Я думаю, что каждый мужчина хочет попробовать себя на ***. Просто проверить, сможет ли он воевать. Драка — это не то: шансов умереть там мало. А здесь смерть может наступить в любой момент. Я не был исключением и тоже хотел проверить себя.

Последней каплей был репортаж о погибших детях Донбасса с Аллеи ангелов. Знаете, на *** убивают, и это нормально. Никакой ненависти к солдатам быть не может: они для того и нужны, чтобы друг друга убивать. Но вот дети гибнуть не должны. Дети не должны знать ***. И когда в репортаже называли имена погибших детей, говорили, что снаряды прилетают в дома, девочку без руки показывали — вот тогда я и понял, что поеду туда.

Друзья отговаривали, но я сказал, что это моя жизнь, и я хочу прожить ее так. На тот момент я не был женат, у меня не было детей, и если бы я погиб, то большого вреда никому б не нанес.

В военкомате психолог спросил, зачем я иду. Я соврал: сказал, что хочу денег. Это самый адекватный ответ, потому что человек, который идет зарабатывать, будет нормально работать, нормально исполнять приказы. Все остальные «порывы» могут быть неправильно истолкованы.

***

Подготовка проходила, скажем так, «очень сжато». (…) Я пошел туда оператором-наводчиком БМП-3. Нашу группу прикомандировали к «вагнерам». Мы под их началом работали, хоть и числились в Министерстве обороны.

Командиры пришли, говорят: «Езжайте в посадку». Мы заехали, с украинской стороны начался обстрел. Мы просто из машин повылезали и стали ждать. Оказалось, что все должно было быть иначе: кто-то, я даже сам не знаю кто, отдал приказ, чтоб мы пошли в бой без прикрытия. Но командир наш сказал: «Нет, я своих людей на убой не пошлю». И просто нас перебросил, получается.

А был другой случай. Пришел замкомбата, построил, спрашивает: «Мужики есть здесь?» Ну все отвечают: «Да». Он: «Короче, у вас семь машин. На вас идут девять танков, надо их удержать ночью». И мы сидели ночью, держали танки. В смысле, они не пошли! Но факт в том, что никто не сказал «я не пойду», хотя семь БМП против девяти танков — это почти верная смерть.

Правда,

Сколько-то проездили под обстрелами, потом умчались назад. Я нормально все это воспринимал: я верующий человек и считаю, что у каждого есть какое-то предназначение в жизни. И пусть как должно быть, так и будет.

***

Мой позывной, «Пастырь», появился просто — даже комично. Еще до того, как попали на фронт, стояли с парнями возле магазина, покупали энергетики, что-то такое. И разговор зашел за веру. Я сказал, что чем больше Бог в тебя верит, тем больше он испытаний тебе посылает. Если человек слаб характером, какие ему испытания? И кто-то, выслушав, сказал: «Блин, да ты пастырь». Так и пошло.

Я думаю, это не случайно было. У меня дома висит крест — он мне в руки попал сразу, как на фронт приехал. Нашел его в развалинах, он там просто валялся. Взял его, посмотрел, положил на место. Начал выходить — и вдруг голова закружилась. Ни с того ни с сего. Я понял, что происходит что-то неправильное. Тогда я взял этот крест и положил в кобуру. И так его и носил. И вот, знаете, какие бы задания ни давали, всегда возвращался целым. А вот на последнее задание, на котором меня ранили, я как раз его не взял…

Мне тогда показалось, будто тяжелый он. Решил: «Оставлю». Ну и Бог, видать, тоже решил: «Тяжело тебе на двух ногах крест носить? Будешь на одной». Так и получилось.

В последний бой именно в меня прилетело. Ровно в меня снаряд попал.

Мы тогда пошли в атаку — надо было продвигать фронт. Уничтожили четыре укрепления, и вот — ответка прилетела. Из танка. Повезло, что стреляли подкалиберным снарядом — считай, ломом в обмотке. Он нужен для того, чтоб разрушать броню. И так получилось, что он попал в башню, на которой я сидел. Прошил башню, отсек мне ногу и пролетел насквозь.

Меня отбросило, голову проломило, но сознание я не потерял. Лежу, череп проломлен, ноги нет, все вокруг кровью залито. Благо хоть машина не заглохла — сразу уехали оттуда. Повезло. Командир, когда меня вытащил, даже пошутил:

Так смешно стало. Еще глаз повредило: в нем хрусталика не было. Его мне потом несколько раз пытались поставить, но он не держится.

Но я считаю, мне повезло! Я двигаюсь, я нормально соображаю. Одним глазом вижу. Даже фигурки раскрашиваю мелкие красками…

***

Был прикол. Я постоянно брил лысину на голове. И почему-то утром, как только побреюсь, начинались прилеты. В конце концов ребята сказали: «Отберите у него бритву! Они по блеску лысины наводятся».

При этом, когда начинались обстрелы, я мог спокойно продолжать бриться. Потому что своя пуля тебя не обойдет.

Хотя товарищей при этих прилетах, бывало, ранило. Но это ***. Знаете, что действительно ужасает? Что если здесь, когда кто-то умирает, тебя это шокирует, то там ты относишься к этому как к обыденности. Для тебя смерть становится привычной.

***

В бою некогда думать. Там нет каких-то чувств. Либо ты просто идешь и делаешь свою работу, либо тебя клинит.

Был со мной парень, который даже в атаку людей поднимал. А после одного из боев его переклинило. Он не смог дальше. Он просто убежал. Я его не виню — психика у всех разная. Мы потом нашли, где он квартировался. Хозяин квартиры сказал, что когда уходил на работу, он лежал и в потолок смотрел, приходил с работы — тоже в потолок смотрел. Перегорел человек.

Я… я не знаю, куда он потом делся.

***

Я не знаю, почему бой меня радовал. Я не могу это объяснить. Даже для себя не могу. Но чувство это сравнимо с прыжком с парашютом. С тем моментом, когда парашют еще не раскрылся, и ты летишь, понимая, что все предрешено — уже мало что от тебя зависит.

И вот из-за этой жизни на грани я бы хотел туда вернуться. Потому что там не надо думать — живешь одним моментом. Хотя я четко понимаю, что это неправильно. Что войн не должно в принципе быть. Но при этом я понимаю, что некоторым людям войны нужны. Почему так? Почему таких людей вообще создали?

Как в 1917 году, как в девяностые. Украину использовали просто как марионетку. И потому у нас выбора не было.

***

Когда меня ранило, мне вкололи два промедола. В госпитале потерял сознание. Дальше знаю со слов командира: пришел в себя, увидел, что он рядом сидит. Говорю: «Командир, почему даже здесь я вижу тебя, а не двух девушек?» Потом меня снова выключило.

Затем очнулся в реанимации. Все было больше похоже на сон, чем на реальность. Может быть, это и был сон. Как будто я находился в здании разбитом, а там какие-то люди сидели на кирпичах. Вроде солдаты. Помню, что там не было воды — очень вода меня волновала, может, потому что много крови потерял. Я подошел к тем, кто сидел на кирпичах. Один говорит: «Видишь, как здесь?» Я говорю: «Вижу. Я отсюда убегу».

Дальше не помню.

Потом будто видел себя со стороны. Какие-то две фигуры в белом рядом. И одна говорит, вроде мужским голосом: «Видишь? Постепенно жизнь возвращается». А я смотрю — лежит мое тело. И как будто вуаль опускается на меня. Что это было?

Со временем стал восстанавливаться. Когда смог заговорить, первое, что спросил: «На какой планете я нахожусь?» Это не шутка была. Мне действительно казалось, что я где-то… Но сказали: «Ты в Москве, в госпитале Вишневского». Я попросил: «Отпустите меня домой, я на метро доеду». И даже не сомневался, что смогу уйти, доехать. Сомнений у меня не было. Хотя там, где я живу, даже метро нет.

Потом меня еще периодически отрубало. Давали наркотические обезболивающие. Даже не ручаюсь, сколько я там провел. Все смешалось: день-ночь, день-ночь.

Но очень хотелось выжить. Знаете, что видит оптимист, когда приходит на кладбище? Одни плюсы. Но я еще поживу.

***

Я сейчас в военкомате работаю. Добровольцев к нам много приходит. Жалко только, что они не осознают, куда идут. Приходят с романтикой в глазах, насмотревшись боевиков или наигравшись в компьютерные игры. А на *** все будет совершенно не так — никакой романтики там не будет.

Бывают случаи, когда приходят бойцы после ранения и начинают жаловаться. Я говорю: «Постойте. Вы контрактник. Вы сами решили туда пойти». Я могу понять мобилизованных, которые жалуются. Потому что они не особо туда рвались. А те, кто добровольно пришел, — сами должны отвечать за свои решения. Я вот сейчас без ноги живу, но это моя ответственность и мой выбор.

Только жалко, что ко мне они приходят уже после того, как контракт подписали. Потому что были случаи, когда я объяснял людям, что к чему, и кто-то говорил: «Блин, а можно разорвать?» Но если уже подписал контракт, то разрывать нельзя. Тут уже только на Бога надейся.

***

Я понимаю, что Аллеи ангелов есть с обеих сторон. Да, там тоже гибнут дети. Это плохо. Но мы не бьем целенаправленно по жилым домам. Бывают промашки. Тут ничего не попишешь — это ***.

Стоила ли *** этих жертв? Да, честно говоря, она даже одной слезинки ребенка не стоила.

Но выбора нам не оставили.