«Каждый должен был понимать, на что шел, подписывая контракт»

Я в школе отличником был. Но и в хулиганских действиях — всегда впереди всех. Самым молодым главным механиком был в своей отрасли. Ну и в преступном мире не последним человеком оказался.

Застрелили картежного шулера, вымогателя. Заказное убийство. Я деньги передавал. Прокурор запросил пожизненное — просто потому, что я показаний против других не дал. Судья скостил — 18 лет. Заказчику 19 дали, исполнителю — 17.

4 года отсидел, и вот вышел — СВО.

Я не горжусь тем, что сидел. Даже жалею об этом. Но этого ведь не выкинешь. Президент меня помиловал: нет у меня теперь ни судимости, ни каких-то других черных пятен в биографии. Но все равно: пусть я сейчас чист, как белый лист, а для себя — не чист остался.

Если бы хоть одним глазом видел, вернулся бы на ***, не раздумывая.

***

Детство мое в 60–70-х годах проходило. Воспитание хорошее было у нас. Улица растила, как и почти всех советских ребятишек, которые играли в войнушку. Мечтал стать военным, сколько помню себя.

Среди нашего поколения не было тех, кто не хотел защищать Родину, — в армию все мечтали идти. Не скажу, как нынешнее поколение к этому относится, но мы выросли защитниками страны. Недавно по радио слышал: сто человек наших в Курской области сдались в плен с оружием. Говорят: «Да они мальчики-срочники!» Так в Афганистане тоже срочники воевали, в Чечне — срочники.

Сейчас многие, наверное, как и во времена Афганистана, скажут: «Мы вас туда не посылали». Наверное, так и будет. Мало кто понимает, что происходит. Народ не понимает: (…) идет ***. 

Страшно погибали, подрывались. Страшно подниматься, когда пулемет стреляет. А мы трупами ложились, но шли вперед.

И вот когда я включаю ТНТ, смотрю эти Comedy Club и все остальные шоу, то думаю: «Бестолочи, чего ж вы шутите?» Ты один день побудь на ***, побудь на передке, когда ты лежишь под минами, голову вытащить не можешь и в туалет ты ходишь под себя. Вот тогда ты поймешь, что шутить уже нельзя.

Я благодарен тем, кто говорит правду о ***.

***

Пригожин приехал к нам в колонию лично. Я не хочу вспоминать, что он говорил, — у меня вообще к нему не лучшее отношение. Это была просто бравада. О проекте «К» уже было широко известно, и около 400 человек сразу вызвались. Половину из них «Вагнер» отсеял. Может, по здоровью или по моральным качествам — этого не знаю.

Не все понимали, куда идут. Когда контракт подписывал, спросили: «Какие у вас пожелания?» Я ответил: «Похороните по-человечески». Но 90% не понимало, что это (…). Про потери нам никто ничего не говорил.

Умирать не хотелось. У меня дочь и сын, которого надо лечить. В 2016 году ему поставили опухоль мозга, три операции уже провели — пока нет конца этому. Но он верит в меня. Парень, отлично закончивший юридический факультет. Много у него могло быть хорошего.

Все, что я последние годы делал, было для детей.

***

На *** идешь, чтобы уничтожить врага. Да, на той стороне воевали такие же, как я, — ничем не отличающиеся, те же самые люди. Но только одурманенные с рождения. У них воевал молодняк. Это сейчас там бойцы за 45–50, а тогда, сколько я видел, они все молодые были.

Если не будешь стрелять, тебя убьют. Я знал об этом. Может, по рассказам Пригожина многие думали, что это очень приятное занятие, — да нет, приятного здесь мало. Но это необходимость. В фильмах показывают, что человек убивает другого, и у него рвота начинается. 

С той стороны люди тоже хорошо воевали — этого не отнять. Любую другую армию мы бы куда быстрее раздолбали. Но и там, и там русские — обидно.

Страшно, разумеется, было. Страшно все время. Я не верю тем, кто говорит, что не испытывал страха. Но никто не бежал — без приказа отступишь… Ну… по законам военного времени. Этого не было и нет в Министерстве обороны, а в «Вагнере» существовало: человек мог практически оказаться в таком состоянии, что не стало его и все. Это решало командование.

Был случай, когда парни очень хорошо воевали, но по пьяни натворили делов. Я не буду говорить, что натворили, — нехорошо поступили. Когда их (…), один из них сказал: «Братья, воюйте, работайте». Начальник говорит им: «Парни, мне очень жаль. Вы достойно воевали. Но приказ есть приказ».

Последнего расстреляли при мне 26 февраля. Отделение выпило и командиру своему ногу прострелили. Ну всё, пошли, разоружили их, привели. Хотели всех семерых… Я говорю: «А воевать кто будет? Семерых сейчас вы положите, отделения нет». Ну и решили того, кто ногу прострелил. Возвращаюсь в расположение, настроения нет. Командир штурмовой группы меня спрашивает: «Дед, ты опять чем-то недоволен?» Я говорю: «Конечно. Не того расстреляли». — «А кого надо было?» — «Командира отделения. Он же позволил им выпить». — «А что, — говорит, — ты молчал?» Я говорю: «Ну меня завтра не будет, вы тут всех положите».

***

Нет, «пятисотые», беглецы, конечно, были. Как-то мы прикрывали фланг соседнего штурмового отряда. Смотрим, у них какой-то переполох. Человек по оврагу наверх побежал, отстреливаясь. Сзади него двое-трое бегут. Он одного подстрелил, второго ранил. Я вижу, сейчас уходить будет. А у меня рядом пулеметчик. Я ему говорю: «Полосни-ка ему по ногам».

Ну пулеметчик еще ни разу в жизни не стрелял в людей. Ну и он шарахнул и, в общем, не по ногам, а по спине прошелся. Пулемет — это серьезная вещь.

Всё. Потом вечером пришли к себе. Нам рассказывают: «Пятисотый» побежал противнику сдаваться. Подстрелил командира группы и еще одного ранил». А парень мой ни есть, ни пить не мог сутки. Я ему говорю: «Он не наш, он убил наших, ты успокойся. Если тебя совесть мучает, переведи на меня — мой приказ был стрелять».

По сути, человек сам себя обнулил, побежал к противнику. Воевать против них не хотел, а побежал к ним. Может, с мозгами что-то не в порядке было.

***

«Вагнер» — это не штрафники. За нами заградотрядов не было. Мы сами регулировали в своих рядах. Люди знали, на что шли.

Чувствовал я досаду за некоторых… Человек мог бы еще воевать, он мог бы пользу принести, а какая-то бутылка водки или доза наркоты просто-напросто свела его с ума. Он думал, может, что проскочит, но он же видел, чем это кончается. Обидно, что человек просто так взял и отдал жизнь, да лучше бы он взял гранату (…).

Некоторые думают, что это кровожадность. Нет, иначе большую часть проектантов «К» в русло не вогнать.

***

Первый раз я ранение получил при взятии Яковлевки. Снайпер меня подстрелил. А второй раз уже в Бахмуте — там уже осколочное в голову было. Правый глаз теперь практически ничего не видит. Левым я ощущаю свет только.

Оставалось мне полмесяца до окончания контракта. 2 марта это было 2023 года. Четверо ребят, которые меня уносили, вернулись потом обратно, трое погибло, один тяжело ранен оказался. Они меня по железной дороге уносили. 8 километров пронесли.

Лечили меня в ЛНР. Потом в какой-то день позвонили из дома, сказали, что мать больна. Я уже получше был, выехал домой. Два месяца слепым смотрел за матерью.

Надо жить, пока есть возможность, помогать сыну. Тяжело прожить на пенсию 17 тысяч рублей, но ничего — тяну. У сына 11 тысяч пенсия, он инвалид второй группы — вот мы на двоих тянем, на 28 тысяч. Соседи помогают, особенно Василий — у него тоже сын на ***… Баню затопит, покупаюсь, посидим потом, поговорим с ним…

***

У меня мама золотая была. Это мой лучший друг был в школьные годы. Я ее звал домашним прокурором. Она мне если говорила: «Придешь в 9 часов» — я ни минутой позже не приходил домой. Говорила в 10, значит, в 10. Я мог всегда прийти, поговорить, послушать ее. Она была у меня защита, щитом была — я горжусь, что у меня была такая мама. И вот она, когда умирала, я не мог поверить, я и до сих пор не могу поверить.

На днях сидел и заплакал. А из-за чего? Вот у меня огород сейчас здесь запущенный, а это был лучший огород в селе. Она каждую капусту из чашки поливала. Если она брала 30 гусят, то даже те, которые не ходили, они у нее вырастали. Когда скотину держала, вот она в магазин пойдет, и за ней кошка, собака, куры — все за ней в магазин ходили.

Чистый человек была. Сколько она выстрадала…

Что я на *** был, она узнала, только когда я вернулся. Она поверить не могла, что я не вижу. А потом, когда уже лежала в больнице, она все просилась домой. Говорит: «У меня сын не видит, за ним посмотреть надо».

***

Бывают на фронте суицидальные мысли. Почему не бывают? Было, и не раз. Психика не выдерживала. Да, было. При мне было.

Я видел человека, который [покончил с собой], не выдержал нагрузок. Подписав контракт, он думал, может, как-то выдержит. А когда увидел, какие нагрузки, то… Другого знаю, тот на посту [покончил с собой].

Я думаю, что и в мирное время люди делают так по каким-то причинам. А тут ***.

***

Когда наши города обстреливают, и кто-то говорит, мол, мы не можем туда стрелять, потому что там могут быть мирные жители, я хочу спросить: «А в наших городах не мирные жители погибают?» Если мы будем штурмовать любой город — пусть даже Харьков — я вам уверенно скажу: он будет в руинах. Они будут защищать его до конца. На сегодняшний день их народ не готов сдвинуть свою власть. У них 70% против нас. Поэтому когда говорят, что там наши люди и все остальное, ну… наверное, не мне решать (…). Но если наши мирные жители погибают под обстрелами, ответка должна быть какая-то.

У нас опыт самых сильных штурмов был получен еще в Великой Отечественной войне. Мы тогда за шесть дней взяли Кёнигсберг, самую укрепленную крепость. А сейчас бьемся за эти города месяцами. Вот вопрос в чем стоит. Почему?

Но сейчас все как есть. Но я думаю, что раз уж мы Сталинград отстроили, то и это отстроим.

***

Мой сын не пошел бы на ***. У него другие взгляды на жизнь. Он бы не пошел. Он в свое время поступал в Новосибирский военный институт на военного переводчика. Но когда увидел, как там принимают экзамены, у него все надломилось. Он стал юристом. Ему предлагали идти в суд работать, но, зная, как у нас работают суды, он сказал, что в этом участвовать не собирается.

Он не то, что пацифист. Но у него все друзья, все товарищи, скажем, находятся сейчас там — не на ***. Кто в Аргентине, кто в Японии, кто где. То есть, скорее всего, если бы он не болел, он бы тоже там оказался…

Он относится ко мне как к отцу, то есть я для него друг. Но взгляды у нас, скажем, разные на жизнь. И я согласен, чтобы он сам думал, чтобы сам решения принимал. Я его не осуждаю за его взгляды. Он против ***, он не поддерживает.