«Ничего не знаю, жду твоих гробовых» 

Деревня Елошное находится в 90 километрах от Кургана. Некогда крупное купеческое село, сегодня Елошное пребывает в упадке. Сибирский тракт, проложенный еще первыми переселенцами из Центральной России, использовался до 60-х годов ХХ века, после чего трасса была перенесена за 12 километров от деревни. А Елошное осталось даже не на обочине жизни, а в глубоком ее кювете.

До развала совхоза в середине девяностых жизнь еще как-то теплилась здесь. Сегодня же о лучших временах напоминают разве что развалины свинарников, да руины огромной Ильинской церкви, чей купол приходится явно не по размеру вымирающему селу.

Семена, мужчину 40–45 лет, я застал за покосом травы. Выкашивая траву у соседей, он пытается заработать дополнительную копейку к основному заработку. Семен — железнодорожник, имеет бронь от военной службы. Что и позволило ему не попасть под частичную мобилизацию. Однако его односельчанам повезло меньше:

— Я не знаю, сколько парней забрали, а сколько ушли сами. Но знакомых у меня там много. Молодежь, которая в город не уехала, — эти ушли почти все. Сейчас из наших елошанских человек восемь двухсотыми привезли. Но не всех тут хоронят. Смотря где у кого семьи. У многих дети, жены — кто в Петухово, кто в Белозерске, кто-то в Кургане. За озером, там у нас кладбище, — пока что двое. Есть еще один — известно, что погиб месяца четыре назад. Знают, как, где, но тело достать не могут. А так в каждой деревне, куда ни посмотри: где-то для них делянки отдельные на кладбищах, где-то так, с родней лежат. 

— А здесь кто-нибудь из вдов есть? — интересуюсь я.

— Есть, Наталья вон в том доме. У нее муж пропал. Сходи вон туда. Мусорку увидишь, там слева желтый дом — вот там Наталья и живет. 

Отправившись по маршруту по раскисшей от холодной майской росы дороге, я нашел ухоженный одноэтажный дом со стеклопакетами (а это на селе говорит о многом). Во дворе лаяла небольшая собачишка, из-за соседнего забора тяжелым хриплым басом ее поддерживал крупный и уже, видно, пожилой кобель.

Но ни стук в ворота, ни стук рейкой по стеклопакетам не принес никакого результата. Шторы на окнах даже не шелохнулись. Зато приглушенное гавканье уже уставшего лаять кобеля услышала соседка. Деловито она вышла на крыльцо, внимательно присмотревшись, решила подойти. 

— Макс! Замолчи! — скомандовала она уже совсем выбившемуся из сил псу. Тот, завиляв хвостом, гухнул еще пару раз и пошел на отдых.

— Вы к Спицыным? (фамилия изменена. — Ред.).

— Да, к Наталье.

— А кто сами будете? — все столь же деловито поинтересовалась соседка.

— Журналист.

— Так а нет ее! Ее еще вчера дочь увезла. А что хотели вы?

— Поговорить. Мне сказали, у нее муж пропал. Может, нашли?

— Не пропал, а погиб… Ой, расскажу! Они же тут через забор. Что ни вечер — там один концерт! Крики, ругань. И это даже еще до *** так было. Жили как кошка с собакой. Он ей слово — она ему десять… Мне Сашку больше жалко, потому что затюкала она его. Как дочки уехали, мне кажется, еще сильнее стало. Но он не буйный, наоборот. Он как-то пьяный мне забор повалил. Оперся — а у нас же гнилушки всё! Ну и упало. Так на следующий день, как протрезвел, он пошел где-то досок насобирал, столб новый вкопал, еще и извинялся долго. Неплохой он мужик. Я ведь еще его отца знала, тот вообще не пил. Вот говорят, что алкоголизм по наследству передается… Ерунда это. Просто как работы не стало, прикладываться стал. Но и то, знаете, как некоторые: работа есть — а они пьют, ни черта не делают. А Сашка — нет, он не такой. Он же не сразу запил. Это только года три-четыре как. А пока шабашки были — где-то у фермеров работал.

А когда *** началась, его в первую волну не взяли. Поэтому он сам пошел в прошлом годе. 

Договор этот он подписал, а пару месяцев назад — тогда снег еще лежал — пришла похоронка. Но тела до сих пор нет. Привезут — не привезут, не знаю. У моей снохи в Раздольном гробы приходят, но сами же военные говорят: вы только их не открывайте. А гробы там такие… как пушинки, легкие.

В отличие от гробов, жизнь у российских мужчин в глубинке — значительно тяжелее. У отдельных женщин она ценится гораздо меньше, чем смерть.

В рай, или куда они там ездят

Григорий Новиков — бывший сотрудник одного из колледжей в городе Шадринске в Курганской области. Несмотря на свою, казалось бы, приближенную к госсектору должность, в прошлом мужчина был частым спикером независимых уральских СМИ, активно поднимал проблемы местной экологии. С приходом новых времен все «былые заслуги», неоднократно становившиеся причиной головной боли для городских и окружных чиновников, Григорию припомнили. Он вынужден был написать заявление по собственному желанию.

Однако экологические проблемы оказались мелочью на фоне социального катаклизма, который не обошел стороной и его семью.

— Братишка младший в октябре уехал. Он работяга, крутился, как мог: то по вахтам скакал, то на стройке. А два года назад отучился на машиниста, на «фрезе» работать (спецтехника для снятия асфальта. — Ред.). Но осенью как в жопу ужаленный: чет забегал-забегал, подорвался до военкомата — и подписал контракт. Я еще не понял, что случилось. Он не пьет, не курит. Фрезер — он за сезон и по пол-ляма может поднять. А если куда-нибудь в Москву — там зарплаты и 300, и 400, и не за сезон, как здесь. А в месяц.

Нас родители так воспитали, что мы друг другу в дела не лезем. Есть что рассказать — расскажем, а вот подробности… у нас это не принято. Так что нас он только поставил перед фактом. Вот контракт, вот Витя, Витя уезжает… Собственно, вот и вся история.

Это уж потом, когда я со свояченицей Катенькой увиделся, — вот только тогда все на свои места встало. Это его Лариска надоумила — супруга законная, «кровинушка» наша, дурында… Они с Катькой, сестрой ее, только из Тюмени вернулись. А туда они ездили, оказывается, квартиры смотреть. 

Решил спросить: это откуда такой интерес? На какие шиши? Ну Катя мне и говорит: ну Витя же служит, он как раз пошел, чтобы у нас получилось переехать.

Я как это услышал… Не совру, если скажу, что в глазах потемнело. Захотелось им, видите ли, переехать в Тюмень!

Ну хочешь ты переехать, ну подожди годик-другой — помоги мужику своему! Подужмитесь, поднакопите, выйди на работу в конце-то концов! Витька на себе и так вас двоих с дочкой тянет! Это, конечно, неправильно — все по себе равнять, но у меня супруга не такая, она ведь со мной и в огонь, и в воду. А тут… Ну как это? Я не знаю, может, поколение другое?! Я 79-го, а он 92-го. Ну и она на два или три года младше. Дочке у них только семь этим летом будет.

Баба красивая, но не шибко умная, до замужества косметикой торговала. А как за Витьку вышла — все, вот уже восемь лет не работает. Подруги, прически, телевизор, телефон, сериальчики… Хочет все и сразу. Хочет в рай, или куда они там — в Турцию? — ездят. «Не хочу быть царицей, хочу быть владычицей морской» — вот в этом вся она.

Вот она его и надоумила. И ведь еще момент подыскала. У Витьки на работе по осени как раз с подрядчиком проблемы были, им долго платить не хотели. А Виктор — он и так-то мужик мнительный, а если ему еще и на мозги капать… Ну он и сорвался. И даже мне ничего не сказал. Только один раз обмолвился. Где-то за месяц до того, как контракт подписать, мы у отца на поминках выпили, пошли на веранду посидеть. Я ему еще тогда говорил: «Витька, дров не ломай, какая тебе ***? У вас Полинка подрастает, работа нормальная. Если надо, давай тебе еще чего-нибудь подыщу. Да и Лариску не оставляй, она у тебя барышня заметная». 

Он мне: «Да чего ты гонишь, куда она без меня, она же меня любит…»

Ну он упертый жук, с ним если спорить начнешь, он как тот мальчик из анекдота: назло маме отморожу уши. С ним лучше кивать и соглашаться. И он мне: «Да ты не понимаешь, скоро все закончится, и с каждого спросят, кто чего делал». И в меня вдруг пальцем тычет: «Ты, говорит, со своими петициями и так на крючке. А тут все сразу: льготы будут, деньги будут — поехали со мной. У нас больницы нет, а если отслужим… Хоть в Тюмени, хоть в Екатеринбурге, хоть в Москве будем без очереди». Я слушаю, а про себя думаю: «Ну-ну, там таких, как ты, кто без очереди, как раз целая очередь и наберется». Ладно, думаю, выпил и буровит, с кем не бывает. А он серьезно пошел в военкомат… Но нам уже опосля сказал, когда в гости пригласил. Оказалось, что уже на проводы. 

Но в чем-то он и прав! Получается, что вот столько лет все в регионе крушили: совхоз, маслозавод, автозавод, больницу — все ведь угробили. Раньше тут, в Шадринске, аэропорт был — а сейчас даже автобусы не ходят. Не дай бог случись что — и скорой не дождешься. А зарплаты? Тут на каждом кредитов больше, чем ты за всю жизнь заработаешь. Вся эта шобла кабинетная специально вгоняла людей в нищету. Видимо, чтобы выбора совсем никакого не было. Вот сколько таких, как он…

А бабы сейчас — это же страшно!

Вот говорят из каждого утюга: герой СВО! ветеран! защитник! Ну вот кого мой брат, который метр в прыжке, сможет защитить? Он ведь благодаря тому, что маменька и папенька все кабинеты обходили, даже в армию не пошел. Не военный он. Просто ну вот не повезло ему, что на дуре женился. Я ему на проводах так и сказал: мертвые герои никому не нужны. От живых толку больше. Поэтому не строй из себя героя…

Но это было еще до того, как мы с Катенькой поговорили. А оказалось, что я вообще во всех смыслах был прав.

Мы, понятное дело, переживаем. Телефон звонит — чувствуешь, как сердце начинает стучать. Страшно, что сейчас скажут: «примите наши соболезнования». Вот даже сейчас говорю — а у меня прям ком к горлу. 

У нас если до Андреевского кладбища доехать, сразу видно, скольким уже позвонили.

Ссал под себя, а бабки с карты снимались 

Николай Борышников, 39 лет, в прошлом — сотрудник ЧВК «Вагнер», а ныне — военнослужащий-контрактник Министерства обороны. Как и многие его сослуживцы, пошел на СВО после безуспешных попыток найти работу: зарплата в родном Щучьем даже в лучшие времена немногим превышала прожиточный минимум. Николай рассказывает, что до 2023 года работал водителем такси, разнорабочим в строительной компании, занимался отделкой… Несколько раз ездил на вахту в Ханты-Мансийск. Судьбу во многом определила судимость, полученная Николаем в подростковом возрасте.

— Я полтора года по 161-й отсидел, еще по малолетке. Грабеж. У челика деньги и сотовый телефон отняли. Он на нас заяву, мы все возместили, но что сделано, то сделано… Судимость есть, даже если погашенная. На работу только через знакомых, и то не факт.

…В первый раз, когда я пришел в ЧВК в марте 23-го, нас в учебке две недели гоняли. Вот прям жестко: подъем в пять, и как белки в клетке до ночи: стрельба, разминирование, борьба с танками, марш-броски. Евгений Викторович часто приезжал.

После учебки — а это уже май был — нас направили под Бахмут. Но не в сам Бахмут, а на вторую линию. 

Я как водитель боекомплекты разгружал, раненых оттаскивал. Но ухало близко. 

А в июне взяли Бахмут, и нас отправили на отдых. Потом Москва случилась… Что там было, я говорить не могу (очевидно, речь идет о пригожинском марше. — Ред.).

Я как в первый раз съездил, так сам и не понял: вроде и не воевал особо, а денег заплатили. Вернулся домой в конце июля: веселый, похудевший, богатый. Особенно по щучанским нашим меркам. 530 тысяч заработал.

Ну вот чего не служить, если так? Мне Ира, которая сожительница моя, говорит: «Ты у меня мужик классный, слушай, давай распишемся». Я такой: а давай! Пошли в ЗАГС. У нас даже медовый месяц был… Вот реально месяц: поехали до озера Медвежьего, это у нас курорт. Сняли коттедж ровно на месяц — ни в чем себе не отказывали. Деньги же есть… Но кончаются быстро.

Поехал обратно, но в этот раз уже по-другому все было. Я ведь уже с опытом, плюс вагнеровец — считается, что не пью, не колюсь. А это уже много значит.

Мне никто даже в послужной список не смотрел — видят, вагнеровец, значит, калач тертый, бывалый. И меня сразу по приезде отписали в комвзвода. И в путь: Угледар, Авдеевка. Вот там я уже и «прикурил». Еще на подъезде нас нашли, «птичка» у них где-то висела или разведгруппа — хрен знает. Но нас сразу начали засыпать минами. 

Один «двухсотый», два «трехсотых». У меня ногу и всю правую сторону железом нашпиговало, часть осколков достали, какие-то — до сих пор во мне. Направили в санчасть — пока в больничке я был, Авдеевку взяли. Получается, снова фартануло. 

А потом под Работино — там замес жесткий был. Хохлы в наш БТР эфпэвэшку (FPV — дрон-камикадзе. — Ред.) засадили, у меня осколками руки-ноги посекло, контузило. 

Короче, на реабилитацию отпустили меня до дома.

А у меня же ранений не счесть — а за них же за каждое где 100, где 400 тысяч платят. У нас пацик был — ему бедро раздробило. Увезли в Питер, поставили биопротез — и полтора ляма сверху. Он как приехал — сразу новенького «китайца» взял. 

Ну так и мне. За ранения деньги, плюс суточные, плюс боевые, плюс надбавка от Минобороны… Набежало там. Но на передке же смартфонами пользоваться нельзя, все ходят с «кирпичами» (кнопочные мобильные телефоны. — Ред.). И что там, на карте у тебя, по балансу какой остаток — ты так не увидишь. Что мне там накапало — я в душе не знаю. 

По первости я даже подумал, что бухгалтерия не начислила. Но нет. 

Я давай в распечатке смотреть, и там реально вся сумма — около миллиона девятисот тысяч рублей. А в следующем листке траты. Смотрю, я в те даты в госпитале валялся: не то, что до банкомата — в туалет дойти не мог. Лежал и ссал под себя. А бабки с карты снимались. 

Иришка тратила. Понакупила электроники, техники там всякой. Посудомойку, комбайн, даже кофеварку. Но я вот до сих пор не пойму, на кой черт ей этот робот-пылесос? В хате тряпочкой прошелся, подмел чуток — и все. А пыль? Пока хозяйство на ней — ни со шкафа, ни с полок так никто и не убрал. Там слой такой: вот пальцем проведи — след останется.

Но самый ужас вот в чем: она с моих бабок долги гасила, и не только свои. Сестре 200, подруге сотку. Отцу автокредит, там оставалось 350. Так и себе машину купила, подержанную «Мазду». Я как эту тачку увидел, у меня все… Планка упала, я реально думал, что зашибу ее. Ну знаешь, как бывает… Состояние аффекта. Ну я ей сразу говорю: от греха подальше садись на свою *** красную и уезжай к отцу, чтобы я тебя здесь не видел. Вернешься с заявлением на развод.

Но она разводиться не захотела. Говорит: ты только с ***, еще на эмоциях, надо остыть, передохнуть — короче, в разводе она мне отказала. Это как будто тебе прямым текстом говорят: «Ничего не знаю, жду твоих гробовых…» 

Но я так подумал: эта разборка с разводом может затянуться, а мне 16 мая нужно обратно в часть. Поэтому пока я отложил.

Спустя несколько дней после разговора Николай перестал выходить на связь, хотя по галочкам было видно, что сообщения он читает.

14 мая от него пришел ответ: «Мужчина — это человек чести, с честью он должен бороться, строить и оберегать семью».

Тело еще не привезли, а она про миллионы думает

Павел Беляев (имя изменено) — юрист, общественник, и преподаватель: занимается частной юридической практикой, в том числе переговорами и досудебным примирением сторон. Помимо бытовых конфликтов, последние месяцы к нему все чаще стали обращаться участники СВО, а также родственники погибших и пропавших без вести участников спецоперации. В беседе с «Новой» он рассказал фабулы нескольких кейсов, с которыми ему пришлось работать. «К сожалению, — говорит Беляев, — эти фабулы типовые». 

— То, что сейчас происходит с выплатами, я не знаю, как это назвать… Такую здоровенную бомбу подложили под весь институт семьи. И под детей в том числе. У нас ведь что говорят: традиционные ценности, семья — ячейка общества. А что видят дети? То, что их бабушки и мамы глотки друг другу готовы вырвать за компенсации от Министерства обороны… 

Даже в моей родной деревне, откуда я родом, творится что-то невообразимое! 

Другой, тоже наш, деревенский, в плен попал. Рассказывает: «Меня вызвали, сказали — иди. Я пошел, как овца». Его контузило, украинцы взяли его в плен, потом обменяли. Но пособия он не получает — якобы документы потеряли. Живет в нищете, жена вместо того, чтобы радоваться, что живой, целый, все время, как он приехал, его в военкомат гонит: мол, иди на ВВК (военно-врачебная комиссия. — Ред.), на службу возвращайся.

Он комиссию прошел, в итоге выдали ему заключение: так, мол, и так, по состоянию здоровья к службе больше не пригоден. Так она тут же заявление на развод подала. Еще и половину имущества отсудила. Раньше, если приходила похоронка — вся родня голосила. А теперь?! Тело еще не привезли, а она уже про миллионы думает! 

*** просто высветила то, что в людях дремало. Бедность давит — вот и готовы люди чужую жизнь продать. Мужик бы сам, может, и не пошел, а жена толкает: «Иди, деньги нужны!»