Сюжеты · Политика

«Военные наперебой каялись сами и доносили на товарищей, сидящих здесь же, рядом»

Как громили Красную армию

Павел Гутионтов, обозреватель

Первые пять маршалов Советского Союза, (слева направо). Сидят Тухачевский (расстрелян), Ворошилов, Егоров (расстрелян), стоят Буденный и Блюхер (арестован, умер в Лефортовской тюрьме). Фото: Википедия

Из стенограммы заседаний Военного совета при наркоме обороны СССР*: 1–4 июня 1937 года.

Заседания по указанию Сталина провел нарком Ворошилов. В Москву прибыли 53 члена Военного совета и 116 приглашенных других руководящих военных работников, представлявших, по сути, все Вооруженные силы. Среди них были все четыре (временно оставшихся в наличии после ареста первого из них — Тухачевского) маршала Советского Союза: Блюхер, Буденный, Ворошилов, Егоров; 12 командармов 1-го и 2-го ранга и флагманов флота 1-го и 2-го ранга; столько же армейских комиссаров, 20 комкоров, 19 корпусных комиссаров и 102 других высокопоставленных военных.

31 мая были напечатаны новые окончательные списки участников Совета и приглашенных на него — с учетом проведенных во второй половине мая арестов среди высшего комначсостава. Видимо, в тот же день была составлена справка Управления делами НКО СССР, в которой проводились подсчеты и по составу членов Военного совета — первого состава 1935–1936 гг. и вновь назначенных в мае 1937 года, как выбывших, так и арестованных. В ней указывалось, что из 85 его членов 

  • арестованы и исключены как «участники заговора» 20 чел., 
  • «освобождены от своих должностей» 2 чел., 
  • «ушли из армии» 3 чел., осталось — 60.

Перед началом первого заседания, 1 июня 1937 года, всех его участников познакомили с материалами «дела Тухачевского», которое планировалось передать в суд. Немногие выжившие очевидцы вспоминают, что «признательные показания заговорщиков вызвали у тех, кто читал их, настоящий шок:

в протоколах допросов они обнаружили не только имена уже арестованных сослуживцев, но и находящихся к этому времени еще на свободе, а некоторые — и свои собственные».

Военный Совет при Наркоме Обороны СССР. Фото: dzen.ru

«Немало их, наверное, — предположил уже на совещании в своем докладе нарком Ворошилов, — находится и среди нас», т.е. присутствующих в зале людей. В результате планируемой чистки нужно ожидать, что армия «в количественном выражении понесет большой урон». Такой прогноз наркома «сильно обнадежил» участников заседания и еще более обострил обстановку в зале.

Выступая на совещании, Сталин назвал «ядро» заговора. Это — Троцкий, Рыков, Бухарин, Рудзутак, Карахан, Енукидзе, Ягода. А по военной линии — Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Гамарник. Десятерых из этих тринадцати Сталин не стал квалифицировать как идейных противников, а назвал их презираемым в России словом «шпионы».

«Уборевич, особенно Якир, Тухачевский, — заявил Сталин — занимались систематической информацией немецкого генерального штаба… Тухачевский. Вы читали его показания… Он оперативный план наш, оперативный план — наше святое-святых — передал немецкому рейхсверу».

Признание маршала Тухачевского. Фото: Википедия

Кстати, и Тухачевский, и Путна, и Якир, обвиненные в «заговоре», «шпионаже» и «измене», находясь в тюрьме в невероятно тяжелых условиях, нашли в себе силы изложить на бумаге вопросы, касающиеся состояния и боеготовности РККА и перспектив, связанных с неминуемой, как они были уверены, войной.

Читать стенограмму заседаний Совета по-человечески тяжело. 

Военные, люди по определению имеющие (вроде бы) понятия о том, что прилично, а что нет, наперебой каялись сами и доносили на товарищей, сидящих здесь же, рядом. Лишь единицы из выступавших сумели сохранить, скажу резко, человеческий облик.

Ясно, что особенно злобно и яростно критиковали уже арестованных военачальников Блюхер, Буденный, Белов, Дыбенко, Горячев, у которых с подследственными были сложные отношения. Но отнюдь не отставали от них и близкие — еще вчера — товарищи «этих тухачевских, якиров, уборевичей».

Сталину, присутствовавшему на заседаниях, за такую армию можно было не волноваться. А он — волновался и волновался.

Кто разбрасывал «киевские камни»

Иван Кутяков. Фото: Википедия

Отдельная новелла, украсившая стенограмму Совета, — неожиданно поднятый Сталиным вопрос о книжке воспоминаний комкора Ивана Кутякова о Гражданской войне, написанной задолго до 1937-го. Там, оказывается, автор недостойно отозвался о Первой конной армии. А командарм 2-го ранга Седякин сподобился написать к ней предисловие; ничего особенного в этом предисловии, да и в книжке вообще, на мой взгляд, не было, одни слова.

Сам Кутяков был к тому времени уже арестован. А Седякин — вон он, в зале сидит.

Сталин. Вот такой инцидент, такой случай был… Прислал Худяков (Кутяков. — П. Г.) письмо — затирают меня. Книгу я написал насчет опыта советско-польской войны.

Голоса. «Киевские камни» (не «камни», а «Канны», но это, в сущности, не важно. — П. Г.).

Сталин. «Киевские камни» о 1920 годе… Прочти. Я очень занят, спросил военных. Говорят — дрянная. Клима спросил — дрянная штука. Прочитал все-таки. Действительно, дрянная штука. (Смех.) Воспевает чрезвычайно польское командование, чернит чрезмерно наше общее командование. И я вижу, что весь прицел в брошюре состоит в том, чтобы разоблачить Конную армию, которая там решала дело тогда, и поставить во главу угла 28-ю, кажется, дивизию…

Сталин ошибся: дивизия была 25-й, «чапаевской», Кутяков был соратником, близким товарищем Чапаева, его (после гибели начдива) и сменил. Но и это, конечно, не важно. Важно, мне кажется, то, с какой безапелляционностью Сталин говорит о том, о чем не знает, не помнит, не понимает, в чем путается. Не все ли, в конце концов, равно, как фамилия проштрафившегося, какой номер его дивизии, как книга его, вредная, называется… В этом весь Сталин с его самоуверенным апломбом. Все равно никто (даже почтительно!) не поправит, не посмеет поправить.

— …И вот интересно, что т. Седякин написал предисловие к этой книге. Я тов. Седякина мало знаю. Может быть, это плохо, что я его мало знаю, но, если судить по этому предисловию, очень подозрительное предисловие. Я не знаю, человек он военный, как он не мог раскусить орех этой брошюры. Печатается брошюра, где запятнали наших командиров, до небес возвели командование Польши. Цель брошюры — развенчать Конную армию. Я знаю, что без нее ни один серьезный вопрос не разрешался на Юго-Западном фронте. Что он свою 28-ю (25-ю. — П. Г.) дивизию восхвалял, ну бог с ним, это простительно, но что польское командование возводил до небес незаслуженно и что он в грязь растоптал наше командование, что он Конную армию хочет развенчать — это неправильно. Как этого т. Седякин не заметил? Предисловие говорит — есть недостатки вообще и всякие такие штуки, но в общем интересный, говорит, опыт. Сомнительное предисловие и даже подозрительное…

Встал и выступил, конечно, по вопросу своего предисловия сам командарм Седякин.

Седякин. Я, товарищи, должен сказать со всей откровенностью, что чувствую себя, конечно, очень горько; мне стыдно смотреть в глаза всем вам после того, что здесь сказал т. Сталин. Я не из тех людей, которые оправдываются ради того, чтобы оправдаться. Но я хочу доложить здесь Военному совету, народному комиссару и правительству те обстоятельства, которые могли бы дать вам возможность судить, что в данном случае при написании предисловия к книге Кутякова мною руководил злой умысел, что я — подлец или же это что-то другое…

Тут же, впрочем, получил самую суровую отповедь.

Ворошилов. Это было, с вашей стороны, самое настоящее двурушничество. Вы в очень неплохих отношениях со мной были, часто бывали у меня по всяким вопросам, совещались со мной, а по столь серьезному делу, непосредственно касающемуся лично Буденного, меня, Егорова, Сталина, вы начали писать предисловие, ни слова не сказав об этом…

Потом Седякин выступил еще раз:

— Я должен здесь, перед членами Политбюро и Военным советом, заявить, что с того времени, как я написал это самое злосчастное предисловие, искренне говорю это перед своей совестью и перед вами, должен в этом признаться, я сбился с правильного пути, по которому должен идти честный большевик, честный командир Красной армии. Я недоволен своим выступлением, которое здесь все слышали, и я сейчас беру на себя смелость, — я уже докладывал т. Сталину, — обратиться к нему со следующим заявлением:

Тов. Сталин. Вы дали недвусмысленную и справедливую оценку моего злосчастного предисловия. Я ясно вижу, что мой критицизм и доверчивое отношение к честности моего бывшего боевого товарища, Кутякова, довели меня до положения подлого двурушника. В этом я имею достаточно мужества признаться. До сих пор я имел честное имя большевика и боевого командира Красной армии. Теперь это имя, звание честного советского гражданина запятнано. Винить приходится только самого себя. Но я не враг своей Родине и большевистской партии. Я всегда был готов отдать за них свою жизнь. Я хочу быть вновь безупречно честным и скромным бойцом за наше великое дело. Я прошу дать мне возможность в борьбе с последствиями подлой измены на самом трудном и опасном деле реабилитировать свое доброе имя — самое дорогое сокровище для человека.

Товарищи, я, как и все вы, отчетливо себе представляю, что мы сейчас находимся в полосе отчаянной классовой борьбы, когда враг применяет самые изощренные методы, и всякий человек, который хочет быть в этой борьбе участником, который хочет, чтобы его считали достойным участником в этой борьбе с нашими классовыми врагами, он должен быть чист как стеклышко. Я это прекрасно понимаю, и я понимаю поэтому, что после того, что я совершил, ко мне не может быть доверия. Но я прошу вас, товарищи члены Политбюро, Военный совет, и вас, т. Сталин, поверить моей искренности…

Александр Седякин. Фото: Википедия

Представьте себе, что и на этих извинениях дело не кончилось. Через месяц несчастный Седякин написал личное письмо товарищу Сталину, хранящееся ныне в архиве (РГВА. Ф. 4. Оп. 14. Д. 1871. Л. 185–185 об.). В письме Сидякин еще раз (почти дословно) изложил свое выступление на заседании Военного совета, еще и еще раз покаялся «в голом критицизме и доверчивом отношении к честности своего бывшего боевого товарища Кутякова», еще раз пообещал «быть вновь безупречно честным и скромным бойцом за наше великое дело», еще раз попросил дать ему возможность «в борьбе с последствиями подлой измены, на самом трудном и опасном деле реабилитировать свое доброе имя — самое дорогое сокровище»…

Но кто ж такому поверит, раньше думать надо было! Ничего не помогло Александру Седякину, поручику царской армии, кавалеру двух орденов и георгиевского оружия за Первую мировую войну, двух орденов Красного знамени (один — «за Кронштадт», где командовал группой войск, другой — «за Карельский фронт»), в 1937 году — начальнику управления Наркомата обороны.

Седякин арестован. Расстрелян. Как и Кутяков, автор книжки.

Читайте также

«Жить долго с «тройками» опасно» Об оправдательных приговорах от Большого террора до наших дней

***

В феврале 1936 г. в состав Военного совета при наркоме обороны входило 85 человек. Из них до войны или в ее самом начале были расстреляны 67. Трое покончили с собой, маршал Блюхер замучен во время следствия, двое осуждены, а еще двое арестовывались, но потом были освобождены. Командарм 1-го ранга С. Каменев успел умереть своей смертью в 1936-м, но и его посмертно объявили «врагом народа». То есть к началу войны осталось девять человек, правда, еще раньше — 6 ноября 1940-го — решением Совнаркома Совет был упразднен.

* Стенограммы изданы в 2008 году, издательство РОССПЭН.