Глубинней не бывает…

Что занесло меня в штат Арканзас, забытый если не богом, то российскими журналистами? Если о нем и вспоминали, то, пожалуй, только в те уже неблизкие времена, когда выходец из этого штата Билл (официально — Уильям Джефферсон) Клинтон был президентом США. А занесло вот что: здесь, на месте расформированной и закрытой авиабазы Блайтвилл, через несколько лет будет открыт музей и центр изучения холодной войны. Идея интересная, и когда мой друг, занимающийся этим проектом, пригласил меня приехать, я согласился. 

В этом штате нет большого аэропорта, ближайший — в Мемфисе (штат Теннесси). Меня встречает главный человек округа Миссисипи судья Джон Нельсон. Несколько причудливая южная традиция — главный судья, избираемый прямым голосованием, выполняет больше административные, чем судебные функции. Округ небольшой (население — всего 40 тысяч человек), но в небогатом Арканзасе, можно сказать, передовой. Традиционно на плодородных землях дельты Миссисипи процветало сельское хозяйство, выращивали рис (и сейчас по нему первое место в стране), хлопок, кукурузу, сою, но в последние десятилетия растет промышленность, прежде всего — сталелитейная. Ни руды, ни угля рядом нет, зато есть хорошая, налаженная система подвоза чуть ли не со всего света металлолома, причем именно в округ Миссисипи, куда везет меня судья на своем автомобиле.

Проект создания музея судья полностью поддерживает, хотя поначалу относился к нему довольно скептически. Когда в 1992 году базу закрыли, говорит он, это было большим ударом для Блайтвилла и всего округа, и у них были другие виды на использование освободившейся территории, но они убедились, что этот проект — лучший из возможных. Пусть люди знают, какой опасности подвергалось человечество, и делают выводы. 

Сейчас на бывшей базе используется только взлетно-посадочная полоса, в основном — для частной авиации и самолетов, прилетающих на ремонт (этот бизнес сейчас пошел в рост). Закрыты на замок главные сооружения — пункт размещения экипажей круглосуточного дежурства, укрытия для хранения боеприпасов, в том числе ядерных… Мне пока неудобно спрашивать, смогу ли я что-то из этого увидеть. 

У судьи Нельсона уже готова для меня программа, с которой тут же соглашается пригласившая меня музейная команда. Я тоже соглашаюсь: надо посмотреть, чем живут люди, где и как работают и, конечно, ощутить южное гостеприимство. Всё — под чутким руководством главы округа. 

И на следующее утро машина главного судьи поджидает меня у входа в гостиницу «Холидей Инн». Едем на хлопковое поле. Я — в первый раз в жизни. Но от своих знакомых из республик Центральной Азии слышал, что такое сбор хлопка вручную. В советское время осенью буквально всех студентов отправляли на несколько недель на хлопковые поля — часами под жгучим солнцем вытаскивать из-под шипов белую пушистую вату, укладывать ее сначала в мешки, потом в тяжелые тюки. Не знаю, как там сейчас. А здесь по огромному снежно-живописному полю разъезжает ярко-зеленый комбайн стоимостью под миллион долларов, заменяющий труд десятков или, скорее, сотен людей. Комбайн срезает и вытаскивает из чашечек хлопок, сворачивает его в рулоны, обернутые пластмассовой пленкой, и оставляет их прямо на поле. 

Джон познакомил меня с комбайнером, тот пригласил на место «второго пилота» на верхней площадке и за десять минут, в течение которых мы проехали поле поперек и обратно, рассказал мне массу интересных вещей о комбайне, хлопковом бизнесе и немного о своем житье-бытье. В последние годы многие фермеры потеряли рынки вне штата, и единственный выгодный вариант — заключить контракт о продаже по твердой цене с хлопкоочистительным цехом, который берет на себя сбыт. У Лэнса, фермера в третьем поколении, есть такой контракт, и он, в общем, не жалуется. Последние несколько лет были удачными, говорит он. 

В хлопкоочистительном цеху в воздухе носится хлопковая пыль, но людей почти нет, все механизировано. И все же хочется на свежий воздух. По дороге назад судья Нельсон рассказывает о намеченной для меня программе: встречи, интервью, вечером обед в кантри-клубе. 

На другой день он же отвозит меня на сталелитейный завод компании Nucor. Как я понимаю, это гордость округа и всего штата. Производство современное, дающее вторую жизнь отслужившему металлу (автомобили, вагоны, кровля, стружка и прочее). Процесс, который мы наблюдали из компьютеризованной кабины вместе с главным оператором и двумя его помощниками, впечатляет: в электродуговую печь загружается лом, после чего в печь опускаются электроды, и через несколько минут пространство озаряет мощная вспышка красно-оранжевого света. Начинается плавка, по ходу которой корректируется химический состав — в соответствии со спецификациями заказчика. Дальше рассказывать не буду, чтобы не превращать мою колонку в советский производственный роман. В общем, мы прошли все этапы процесса превращения лома в рулоны листовой стали, слушали объяснения операторов — очень толковые, понятные (для абсолютных дилетантов) и с большой долей энтузиазма. 

Но все же главная цель моего приезда — будущий музей. 

…Судья Нельсон открывает для меня ворота бывшей авиабазы. Первый объект — пункт размещения личного состава. Здесь жили экипажи тяжелых бомбардировщиков Б-52 и самолетов-заправщиков, которые должны были подняться в воздух в течение 8–15 минут после подтверждения сигнала о приближении к авиабазе баллистической ракеты. Самолеты, вооруженные полным комплектом ядерного оружия, стояли в 100–200 метрах от казармы. Режим дежурства — неделя на базе круглосуточно, затем три недели отдыха. Внутри — подобие подводной лодки; может быть, немного просторнее. 

Сейчас все это выглядит плачевно: пустота, хлам, заброшенность. Думаю, когда прежний вид «объекта» будет восстановлен, впечатление будет несколько иное. Какое — пока не знаю. И не знаю, что было в умах пилотов, когда под вой тревоги они бросались к самолетам, не зная, учебная она или боевая (таково было правило), но зная, что если боевая, то через несколько минут они будут в воздухе, а их семьи в соседнем городке — под ракетным ударом. 

В нескольких сотнях метров от казармы — укрытия с поросшими травой треугольными крышами, в погребах которых вплоть до закрытия базы хранились ядерные боезаряды. Разумеется, их там давно нет, но на тяжелые двери навешены замки — на всякий случай, чтобы никого не пускать (или, может быть, что-то выпускать). 

Чуть дальше — сохранившиеся постройки, которые использовались раньше в разных вспомогательных целях. Например, для содержания и тренировки служебных собак охраны. Сейчас там приют для животных и ветеринарная клиника. Другие домики арендует местный бизнес. Получается некий спектральный переход из прошлого в настоящее. 

Идею создания музея предложила Национальная парковая служба. Но проект негосударственный, идет сбор средств, их нужно много. Жители Блайтвилла проект поддерживают. Я участвовал в обсуждениях его концепции. Обратил внимание, что у американцев совсем не звучала модная среди политиков тема победы Америки в холодной войне. Я говорил, что наши народы одержали общую победу над холодной войной, не допустили ее превращения в «горячую», заключили соглашения о радикальном сокращении арсеналов ядерного оружия. И честно говоря, обидно, что об этой общей, мирной победе сейчас почти не вспоминают. 

На последних выборах 64% — за Трампа. Но имя президента звучало редко и без восторженных интонаций. Демократы многоэтажной Америки больших городов этой Америке чужды, но в крестовый поход против «леваков», «воукизма» и прочих жупелов слегка притихшей правоконсервативной пропаганды они идти, по-моему, не собираются. Вполне возможно, что через некоторое время эти довольно умеренные люди составят новую критическую массу вместе с умеренной частью другой, сейчас противоположной стороны. А может быть, мне просто этого хотелось бы.