Мир нарциссов в корзине маркетплейса

…Вряд ли вызовет возражение следующее: идеи постмодернизма были восприняты в том числе как обоснование отказа от необходимости искать истину, различать добро и зло, безобразие и красоту, дилетантство и мастерство и быть ответственным за свой выбор.

Массовая культура в основном обходится без сложных объяснительных конструкций, а массовый человек — без философской ориентации в мире. Однако в массовом сознании оседают отдельные философские идеи. Одной из таких «брендовых» идей начала века можно считать «смерть автора», о которой слышал, пожалуй, каждый читающий человек. Этот концепт отлично выразил суть происходившего в культуре начала века, что в свою очередь говорит о большом влиянии постмодернизма на общество. В первое десятилетие века он, по сути, переродился в идеологию, обслуживающую общество потребления.

Если понимать философию как квинтэссенцию культуры, естественно, возникает соблазн призвать постмодернизм к ответственности за все не внушающие оптимизма явления современной жизни. «Смерть автора», «общество потребления», «отказ от репрессивной модели культуры» — одновременно и факты, и объяснительные принципы: на них по инерции продолжают ссылаться.

Однако прежде чем выставлять счет постмодернизму, стоит учесть два обстоятельства. 

• Во-первых, философские идеи не берутся из ниоткуда, они суть порождение и выражение конкретного исторического процесса. А значит, постмодернизм в свое время был необходим и полезен. 
• Во-вторых, главной заслугой постмодернизма следует назвать даже не переключение фокуса внимания теоретиков на общество, а обновление научной методологии, затронувшее не только гуманитарную сферу.

Возможно, кто-нибудь обратил внимание, что именно с конца XX — начала XXI века антитеза «физики — лирики», так нежно пестуемая в советскую, позитивистски ориентированную эпоху, утратила свое напряжение. Гуманитарное знание расправило плечи, стряхнуло с себя «патриархальный» гнет точных наук. В каких-то проявлениях это принимало карикатурный вид (свободные фантазии филологов на тему «исследуемых» текстов), но, безусловно, в целом такой «освободительный» подход вывел понимание общества на новый уровень.

И как это часто бывает, постмодернистский проект, который можно понять и как новый виток философии свободы, восходящей к французским либертинам, изначально заключал в себе парадокс. Неслучайно постмодернистская мысль сначала породила мощный мировоззренческий сдвиг, а затем гуманитарный кризис. «Свобода, равенство и братство» французских просветителей перекликается с разрушением культурных иерархий, не так ли? В чем же тогда заключается парадоксальное, «закрепощающее» влияние постмодернизма как стратегии мышления?

Чтобы разобраться, вспомним, на какие идеи он опирался, из чего вырос, благодаря чему окреп.

Как получилась постправда

Создавший методологию, обновившую взгляд на познание, направивший научную мысль на общество и культуру, постмодернизм стоит на трех китах: 

• опирается на перспективизм Ницше, 
• психоанализ Фрейда 
• и философию языка Хайдеггера, давшую толчок лингвистическому повороту.

На этом теоретическом фундаменте, восприняв также метод структурной лингвистики, постмодернисты (по своим интересам разные, самостоятельные философы) создали ряд оригинальных концепций.

Ницшеанское понимание процесса познания как принципиально незавершенного (на исследуемый объект можно посмотреть с разных точек обзора, в разных перспективах, в разное время), соединившись с психологизацией субъекта, предпослали расширение образа познания — каким оно может быть в принципе.

Уже завершившийся переход к постнеклассической научной парадигме предполагает отказ от ограничения сферы разумного логическим интеллектом и включение «личной страсти», эмоции, означающей момент глубокой личной заинтересованности, а также личных ценностей в научное исследование.

Итогом этого процесса, кстати, стало понятийное закрепление «постправды». Возможным оно стало не только благодаря внутренней логике развития теории познания, но и благодаря выходу на новый уровень развития средств коммуникации. Благодаря им реакции на событие стали очевидно важнее события, что и предпослало выражение этого опыта в понятии post-truth (англ.).

В плюрализации познания есть бесспорный положительный смысл. 

«Стремление увеличить свободу, жить полной, настоящей жизнью и соответствующее стремление раскрывать секреты природы и человеческого бытия приводят, следовательно, к отрицанию всяких универсальных стандартов и косных традиций», — пишет в эпоху постмодернизма не постмодернист, постпозитивист Пол Фейерабенд.

Какое же влияние эти установки оказали на культуру?

Все — как бы

Отрицание упорядоченности и синхронности культуры, идея децентрации культуры (концепция «ризомы» Делеза и Гваттари) — основной подход постмодернистов к пониманию культуры и общества. Децентрация подразумевает отказ от выстраивания единой иерархии социально ценного. При этом очевидно, что, отказываясь от иерархии, мы уравниваем все культурные потребности. И так же очевидно, что они неравны. Туалетной бумагой пользуются многие, научные открытия делают немногие.

На восприятие реальности и состояние общества в XXI веке могли повлиять две философские концепции: 

• полионтическая (многослойная) онтология, не отказывающаяся от принципа бытийственности (существования «по-настоящему»), 
• и упомянутая концепция ризомы. Образ растения, имеющего вид параллельных ростков без общего корня, отражает представление о равноправии всех культурных уровней.

Изучение с конца XX века виртуальной реальности, являющейся одновременно порождением социального существования и в свою очередь порождающей самостоятельные «реальности», можно предположить, стало аргументом в пользу ризомы.

Распространение Интернета действительно предпослало радикально новый социальный опыт. 

У пользователя возникает ощущение, что ничего не существует на самом деле и не является окончательным. Все — как бы.

Отражая этот опыт, широко известный термин «симулякр» означает репрезентацию чего-то, что на самом деле не существует, и смыкается с трактовкой культуры как игры. Смысл этой игры — выразить то, что могло бы быть, на основе того, что в культуре уже накоплено: творческий потенциал истории был оценен постмодернистами как исчерпанный.

Симуляция

Как же выглядит цивилизованный мир, сложившийся в итоге распространения этих идей на популярном уровне?

• Во-первых, мы живем в обществе, которое не производит новых культурных образцов. Отмена культурной иерархии приводит к разрушению стандартов познания и идеалов, оплаченных в истории борьбой и кровью прогрессивного человечества. Речь идет в том числе о культурных универсалиях, реально не утративших смысла. Особенно этот процесс коснулся сферы искусства, где утрата четких критериев художественности, размывание понятия формы привело к тому, что «произведением» стали называть любое коммерчески успешное предприятие.
• Во-вторых, политика, основанная на ценностях постмодерна, трансформируется в симуляционную деятельность: отражения события в медиасфере сегодня важнее реального события, а того, что не приобрело медийный образ, для общества и вовсе не существует. Высокая реактивность сетевых медиа становится причиной все возрастающей манипулятивности публичных действий. Они производятся не ради политических эффектов, на основе политической рациональности, а ради медийной картинки здесь и сейчас. Контролировать власть на основе тех принципов, которые лежали в основе либеральных теорий, становится как минимум затруднительно. Уж больно ловко публичные фигуры манипулируют общественным мнением.
• В-третьих, на свалку истории вместе с мышлением в категориях ценности и отбором культурных образцов отправлен «идеал человека».

Метафизика добра и зла — основа культуры, не знавшей искушений постмодерна. Именно она лежала в фундаменте культурной иерархии, определяла критерии отбора культурных образцов в классическую эпоху. Сегодняшний культурный процесс напоминает нечто аморфное, в нем не выделяются образцы как нечто необходимое. Очень показательно в этом смысле вымывание из современного культурного дискурса такого понятия, как «гений». (Что оно означает? Высшее раскрытие созидательных способностей человека.)

И это вполне логично.

Человек — вещь

Создание демонстративного образа в «виртуале» становится основным объектом приложения усилий. Не это ли одна из причин демографического кризиса в западном мире? Если раньше человек в худшем случае был ресурсом (сексуальным или производственным), то теперь основное его предназначение — похоже, быть удобрением для нарциссического чувства собственного превосходства. Имея соответствующие психологические настройки, личность не нуждается не только в эмоциональной, но и в физической близости с другим.

Нарцисс — это тип человека, не получившего доступ к пониманию, чем он не стал в высшем смысле.

К благотворным культурным эффектам, казалось бы, можно отнести переход от формулы Хайдеггера «язык — дом бытия» к формуле постмодерна «жизнь есть текст». Но тут следует обратить внимание на такой смысловой нюанс.

В своей программной статье «Структурализм как деятельность» Ролан Барт определяет структурный метод (основной метод исследований в сфере культуры) как «строительство мира с помощью обнаружения в объектах структур интеллигибельных форм». Очевидно, таким объектом может быть не только культурное сознание, но и индивидуальное: личность автора — тоже продукт культуры. Будем ли мы говорить о феномене сознания сквозь призму обнаружения в нем объективных структур или мы будем говорить об уникальной личности, хранящей свои духовные сокровища в тайниках сердца? Это два разных способа понимать человека.

Выделяя в исследуемом объекте объективные структуры, тем самым мы очевидно определяем и характер его существования как вещи. Структуры можно закреплять. Структуры можно механически перестраивать. Эта интенция и породила парадоксальный закрепощающий эффект, о котором было сказано выше.

Социальный эффект подобного умонастроения лежит на поверхности. Сложно не заметить, насколько в обществе распространен тип, настроенный на автоматическое потребление и производство ресурсов, а также «творчество»-игру по заготовленным схемам, для которого неважно авторство.

В этом кроется, видимо, глубинная причина отказа от культа личности автора, восходящего, заметим, к эпохе Ренессанса, впервые заговорившей о творческой свободе как атрибуте человека. Новый виток цифровизации лишь подсветил назревшее «откровение». Интерактивность новых медиа как бы показывает: без читателей автор никто, он тонет в пучинах виртуальной реальности. Отсюда неизбежным становится приравнивание таланта к самопиару с художественной одаренностью.

Вход и выход

Вот это, пожалуй, самый значимый, даже трагический парадокс нашего времени. Человек изобрел Интернет как выход к новым измерениям свободы и сам же его закрыл. Нигде свобода так яростно не оборачивается в свою противоположность, как там, где собирается «массовая аудитория». Его величество трафик возносит на социальные вершины информационный мусор, пошлость и попсу, а оригинальное и неповторимое загоняет в подполье культуры.

Так может, и нет ее вовсе, этой свободы? Свобода необходима, чтобы делать выбор между истиной и ложью. Постправда лишает человека этого главного выбора.

Но стоит учесть и такое соображение.

Каждый момент истории — ансамбль возможных линий ее развития, каждое событие формируется выбором способа действовать. Абсолютной свободы, конечно, не существует, человек детерминирован уже собственной физиологией. Но маленькие «свободы» вплетены в ткань даже нашего повседневного, по большей части автоматического существования. Дело выглядит так, как будто они имеют накопительный эффект. В определенный момент перед нами открывается возможность максимально недетерминированного поведения. Можно сказать, что дерево виртуально присутствует в семечке. Но нельзя сказать, что Гитлер как преступник или Ньютон как великий ученый присутствуют в их эмбрионах. Нет, они жили и делали выбор, один, другой, третий, и каждый из них все больше приближал их к тому, чем они стали.

Известно, кстати, что Ньютон был рожден недоношенным и вмещался в пивную кружку. Отказ от спартанского подхода к «селекции» населения был также свободным выбором людей на конкретном историческом отрезке, что и позволило будущему гению остаться в живых.

Этот пример хорошо иллюстрирует, что на уровне мировой истории действие принципа свободы может быть не так очевидно, но оно существует. Изучение сознания показало, как глубоко ошибались просветители и немецкие классические философы, отождествив разум со всем хорошим, а «не разум», иррациональное, со всем плохим. Однако это не отменяет положительный смысл установки: мыслить согласно правилам мышления, то есть мыслить, ориентируясь на истину, и жить по закону — значит расширять сферу свободы. Там, где нет ограничений, накладываемых культурной нормой, образцом, требованиями совести, свобода невозможна.

Симулятивность — продукт действий в моменте, ситуативных решений, существования в виртуальном моменте между подключением к Сети и отключением от нее. Эта логика кибер-реальности переносится в реальность историческую. 

На повестке дня — метамодернизм с его замахом на большие нарративы и восстановление великих целей. Его главную идею можно выразить и так: назад к Достоевскому. А тот, как помним, любил напомнить о духовной пользе страдания и свободного поиска нравственной истины на свой страх и риск.

Что ж, новых великих идей, новых великих целей на горизонте пока не заметно.

Зато из настоящего момента совершенно очевидна данность. Нет, культура не безответственная игра: формируя человека, она определяет жизнь. И человеческая кровь не симулякр. Симуляция дискредитирована и разоблачена. Человечество как будто заново учится жить по-настоящему. Для него это означает страдать и становиться ответственным.

Возможность осмысления причин культурного кризиса сама по себе указывает на то, что процессы, его породившие, теряют силу. Мы стоим на стыке эпох, и уже сейчас набирают обороты новые тенденции, таящие в себе новые антропологические угрозы.

Речь идет о реальности, в которой человечеству предстоит интенсивно взаимодействовать с искусственным интеллектом.