По ней даже тюрьма плачет

«Я как курица: всегда строила дом, семью, занималась детьми. Про политику вообще не задумывалась», — говорит Юля Павликова.

Юлия Павликова сидит на мягком зеленом диване. На предплечье Юли изящным курсивом вытатуированы имена дочерей: «Anastasia&Anna». Анастасия, старшая, сидит рядом, перебирает плотно исписанные шариковой ручкой листочки — письма младшей дочери Ани из тюрьмы.

Диван, на котором сидит Юля, только недавно удалось починить: во время обыска его перевернули и разломали на три части.

«У каждой тумбочки была такая гора вещей, — вспоминает Юля. — Все рисунки, все поделки Анины вывернуты… Аня рисовала очень долго собаку. Я беру этот рисунок, а на нем отпечаток грязного сапога. Я сначала вообще не могла… Начинаю убираться, сажусь на пол и плачу. Настя (старшая дочь Юли. — Е. Р.), сказала: «Мам, всё. Пусть валяется, не разбирай, что ты над собой издеваешься». Но я понемногу: то там уголок соберу, то там. Через две недели только убралась.

Рядом с диваном лежит трость: у Юли рассеянный склероз, без нее она не может ходить. Еще в комнате есть два шкафа, заполненных фигурками розовых пони из мультфильма My Little Pony, постеры с пони, Анины рисунки пони и большой плюшевый пони — розовый, с малиновой гривой: «Аня спала с ним всегда. Я пыталась ей передать в СИЗО — они не взяли».

В большом вольере напротив оглушительно орут полтора десятка попугаев. Аня долго выводила хохлатую породу: достала редкого птенца из Израиля, поила витаминами, выдерживала тепловой и световой режимы. Птенцы вылупились уже после Аниного ареста. «Первые птенцы получились нехохлатые, вторые — я даже не знаю, — говорит Юля. — У одного вихор на голове в разные стороны, это считается? Я на свидание Ане фото каждого птенца приносила. Она говорит: «Мама, ты так сняла, что не видно: под крыльями есть хохлатость? Ты еще раз сними». Я говорю ей: выйдешь — сама посмотришь». Юля замолкает. Кажется, в это она не верит.

Одна из самых удивительных вещей в деле «Нового величия», в котором вообще много всего удивительного, от участия трех провокаторов до жестокого, с толпой автоматчиков, ареста несовершеннолетней — это то, что из десяти арестованных четверо взрослых мужчин сидят под домашним арестом, а две девушки, арестованная в 17 Аня Павликова и 19-летняя Маша Дубовик, почти пять месяцев находятся в СИЗО.

Бессмысленное на первый взгляд давление на безопасных, не угрожающих обществу обвиняемых на второй взгляд кажется абсолютно логичным: Аня и Маша — самые уязвимые, беззащитные и слабые фигуранты дела. У них нет денег, они не сталкивались с насилием, не умеют постоять за себя, не владеют даже базовыми юридическими знаниями. Они напуганы, растеряны, тяжело болеют, хотят к мамам.

Следственные органы привыкли выбирать самую беззащитную из жертв и давить на нее, пока не сломают. В случае с «Новым величием» было очевидно, кто тут слабое звено.

Те, кто создавали и раскручивали это дело, не учли только две вещи. Первая — насколько на самом деле слаб их противник. Когда следователь намекнул Ане, что хорошо бы пойти на досудебное соглашение (то есть признать вину, дать показания на подельников, а на суде получить, если повезет, меньший срок), — она кивнула и улыбнулась.

И второе: следователи не учли, что за каждым слабым звеном стоят семьи. И даже те, кто никогда не интересовался политикой, будут биться за своих близких до конца.

«Меня подняли в пять утра, а тут один значок Навального»

В дверь позвонили в 5.20 утра 15 марта. В глазке было темно, из-за двери кричали: «Это сосед снизу, вы нас заливаете». Пока Дмитрий, отец Ани Павликовой, не открывая, проверял трубы в ванной, в дверь начали колотить: «У нас с потолка посыпалась штукатурка, прикладом, видно, били. Потом стали нецензурно орать: «Открывай дверь, не откроешь — взломаем».

Старшая дочь Настя спрятала свою грудную дочку Оливию под кровать, позвонила в полицию и сказала, что в дом ломятся бандиты. Ей ответили: «Открывайте. Это к вам».

Когда в квартиру ворвались автоматчики в масках, ударили Диму в лоб, положили на пол и прижали берцем к паркету, он сразу решил, что пришли за митинг Навального — за что же еще?

— Я не понимал, что происходит, было шоковое состояние. Я знал, что Аня ходила на митинг Навального и на митинг КПРФ за троллейбус, вот про них и подумал, — говорит Дима. — Пока обыск шел, спрашивали меня: «А ты ходил на Навального? А как ты относишься к Крыму? А как ты относишься к этой сучке Собчак?». Я молчал.

Их было около десяти человек, большинство — в масках, с оружием. Всех, кто был квартире, заставили лечь на пол. Дима лежал, придавленный чьей-то ногой и кашлял. У него начался приступ астмы, но его просьбы передать баллончик с лекарством никто не слушал. Затем всех согнали на кухню. Настю с младенцем посадили отдельно, выйти поменять памперс или помыть ребенка не разрешали.

17-этажный дом, где живут Павликовы, оцепили. Когда полиция еще ломилась в квартиру, Аня выбросила из окна самую опасную улику, единственное, что считала противоправным: значок «Навальный!». «Зачем ты выкинула вещдок?» — сказали ей потом.

«Мы сидели на кухне, а они все крушили, — вспоминает Дима. — Приходили на кухню, говорили Ане: а это что, а это? Принесли значки с гербами факультетов из «Гарри Поттера», спросили: это что у тебя за свастики? Потом значок «Нового величия» принесли, мол, откуда это. Аня сказала, что просто купила. Я это название раньше не слышал, долго не мог запомнить потом».

На Аню кричали. Особенно старался низкий толстый человек в гражданском и балаклаве.

Сказал, что у нас тут столько народа живет, вот, одну заберем, закроем надолго, больше места нам будет. Требовали от Ани сказать, что это я во всем виноват. Она отказалась».

Аня не плакала. Только попросила людей с автоматами не трогать ее поделки — пластилиновых пони. Их разломали.

Силовики злились. «Один — я думаю, он фээсбэшник — звонил кому-то, жаловался: вы меня подняли в пять утра, а тут один значок Навального», — вспоминает Дима.

Обыск продолжался несколько часов. Забрали телефоны, компьютеры, фотоаппараты, все старые сим-карты, значки и якобы найденную в доме программу «Нового величия».

У Ани и Дмитрия отобрали паспорта, на обоих надели наручники. На вопрос, куда их везут, не ответили.

Ане на тот момент было 17 лет.

В подвале

В отделение Следственного комитета по Западному административному округу Аню и Дмитрия везли в одном автозаке.

«Завели в каптерку, пришел какой-то человек: «Какие ребята с вами ходили? А такого, волосатого, видела? Давай рассказывай, а то пойдешь не свидетелем, а обвиняемой… Вот ты папу подвела, его могут с работы выгнать…». «Такой… добрый парнишка», — вспоминает Дмитрий.

Потом нас спустили в подвал к следователю. Там разговор был другой:

Потом меня вывели в туалет, я пришел — Аня плачет. Я просил адвоката, но меня как будто не слышали. Только часов в семь разрешили позвонить».

Павликовых долго допрашивали, на каких митингах они были. Дима сказал, что брал с собой Аню на разрешенный митинг памяти Немцова: «Для меня это было гражданским действием». Они спросили: «Чё, тебе этот еврей нравился?»

В этот же день Ане устроили три очные ставки с другими обвиняемыми по делу — Вячеславом Крюковым, Дмитрием Полетаевым и Русланом Костыленковым.

Допрос Костыленкова появился в интернете 15 марта. Растрепанный и помятый молодой человек в камуфляже без выражения говорит: «Целью организации было восстановление порядка на территории Российской Федерации, организация трибунала над членами правящей верхушки, отмена репрессивных действующих законов, Конституции…» Показания кажутся выученными наизусть. Позже Аня Павликова дала показания, что на очной ставке с Русланом видела, что он был избит. «Я был там тоже, — говорит Дмитрий. — У Руслана волочилась нога, был синяк под глазом. Его били».

…Под вечер Диме стало плохо, следователи вызвали скорую, та констатировала повышенное давление и сердцебиение. Ехать в больницу Дима отказался. «Я ушел в час ночи, когда они сказали, что Аню арестовывают. Мы с ней прощались, она отдала мне сережки, я ей свой свитер. Обнялись. Больше я ее не видел».

«Юля, они так издеваются надо всеми»

После ночи в изоляторе временного содержания Аню отправили в суд и, по его решению, в СИЗО-6.

«На суде ее было не узнать: бледная, не разговаривала. Я: «Аня, Аня!» Ни улыбки, ничего, — вспоминает Дима. — Подавленной была невозможно. Руки тряслись. Но я ей горжусь: она ничего на себя не взяла».

Родным арестованного место его содержания не говорят. И родители метались, разыскивая Аню по всей Москве. Про это Юля говорит так: «Ребенка забрало государство».

У ворот СИЗО-6 автозак с Аней простоял несколько часов.

«Я когда передачки ей отдаю, всегда вижу у ворот автозаки, которые привозят людей, — рассказывает Юля. — Подойду — всегда одна машина стоит, а иногда и пять. Понятно, что пятая будет стоять очень долго. Когда Аню везли в СИЗО из суда, на улице было минус 10, и 3–4 часа даже не в автозаке, а в «стакане». Я не видела, что это, но по описанию ничего хорошего. Места мало, неотапливаемый, сиденье металлическое. Она говорила, что подкладывала под себя то одну ногу, то другую, чтобы не так холодно было, но ноги затекали… У меня в голове все время вопрос: она что, сопротивлялась, огрызалась, убегала? Убила кого-то? Что такого она делала, что ее надо было везти в таких условиях?»

В холодном автозаке Аня застудила почки и придатки, началось воспаление, которое продолжается и сейчас.

«Гинеколог в СИЗО-6 сказала: «Ну что ты хочешь, у тебя такое воспаление, какие теперь дети, — рассказывает Юля. — Всё, никаких детей. Аня пишет письмо: «Мама, вы не переживайте. Как хорошо, что есть Настя, что есть Оливия. У меня детей не будет, ну, что поделаешь…» Это вообще. Это просто ужасно, от своего ребенка — такие письма.

В тюрьме у Ани усилились все хронические заболевания: вместо первой степени сердечной недостаточности медики СИЗО констатировали вторую. Начался гастрит, скачет давление. Аня не может спать ночами. Из-за авитаминоза крошатся зубы, выпадают волосы. МРТ показало заболевание сосудов головного мозга.

«У нее был сильный срыв, когда мы ЕГЭ сдавали, — вспоминает Юля. — Идет по квартире, и хоп — обморок, давление 160. Скорую трижды вызывали, в неврологическом отделении лежала».

В тюрьме нервное состояние ухудшилось. На суде по продлению меры пресечения в зале сработала пожарная сирена — видимо, включилась случайно. Судья объявила трехминутный перерыв, люди начали расходиться. Аня видела это по видеосвязи из СИЗО, не поняла, что случилось, и начала кричать: «А мама моя где? Мама! Мама где? Мама!»

«Я сама не выдержала, — говорит Юля. — Подскочила к экрану: «Не плачь, моя сладкая. Все будет хорошо». Я вижу, как она переживает.

«Тремор рук постоянно, судороги в ногах, — говорит Дима. — Ночью не спит. Кровь из носа. Она надорвана очень. Как она держится, я даже не знаю. Я говорю: Ань, я б, наверное, так не смог. Я горжусь тобой. А она мне: когда я увижу маму?»

«Надзиратели наряжают, как девочку»

«Когда мы первый раз пришли к Ане в СИЗО, нам показалось что то ли у нее совсем сложная позиция защиты, и адвокаты запретили ей говорить о деле, то ли она хитрит и нас кружит, — вспоминает Анна Каретникова. — Про птиц своих говорит, про маму… Но потом мы поняли, что она правда такая: совсем домашняя девочка, у которой маленький опыт общения со сверстниками и нет опыта улицы, который мы все проходили».

В СИЗО-6 Аню поместили в камеру на 47 человек, первые дни она спала на полу.

«Самое страшное для нее было, что там все курят, она не выносит дым, — говорит Юля. — Аня говорила, у нее все тело как будто пленкой покрыто от табака».

В мае, когда здоровье Ани начало ухудшаться, ее перевели в медицинское отделение СИЗО-1 «Матросская Тишина», в камеру, где находились всего три женщины. «У одной, Светы, пятеро детей, один совсем маленький, а старший — как Аня, — говорит Юля. — Когда Аню к ним перевели, эта женщина ее обняла и заплакала. Она ей теперь одежду дарит, косички плетет. Относится, как мама к дочке».

По словам Каретниковой, в «Матросской Тишине» к Ане хорошо относятся даже надзиратели. «Перед комиссией ее наряжают, как девочку. Туфли ей принесли, юбку, надзирательницы косички заплели. Все же хотят, чтобы, когда приедет комиссия, заключенные были нарядные, довольные. Аня смеялась, что не умеет косички, а тут другие ей делают. Ей понравилось».

Однажды в коридоре работало радио, и Аня слушала сказку, приложив ухо к двери. На середине сказки радио сломалось.

А женщины, которые уже долго сидят, рассказывают, что Аня — что-то совсем невиданное».

Как рассказывали Каретниковой сокамерницы Ани, та постоянно пытается сделать людям приятное. Например, заварит чай, накроет стол, но стесняется их позвать. «Они какую-то ее безропотность отмечают. Одна сокамерница пошла в санузел — там вода всюду. Она начала на Аню ругаться, что та все залила. Аня расплакалась, сказала: «Я больше не буду». Она заходит позже — а там снова вода. Оказалось, это труба течет. Женщина — к Ане: «Что же ты не сказала? Не защитила себя?» Та опять в слезы».

Во время обыска в доме Павликовых люди в масках сломали террариум с редкими насекомыми, Аня привезла их из Крыма. «Червяков, членистоногих этих и еще каких-то жуков. Это все там ползало… — говорит Юля. — Они его со второй полки сбросили и сверху вещей накидали. Червяки расползлись… Потом в СИЗО Аня меня спрашивает: «Мам, а как мои…» У меня сердце кровью… Пришлось сказать».

В субботу стало известно, что Павликову переводят обратно из медицинской палаты в СИЗО-6. Семью эта новость пугает: в огромной прокуренной душной камере Ане наверняка станет хуже. «Девочка и здесь, в больнице, мучается заболеваниями, очень болят все органы. То упадет духом, то приободрится, — говорит адвокат Ани Ольга Карлова. И вдруг меняет официальный тон: — Честно вам скажу: такой ребенок просто! Бесхитростный. Тяжело ей».

Первое, что Аня попросила в СИЗО, — учебники по английскому и по японскому, который она взялась учить в пятом классе из-за любви к аниме. Учебники в СИЗО не взяли, зато передали ей романы Людмилы Улицкой и «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Аня получает много писем от незнакомых людей. Радуется каждому, говорила родителям, что «как будто на воле с новыми людьми знакомится».

Официально свидания с Аней дают раз в месяц: на расстоянии, через стекло и решетки, с голосом в телефонной трубке. Впрочем, Диме повезло. Он так и говорит — «повезло». Как законный представитель несовершеннолетней дочери, он ходил к ней не только на свидания, но и на допросы. «Я даже мог ее там обнять! — говорит он, и в голосе явно слышен этот восклицательный знак. — Один раз только. В другие разы не давали».

Я спрашиваю, как держится Аня на свиданиях. Дмитрий задумывается, говорит медленно: «Повзрослела. Плохо себя чувствует. Держится, но уже на пределе. Хочет домой. «Пап, я не могу здесь находиться». Плачет. Там оргстекло, но видно, что слезы. А она: «Это мне в глаз что-то попало». Конечно, она не ожидала, что так будет. Я думаю, что ее психически сломали».

Уволена за троллейбус

На митинг за сохранение московских троллейбусов Аня пошла, даже не зная, что его организует КПРФ. «Мне говорила, что у автобусов — выхлопы, и чаще аварии, троллейбусы безопаснее. Аня всегда была за природу, за экологию», — рассказывает Юля.

Девушка постояла с плакатом, сфотографировалась. На фотографии на растяжке у стоящего рядом человека было написано что-то про Собянина. То ли полицейские, то ли центр «Э» принесли фотографию на Анину работу.

Прошлым летом Аня не поступила в университет. Хотела на биотехнологии в МГУ, не прошла по ЕГЭ, отказалась учиться в других вузах и решила поступать еще раз — «в этом году, который нам принес горе», — говорит Дмитрий. На год Аня пошла работать с животными — санитаркой в ГБУ « Мосветобъединение».

Как вспоминает Анина подруга Кристина (имя изменено по ее просьбе), в начале марта начальница вызвала Аню на разговор, сказала, что та работает в государственной ветеринарной клинике и не может оказываться там, где ругают московского мэра. Раскаяния Аня не выразила — и была немедленно уволена.

— У Ани была истерика, — рассказывает Кристина. — Она всегда говорила, что начальница у нее хорошая. Сидела на работе до вечера, очень выматывалась.

Аня не была фанаткой какого-то одного политика или движения. Ей нравился Навальный, она обсуждала с родителями фильм «Он вам не Димон», но при этом голосовать на выборах стала бы, если б была совершеннолетней, за Ксению Собчак. «Уважительно относилась к Ксении Анатольевне, — говорит Дима. — Мы после ареста Ани ей даже письмо писали, про нашу ситуацию рассказывали. Мне было странно, что она не отреагировала».

По словам Кристины, Аня интересовалась тем, что происходит в стране, но это всегда было для нее на третьем месте после семьи и работы. В разговорах с друзьями она обсуждала животных, случаи из ветклиники, своих попугаев. «На митинги ходила, но о «Новом величии» почти не упоминала. Я так понимаю, что она толком ни в чем не участвовала, все время посвящала работе, жаловалась, что времени не остается, — говорит Кристина. — Меня ни на какие собрания не звала. По-моему, сама на них редко бывала. Аня вообще замкнутая, ей с людьми тяжело».

Из друзей Ани мне удалось поговорить только с Кристиной. Подруга Маша Дубовик арестована по тому же делу и тоже находится в СИЗО. С одноклассниками после окончания школы Аня не общалась, дружбу на работе не завела. Близких друзей или парня, по словам Кристины, у нее не было.

«Аня не была общительная, — говорит Юля. — Для меня сама идея, что она — как это? — создала экстремистскую организацию, — звучит дико. Как она могла ее организовать, если она даже в школе в утренниках не участвовала, стеснялась».

Как вспоминает Дима, в последние месяцы перед арестом Аня стала лучше одеваться, следить за собой. «Я ее спрашивал: ты откуда так поздно? — А мы зашли после курсов в «Макдональдс». Там одни мальчики были. Мне с ними интересно общаться». Дима предполагает, что в чате незнакомых людей, позже названных «Новым величием», Аня видела возможность социализироваться: «Она мне потом говорила: «Мы с Машей даже не слушали, чё там было на этих собраниях. То ли на Руслана Костыленкова давили, то ли наоборот…». Она просто хотела дружить. Еще мне кажется, этот Костыленков ей нравился. Мальчик 25-ти лет, рассуждает. А тут — Аня, нецелованная девочка…»

«Аня не отрицает, что у нее очень сложно складывались отношения с людьми. И вот она встретила новых друзей, впервые в жизни начала общаться, — говорит Анна Каретникова. — К сожалению, среди друзей оказалось много внедренных сотрудников полиции».

«У нас в детстве были какие-то игры, зарницы, — говорит координатор правовой помощи ОВД-Инфо Алла Фролова. — У этих детей нет ничего. Они просто учатся жить. И этим воспользовались».

Без Ани

«Я по тому, что читаю, понимаю, что главная пытка у них — капнуть в пакет нашатырь, надеть пакет на голову и завязать. Начинаешь дышать, все обжигаешь… Признаешься, в чем угодно».

Юля сидит в комнате Ани — усталая, с красивым, застывшим лицом. На полу весело ползает кудрявая 10-месячная Оливия, спаниель Дэни вздыхает во сне: «Я недавно открыла их чат в Телеграм, чтобы голос Ани в аудиосообщениях послушать, включила запись — пес вскочил, уши поднял, начал искать ее. Аня очень переживает, что больше его не увидит, он уже старенький».

Я случайно встаю около вольера с попугаями — и они резко тревожно умолкают, в комнате впервые наступает тишина.

За эти пять месяцев жизнь семьи оказалась сосредоточена вокруг Ани. Почти каждый день, опираясь на трость, Юля везет в СИЗО передачу (в месяц разрешено 30 кг, лимит у Павликовых заканчивается уже к середине месяца), договаривается о свидании, встречается с правозащитниками и адвокатами, ездит на эфиры «Эха Москвы»…

— Я хорошо понимаю статью «терроризм», — говорит Юля. — Это какое-то совершенное действие. А экстремизм… Что это? Прокурор читал постановление: «Хотела свергнуть власть». Эта девочка? В 17 лет хотела свергнуть власть? Вот приехали они, вломились в квартиру, все вверх дном поставили… Нашли одну бумажку — и ту, я уверена, подбросили. Когда у ребят была апелляция, я сидела и думала: в этом деле нет потерпевших. Ну кто? Кто конкретно пострадал от их действий? И виновными я никого не считаю. Самое страшное, что дело сфабриковано. Если у них это получится, эту схему возьмут за основу.

Посреди первого допроса в подвале СК Дмитрий попытался возразить в чем-то следователю. Тот кивнул какому-то полицейскому: «Это твой клиент, иди с ним поработай в соседней комнате», — но тот никуда его не увел.

Я спрашиваю Диму, что он чувствовал там, в подвале у следователя. Он долго молчит. «Растерянность? Ужас? Злость?» — перечисляю я. «Вот что вы сказали — то и есть. А главное — я понимал, что рядом мой ребенок — а сделать для него я ничего не могу. Только кричать».

Мы говорим с родителями Ани по отдельности, но Юля повторяет слова мужа почти дословно: «Я один раз пришла к Ане в СИЗО-6 на свидание. У нее волосы длинные, пушистые, а тут убраны совсем. Вдруг она до них дотронулась и говорит:

Появившаяся в пятницу новость, что Верховный суд истребовал материалы об аресте Ани и что теперь, возможно, пересмотрит меру пресечения — например, на домашний арест — семью не обнадежила. В оправдание Ани Павликовы не верят.

«Будущее ребенку сломали, — говорит Дима. — Здесь она уже экстремист, даже карточку не может иметь. В МГУ ее не возьмут, конечно…»

Я спрашиваю, как семью изменил арест дочери.

— Я не знаю, — просто говорит он. — Одни нервы. Юля по ночам плачет. Обнимает Анины вещи и плачет. Прибирается и плачет. Поговорит с Аней и плачет. Я не могу спать. Первые месяцы у меня были панические атаки. Потом почему-то появились силы бороться. Вроде уже с ног валюсь — но все равно иду и делаю: СИЗО, встречи, адвокаты… А у Ани все продолжается. Ночью разговаривает, плачет. Просыпается от того, что перед ней как будто кто-то стоит. Она ребенок. Как будто выпорхнула из дома — и попала в сети. И уже не повернешь назад.