Страна напуганных атомов

«Обыденная мораль россиянина строится на цинизме»

— Есть представление, что в СССР был выведен некоторый новый антропологический вид, причем страшно резистентный. Его ничего не берет, он в состоянии разрушить любые институты, которые нацелены на его трансформацию. Среди его типичных качеств конформность, патернализм, любовь к уравниловке. В общем, малоприятный тип, который у любого нормального человека вызывает отвращение. В основе же всего этого лежит коллективизм и ненависть к индивидуализму, с которыми ассоциируется советский человек.

Здесь мы попадаем в довольно странную ситуацию. Все исследования показывают, что оснований думать таким образом ни о советском, ни о сегодняшнем российском человеке у нас нет. Противопоставление индивидуализма и коллективизма вообще довольно сомнительно с точки зрения социальной науки — ее отцы-основатели скорее были озабочены тем, как совместить то и другое. Но если все-таки пользоваться этой дихотомией, то у современного россиянина наблюдается как раз чрезмерно выраженная индивидуалистическая ориентация. По крайней мере, именно об этом свидетельствуют международные исследования ценностей, которые позволяют сравнивать Россию с другими странами.

— В этом нет ничего удивительного, потому что институты коллективной жизни, которые уравновешивали бы индивидуализм, у нас не развиты. Они в значительной степени подавлялись уже в позднесоветское время, а потом ими вообще никто не занимался. Начиная с девяностых мы строили либерально-демократическое общество, но из этих двух компонентов думали только об одном. Мы импортировали либерально-демократическую систему в урезанном виде — либерализм без демократии.

Главными задачами было построить рыночную экономику, обеспечить экономический рост, создать конкуренцию, вынудить людей быть предприимчивыми под угрозой выживания и научить их, что никто о них не позаботится, если они не позаботятся о себе сами. Сегодня уверенность в том, что помощи ждать неоткуда и каждый должен спасать себя сам, стала для россиян основным принципом жизни.

Демократическая же сторона дела мало кого волновала. Но то, что мы не взяли, считая неважным, и есть самое главное: институты местного самоуправления, местные сообщества, профессиональные группы. Развитием местного самоуправления в 1990-е годы практически не занимались, а потом его вообще начали целенаправленно душить. Не занимались низовой инициативой и профессиональными ассоциациями: напротив, во всех областях, которые традиционно управлялись профессионалами, мы видим теперь бесконечную власть менеджеров и администраторов. Классический пример — это медицина. Врачи по всей стране стонут от объема отчетности, которую их заставляют производить бюрократы. Создается странная извращенная мотивация через выполнение показателей и зарабатывание денег, хотя ни то, ни другое для профессионалов не характерно — профессионалы работают за уважение со стороны общества, потому что их труд признается и ценится.

С точки зрения социологии важны не индивидуализм или коллективизм сами по себе. Современные общества могут держаться, только если есть разумный баланс между тем и другим. Наша проблема в том, что в России господствует агрессивный индивидуализм, который подпитывается страхом и превращается в жесткую конкуренцию, тотальное взаимное недоверие и вражду. Заметьте, что в России личный успех как раз очень ценится: включите любое телевизионное ток-шоу, там в качестве образцов предъявляются звезды, которые удачно сделали карьеру или бизнес, — а вовсе не те, кто что-то делает для общества.

Мы часто принимаем за коллективизм зависть, неумение поддержать инициативу и развитие другого человека, понять их ценность для себя. Но это как раз проблема отсутствия общей коллективной базы — почему я должен радоваться твоим успехам, если каждый сам за себя? Точно так же уважение к правам других индивидов появляется, только если есть коллективная деятельность по защите общих прав. Только в этом случае я знаю, какова их цена, и понимаю, что от ваших прав зависят мои собственные, что мы находимся в одной лодке.

Мол, где ты это общее благо вообще видел — ты что, не знаешь, как мир устроен? Такая этическая установка — это и есть следствие отсутствия баланса, результат неразвитости коллективной жизни.

Самое интересное, что мы вообще-то со смехом относимся к пропаганде советского времени, но когда речь заходит про советский коллективизм, то мы почему-то продолжаем этой пропаганде верить. СССР нет уже 30 лет, но мы продолжаем считать, что советские люди были настоящими коллективистами. Хотя что было такого коллективного в позднесоветский период — непонятно. Однако верить в историю про страшного советского коллективиста очень удобно — это позволяет скептически созерцать вместо того, чтобы действовать, а заодно и выдавать себе порцию поглаживаний (ведь я-то не такой, я ценю личность и индивидуальность).

«Людям дают по рукам, если они хотят учредить проект»

— Конечно, те, кто озвучивает эти послания, хотят, чтобы мы с ними сплотились. Только, говорят нам, не надо сплачиваться друг с другом — это страшно опасно и обязательно закончится революцией.

Российские элиты ни в каких формах не терпят самоорганизацию — она подавляется независимо от того, как настроены люди. Мы видели целый ряд случаев, когда люди самоорганизовывались, чтобы реализовать какую-то (мне, например, совершенно не близкую) ультраконсервативную повестку, и немедленно получали по рукам от полицейских органов. «Не надо, — говорят им. — Мы сами вам скажем, когда выходить на улицу и махать флажками».

— Да, и масса других случаев. Например, активист Энтео, который, по-видимому, искренний человек и несколько раз за это получил от властей. Все ситуации, связанные с разгонами выставок современного искусства. Каждый раз людям дают по рукам, если они хотят учредить свой проект, независимо от его содержания.

— Она работает, только надо понимать правильно ее цель. Цель состоит в том, чтобы преподнести атомизацию как неизбежность. Посыл официальной пропаганды не в том, что мы живем в идеальной стране с безупречными правителями. Ничего подобного — власть говорит нам: «Да, я плохая — просто вам будет еще хуже, если меня не будет, такова жизнь. Каждый человек и каждый политик заботится только о себе, это человеческая природа. Коллективное действие невозможно. Поэтому кто бы ни пришел вместо меня, он будет ничуть не лучше, только он не захочет или не сможет защитить вас от окружающих. Будет хаос и анархия». Основная эмоция, с которой пропаганда работает, — это страх, основной мотив, который она активирует, — поиск защиты.

Главный мыслитель, позволяющий понимать современную Россию, — это Томас Гоббс, который в середине XVII века придумал важную для современного политического мышления конструкцию. Эта конструкция состоит в том, что между людьми постоянно идет война, и единственный способ спастись — это заключить друг с другом общественный договор, в результате которого будет установлена ничем не ограниченная центральная власть, которая защищает нас друг от друга и дает нам безопасность.

Советская пропаганда работала с другими стимулами и другими эмоциями, Гоббс — не ее сценарист.

«Говорят, что люди сами виноваты в своих проблемах, потому что они лентяи и бездари»

— Идея о том, что россияне заключают с государством какой-то договор, по которому оно обязуется давать им, грубо говоря, безопасность и колбасу, а они обязуются ему повиноваться, не имеет ничего общего с теорией общественного договора. Потому что эта теория во всех своих изводах отвечает на вопрос «Откуда берется государство?». Это по определению означает, что договор с государством заключить невозможно — ведь государство само возникает только в результате договора.

Мы забываем о том, что государство — это то, что мы сами учреждаем, а не какая-то автономная от нас сила, с которой о чем-то можно договориться. В результате популярной становится теория, в соответствии с которой государство — это просто самый сильный бандит, который сконцентрировал у себя наибольшее количество ресурсов принуждения. Однако это противоречие: если государство — это бандит, то с бандитом нельзя ни о чем договориться, потому что у вас нет никакого способа принудить его выполнять договор. Такой договор ничтожен.

Поэтому граждане начинают испытывать целый набор комплексов, которые мешают им требовать своих прав: люди чувствуют себя виноватыми перед государством, потому что не выполняют какой-то мнимый общественный договор, не платят налоги, дают гаишникам взятки и при этом смеют требовать чего-то от государства. Чиновники очень любят их за это стыдить.

Но государство — это не какие-то ребята в Кремле, это мы с вами и есть. Даже тот же Гоббс, когда разрабатывал своего «Левиафана», поместил на фронтиспис книги изображение великана, который состоит из тел людей. Это и есть государство, оно состоит из нас, из нашей коллективной жизни. А раз мы часть государства, то мы в нем хозяева и можем требовать соблюдения наших прав и интересов от тех, кому мы это поручили. Совершенно не важно, платим мы при этом налоги или нет.

Каждый раз, когда возникает какой-то вопрос об обязательствах государства, людям говорят, что они сами виноваты во всех проблемах. Это очень хорошо видно на примере обращения с заемщиками в секторе потребительского кредитования, где мы недавно делали исследование. Когда у заемщиков возникают трудности, им говорят: вы лентяи, бездари, халявщики и сами приняли на себя этот риск. Причем не важно, почему и при каких условиях они брали заем, почему не могут его отдавать, не обманул ли их кто-то и так далее, — в любом случае надо было больше работать и не быть лопухом. Перенос ответственности и постоянная виктимизация человека — это типичный признак отсутствия солидарности. Нам слишком страшно, что с нами может случиться то же, что с жертвой, поэтому мы пытаемся убедить себя: нет, нет, это просто она сама виновата, я не такой, я сильный, со мной такого не произойдет…

— Чиновники, из которых это сейчас полезло, думали так всю жизнь и при случае говорили об этом, просто случай не всегда выпадает. Конечно, сейчас это приходится говорить чаще из-за того, что пришлось проводить пенсионную реформу. Но ведь идеологический ландшафт для повышения пенсионного возраста был подготовлен давно. По всем фронтам социальной сферы мы давно видим ползучую коммерциализацию. В здравоохранении этот тренд сначала был более-менее скрытый, когда все понимали, что врачу надо давать деньги, даже если услуга формально бесплатная. Но сейчас это потихоньку легализуется: от врачей чиновники уже прямо требуют переводить пациентов на коммерческие услуги. Деятельность врачей привязывается к индикаторам эффективности и доходам, которые они приносят. То же самое происходит с образованием и наукой. Так что я не вижу никаких оснований говорить, что у нас есть или было социальное государство. Социальное государство — это поддержка. А у нас есть недоотобранные трансферты.

«Украинскую конфету невозможно жевать бесконечно»

— Когда мы говорим о том, что в России не хватает коллективной жизни, это означает, что на нее всегда есть запрос. Мы видим по целому ряду признаков, что людям, вообще говоря, тяжеловато без этого. Это не только наша проблема: все сейчас начинают говорить о том, что одна из главных тенденций сегодняшнего либерального и постлиберального мира — это возвращение идентичности. Какое-то время казалось, что мы переходим в гибкий мир, где каждый конструирует себя сам, выбирает себе уникальную идентичность по нраву. Но сейчас мы видим, что по всему миру люди пытаются вернуться к корням.

Фрэнсис Фукуяма, который очень хорошо ловит тенденции, в этом году написал книжку под названием «Идентичность». В людях всегда есть стремление к коллективной жизни, и в России мы видим много доказательств этому. Крымская история возникла в 2014 году, через год-два после того, как разные части российского общества стали показывать, что им нужна какая-то коллективность, что они готовы участвовать в движениях и митинговать.

— Не только, это была целая серия. Параллельно, к примеру, мы видели бум волонтерского движения, который только частично пересекался с протестным.

— Это были связанные вещи, но участвовали в них, как правило, разные люди. Был общий запрос — и этот запрос чувствуется в стране и сейчас. Человек так устроен, что ему нужны какие-то коллективные цели, нужна какая-то идентичность. Мобилизация 14-го года — это просто способ власти ответить на этот запрос — отчасти непредумышленный, но отчасти просчитанный.

В этом проблема сегодняшней России: люди не очень понимают, в чем состоит смысл, каковы общественно признанные цели жизни. Инициатива снизу подавляется, а единственный образец, который предлагается, — это повышение стандарта потребления. Но потребление не дает смыслов, ради которых стоило бы жить. Мобилизация 14-го года показала, что никаких «консервативных ценностей», которые, по идее, могли бы заполнить этот вакуум, у нас нет. Множество семей раскалывалось сразу по линии Россия/Украина. И сейчас мы видим, как раскалывается православная церковь. Это и есть атомизация — когда институты общей жизни слабы, то людей очень просто натравить друг на друга.

— Эту конфету невозможно есть бесконечно. Некоторый ресурс мобилизации в этой теме еще есть — особенно если будут неожиданные сюжетные повороты: обострение с Украиной или любой сопредельной территорией, — и это может на время вернуть тот же самый эффект. Но понятно, что это холостая идентичность: конечно, есть люди, которые поехали воевать на Донбасс, но все остальные-то сидят у телевизоров. Телевизионная солидарность — это суррогат, и с каждым разом его эффект будет все меньше и меньше.

— Тогда их придется повышать радикально, и вопрос в том, насколько к этому у элит есть готовность. Насколько они сами жаждут этого наркотика народного единства, этого сладкого чувства, что мы вместе против всего мира, и за нами правда, и мы готовы его разрушить, пусть пропадает. Негативная мобилизация — сильное средство, с него тяжело слезть.

Фальшивая мобилизация через телевизор заканчивается. Хотя можно подкрутить уровень пропагандистского излучения, того единения, что раньше, это уже не дает — привыкание произошло. Запрос на коллективную идентичность сейчас вышел из-под контроля администрации президента. Репертуар практически исчерпан, поэтому люди начинают искать что-то сами, снизу.

Сейчас идут движения с другой стороны: все, что происходило на последних губернаторских выборах, вероятно, не будет иметь серьезных административных последствий, но интересно социологически. Этот кейс показал готовность негативно мобилизовываться против властей.

Бумеранг негативной мобилизации развернулся и полетел обратно — и пока властям нечего ему противопоставить.

«Самозанятые — идеальные люди. Никакой угрозы они не несут»

В России очень хорошо знают относительность государства, его ограниченность; знают, как можно жить вне его. Самозанятые — это пример ухода от государства, и их бегство в неформальный сектор иногда описывают как хитрую стратегию сопротивления.

Но есть одно «но». Грубо говоря, фарцовщик самостоятелен и смел, но он не может решить проблему запроса на коллективность. Сегодня это бегство в одиночку, почти врассыпную.

Анархистов же всегда интересует коллективное сопротивление — от Петра Кропоткина до Джеймса Скотта и Дэвида Грэбера вопрос всегда состоял в том, как люди совместно организуют свою жизнь помимо государства и вопреки ему. А с этим в России большая проблема — как только ты решаешь что-то поменять не только для себя, но и вокруг себя, вместе с другими, ты немедленно сталкиваешься с государством, которое внимательно пресекает любую инициативу. Множество индивидуально успешных и независимых людей в России знает это на своем опыте. Конечно, велико искушение сказать «раз я ничего не могу с этим государством сделать, я сделаю вид, что его нет». Но оно есть, и оно немедленно даст о себе знать, как только вы зайдете на его поляну.

Ведь сам по себе побег от государства государству очень удобен. Государственники вроде Симона Кордонского страшно счастливы, что люди таким образом сбегают. Это же для государства двойной профит: во-первых, это самостоятельные люди, они о себе позаботятся, с ними не надо делиться; во-вторых, они не будут предъявлять никаких политических требований и не создают никакой угрозы порядку. Абсолютно идеальные люди.

— Я не вижу пока реальных попыток конвертировать этих людей внутрь системы, несмотря на все разговоры о том, что «Люди — это новая нефть». Ресурсы вытягиваются, скорее, другими способами: то же повышение пенсионного возраста — это отсечение каналов, по которым к людям что-то могло идти. К тому же в экономической социологии давно известен так называемый «парадокс Портеса»:

«Триггером станет новое ДТП на Ленинском проспекте»

— Это называется поляризацией. Ее, действительно, сознательно навязывают россиянам, ставя в ситуацию, когда нужно выбирать между лагерями, — причем по совершенно надуманным или вымышленным поводам. «Либо ты поддерживаешь российское государство, либо украинское». Я бы не переоценивал ее воздействие: всё же россияне в целом очень аполитичны и обычно стараются избегать конфликтов из-за политики.

Гораздо хуже другое — это искусственная повестка, которая отвлекает от реальных проблем: от неравенства, от концентрации власти, от коррупции.

Оппозиция — это политическое движение, которое: а) является частью общества и действует в его интересах, как оно их понимает; б) при этом радикально противостоит действующей власти. Российские элиты в последнее время убедили себя, что так не бывает.

— У меня как раз нет никакого пессимистического настроя — очень интересно, что будет происходить в ближайшее время, поскольку прежний ресурс подходит к концу, а запрос на коллективность очень высок и все время прорывается.

— Он в разных формах прорывается. Главное — что он есть, и с ним можно работать. Именно поэтому каждый демократический политик, который начинает сегодня действовать, немедленно получает отклик, пусть ему и приходится непросто. Что интересно в случае с Навальным? Интересно даже не то, что он раз за разом выводит народ на улицы. Гораздо важнее, что это происходит повсюду. Кто верил, что он и его команда, приезжая в каждый город России, сумеет организовать там какую-то группу местных жителей, которые объединяются, хотя и рискуют?

Потому что власти платят за политику атомизации тем, что они не видят ничего, чего не создают сами. Они не верят в демократическую мотивацию, а верят только в то, что все кругом технология, все продается и покупается. Поэтому каждый раз самоорганизация людей для них становится сюрпризом. История с протестами после думских выборов — сюрприз. История с выборами мэра Москвы в 2013 году — сюрприз. История с прошлогодними демонстрациями — сюрприз. Сейчас губернаторские выборы — снова сюрприз. Так что потенциал для самоорганизации очень большой. Хотя вы правы в том смысле, что его можно по-разному использовать.

Главная интрига сегодня — вокруг чего может совершиться такое объединение. У нас очень большой перекос в сторону централизма, и очевидна тенденция к возобновлению локальных повесток. Люди хотят коллективности на местах, поэтому одной из важных тем стали муниципальные и региональные выборы. Если сейчас попытаются в Конституцию еще больше элементов централизма добавить, то федералистская реакция будет еще сильнее.

— Судя по тому, куда мы движемся, ключевой темой в мире и в России становится неравенство. Неравенство порождает целый ряд требований, которые людям хорошо понятны. Прежде всего это требование достойной жизни, поскольку ее сейчас нет: мы видим, как люди вынуждены заходить в глубокие кредиты, чтобы обеспечить себе существование.

— Человек вообще не хочет жить по нормам прожиточного минимума. Человек стремится к справедливости — распределение ресурсов в обществе должно быть людям понятно. Это не значит, что все хотят быть миллиардерами или быть богаче всех — вообще-то людям это обычно не нужно. Проблема в том, что когда в стране такое неравенство, как в России, его невозможно ничем оправдать. У российских элит такое количество денег, что они не знают, куда их девать, — и поэтому их образ жизни становится откровенно вызывающим. Россиян одновременно привлекает и раздражает образ жизни российских олигархов. Или, например, высокооплачиваемых футболистов, которые всерьез поверили, что деньги делают их всемогущими.

Людей за пределами столиц раздражает неравенство между Москвой и регионами. Возникает вопрос: «Чем я хуже? Я честно работаю, но почему-то не могу себе этого позволить. Чем я хуже тех же москвичей, которым я проигрываю по зарплате в два или в три раза?» Хочется перенять такой потребительский стиль — но для этого люди загоняют себя в кредиты.

И возможностей поменять систему тоже нет: российские богачи — это и есть главные российские чиновники, и они никому не готовы отдать власть. Экономическое неравенство переходит в политическое.

— Да, триггером станет какой-то случай демонстративного пренебрежения, который позволит выразить недовольство на языке ясных требований. Кокорина с Мамаевым можно посадить в СИЗО, а вот когда будет раздражитель, на котором сойдется недовольство и на которого ни у кого не будет управы, — это радикально накалит ситуацию. Грубо говоря, авария на Ленинском проспекте в сегодняшних условиях — она станет триггером. Недовольство зреет — просто оно пока ищет язык, на котором будет разговаривать.