этот запах, и этот морозный пар. И потом ощущение вот этой долгой семимесячной зимы, это было, наверное, самое трудное переживание. Сейчас сентябрь, и зима опять начнется вот-вот, начнется вот этот ветер, будут летать полиэтиленовые пакеты, все будет холодным и бесснежным.

Какого-то особого очарования у этого никогда не было, но это были девяностые годы. Я сюда переехал в 1994 году, успев закончить факультет журналистики Львовского высшего военно-политического училища, отслужить, уволиться и поработать журналистом в Вильнюсе. Это было интересное, живое время, профессионально очень важное, можно было придумать что угодно. Это скрадывало все недостатки и все погодные явления. Я до сих пор люблю этот город, осознанно, с пониманием всех его недостатков и достоинств. Он очень много дает тебе, и он забирает у тебя вот эту обязательную для столичных жителей географическую привязку. Ты начинаешь здесь вариться сам в себе, обретаешь такое провинциальное чувство собственной значимости.

Вот этот вот временной пояс наш, семь часов разницы с Москвой, он вообще очень сильно сказывается на всем. Когда-то давно, когда назначили сюда первого полномочного представителя президента, это был, по-моему, Константин Пуликовский (генерал-лейтенант запаса К.Б. Пуликовский служил полпредом президента в ДФО с 2000 по 2005 год. — «НГ»). Мы тут обсуждали его в своих кругах, пытались понять, почему решили назначить именно его, это же было первое такое непривычное явление. Так вот, кто-то из собеседников, близкий к президентским кругам, сказал:

Вообще определяющая черта Хабаровска — это, безусловно, его военно-чиновничий хребет. Хабаровск — город бюрократический. Хабаровск — город бюджетный. Хабаровск — город весомый. Он неповоротливый. Он не подпрыгивающий. Не пассионарный. В нем есть такой, знаете, патерналистский запрос. Хабаровску необходимо внимание. Необходимо, чтобы о нем заботились. Необходимо, чтобы учитывали его сложное стратегическое и географическое положение. Необходимо, чтобы ему компенсировали ту роль, которую он играет на Дальнем Востоке.

Соответственно, можно представить, как тут все выстроено. Если вы посмотрите — чего-то прямо очень интересного вы здесь не найдете. Рестораны сейчас, как и везде, грузинские. В театрах идут классические академические постановки — ведутся дискуссии о том, что нового нам не надо, мы еще и старое не все переиграли. И так далее. Те, кто хочет пробовать и делать что-то необычное, они отсюда уезжают. А вместо них приезжают другие люди. Те, кто считает себя гением от рождения. Они говорят: нам не нужно, знаете, вот это все ваше, так называемое. Мы тут сами.

В чем сейчас выражается «мы тут сами». Хабаровск, на мой взгляд, находится в ситуации тотального отрицания и неприятия любых решений Москвы. Так настроены даже те, кто не выходит ни на какие протесты. На банальном уровне, на бытовом, все говорят, что Москва вывозит отсюда все ресурсы, ничего не оставляет. Не готов это тоже утверждать, я не специалист, но это явно не сиюминутное ощущение людей. Недостаток внимания к Дальнему Востоку всем тут очевиден давно, и это такой вот накопленный эффект.

Конечно, хорошо бы жить по-прежнему, так вот оседать здесь, любить холодную рюмку водки, компанию испытанных друзей, разговоры о том, что нам вообще-то все равно — кто там чего и зачем, но не знаю, возможно ли это теперь. Я видел многие протесты в своей жизни, но особенно в первый день, когда Хабаровск вышел на улицу, это было что-то невиданное в этом городе никогда, какой-то невероятный выплеск энергии. Можно относиться к нему скептически. Но можно и всерьез.

Подготовил Сергей Мостовщиков, «Новая»