Видеть в тюрьме надежду для себя и проситься в нее — такого Россия еще не знала. Карточки дел, публикуемые в последнее время гарнизонными военными судами, свидетельствуют: дел о самовольном оставлении части и дезертирстве немало. Казалось бы, чего такого: круговорот в российской природе не нашедших себя мужчин, кто из тюрьмы в войска, кто обратно, кто замер, кто уже прорастает снытью, а кто-то вращается в этом цикле. Но нет, сегодня все дело в том, что порой беглых в тюрьму… не берут. Хотя они и пишут явки с повинной.
Россия лишается одного из фундаментальных оснований своей жизни. Тюрьма с ней, казалось, навсегда, она столь же вечная, как эта погода, как это пустое небо, простреливаемое насквозь. Страх тюрьмы держал это пространство, как обруч бочку. И вот колонии закрывают, а новую клиентуру — при всех ее явках, признаниях, раскаяниях — пускают в тюрьму выборочно. Это еще надо заслужить. Жесткий конкурс отсеивает не избранных, не неприкосновенных — огромную категорию населения. Она сейчас защищена от тюрьмы. Да и, к слову, от сумы.
И жизнь теперь такова, что тюрьмы не то что не боятся (ее нельзя не бояться), но она уже страх меньший.
И еще одно, что недавно было трудно представить.
Раньше отказывался писать о тех мужчинах, кто шел за помощью, но боялся публикации своего имени (им уже ничто не поможет). Сейчас даже тех, кто себя не скрывает, ты прячешь сам. Или об этом просит адвокат. Потому что мы не успеваем за страной, за людьми. Они уже другие, что-то для себя решившие, а мы еще не можем в это поверить — все кажется, что они не до конца понимают, где мы оказались.
Это, конечно, уже не совсем журналистика, ну так а что у нас осталось таковым, как было.