«В четверг я должна была уйти из ШИЗО, но мне добавили еще 14 суток. За то, что лежала на полу, лавке, столе: всякая хрень. Не было бы этого, придумали бы другое. Просите главврача — он обещал мне делать операцию на венах. Они болят. Я стала есть. Но легче ненамного. Просто я на грани срыва, тонкой нити, нерве. Маня, умоляю, не показывай фото меня из суда. Прошу!
Я в мониторе себя увидела и испугалась. Это не я. Я давно как не я. Ты знаешь, что в ШИЗО не положено зеркало, зеркальце. Я не вижу себя нигде. Только тень. А еще тут снимают бюстгальтер, и я это ненавижу.
Я уперлась рогом так, что мне страшно порой. Я не даю себя обыскивать догола, не снимаю бюстгальтер, нагло пользуюсь влажными салфетками (тоже нельзя).
Давление 100 на 60. Анемия. Спина опять болит, как в СИЗО, там же, где две грыжи. У меня еще вся шея переломана и спина очень плохая.
Они не отпустят меня из ШИЗО, тут не нужно быть Вангой — у них все просто очень, можно предугадать. Поведение, как у того, кому все равно утопнуть, умереть — агония. Мне выслали письмо от Владимира Кара-Мурзы* и я стала есть. Мне пообещали, что все почти улажено с прокуратурой, и Вл-К (этот хороший парень) просил меня закончить голодовку. Это весомо, но были сомнения, что все будет еще хуже. Сомнения сбылись, как видишь, и я жалею. Пока жалею, но все равно рада тому, что живу.
Мне одна женщина написала письмо. Ее зовут Люся. И я когда-нибудь прочту тебе его. Я сохраню его своим внукам, как серьги, как и дом грузинский передам по наследству. Это она убедила меня начать есть. Я разрыдалась над ее письмом и подумала… и что же в моей жизни больше не будет ни одного ливня, и я не промокну до нитки, ниточки… и я никогда не проснусь в своем маленьком доме в грузинских горах и не увижу утром через окно, как облако зацепилось за ветку айвы. Я больше всего хочу проснуться в своем маленьком грузинском доме на ножках из каштана, которому сто лет, и хочу увидеть розоватое облако на ветке. И тогда я накину шаль, выйду в сад и бережно потрясу ветку. Бережно, чтобы не порвать облако и чтобы тяжелая айва не упала на мою шальную голову.
Кого я только не отпускала на свободу: жуков из спичечного коробка, червей из банки, которых должны была съесть рыба, рыбу, которую могла съесть я, шмелей, бабочек, пчел, лягушек, птиц… Хочу отпустить облако и пойти варить кофе на своей кухне.
Я уже могла бы быть в Грузии. Ведь мы «сидели на чемоданах», но случилась эта беда, и рухнуло всё — и снаружи, и внутри. Но как хорошо, что есть мечта, которую ничем не убить, и как хорошо, что есть Люся и еще многие хорошие люди, что мне писали в эти дни. Мне пишут, что все там на свободе обесчеловечиваются, каждый сам за себя. Это неправда! Я знаю это по письмам. Я думаю, что все наоборот: люди теперь точно будут знать, что на свете всего дороже — это жизнь, мир, свобода, что все остальное, к чему они так стремились, делая карьеру, копя деньги, — обесценилось, что все это мишура, никак не делающая их счастливыми. Понятно, счастье у каждого свое, но сегодня все иначе. Люди все бросают и бегут туда, где не стреляют, не лгут, туда, где они будут свободны, а значит, и счастливы, и всё. Всё.
Всем мои объятия, любовь и уважение…»
