«Оно ж так болит!»

«Понимаю, что сейчас у людей везде горе»

ПВР находится в гостинице на самой окраине города. Трасса, решетчатые заборы автостоянок, приземистые здания с вывесками «Автомобили с пробегом», чуть дальше — кладбище. Вестибюль отеля отделан с придорожным шиком — зеркала в золотистых оправах, декоративный камин, массивные люстры «под хрусталь».

У лифта выстроились в ряд разноцветные детские коляски и велосипеды. Постояльцы в пуховиках и сланцах проходят через блестящий холл на крыльцо курить. Администратор с пышной прической отчитывает потертого мужичка за грязь в номере и шум в неурочное время.

Надежда — немолодая худенькая женщина в серой куртке — ждет на банкетке у входа. Повернувшись спиной к холлу, расстегивает молнию на груди. «Рана гниет, не заживает», — показывает она старый послеоперационный шрам. Кожа красная, опухшая, с мокнущими язвами. «Оно ж так болит! Спать могу только на левом боку, на спину не повернешься. Три дня были такие боли адские, что таблетки не брали, пришлось уколы делать», — Надежда говорит негромко, как будто боится разбудить приглушенную препаратами боль.

Признается, что ей неловко обращаться за помощью: «Я понимаю, что сейчас у людей везде горе — и в Белгороде, и в Курске. Я всегда со всем справлялась сама. Если бы не эта болячка!..»

Я понимаю: если женщина готова показать мастэктомический рубец в первую минуту знакомства — это значит, что болит действительно невыносимо. Она отчаянно надеется, что я, человек из газеты, немедленно, прямо сейчас сделаю так, чтобы глухая и неповоротливая система регионального здравоохранения отреагировала на ее боль. И мне очень стыдно, что я не могу. Многие саратовцы, столкнувшиеся с онкологическим заболеванием, рассказывали, с каким трудом добиваются лечения, даже имея сбережения и полезных знакомых в родном регионе. Понятно, что беженцы — те самые свои, которых обещали не бросать, оказываются в еще более уязвимом положении.

«Маленький город, нас не коснулось»

«Каким был Артемовск?» — задумчиво переспрашивает Надежда. Как и многим беженцам, ей трудно вспомнить родину до СВО. Как будто все это потеряло значение по сравнению с жизненно важными знаниями о том, как отличить «выход» от «прилета». Мирные воспоминания выцвели, словно старые фотографии. Впрочем, никаких фотографий — ни детских, ни маминых, ни свадебных — у Надежды не осталось.

Судя по снимкам из интернета, до спецоперации Бахмут (Артемовск) был похож на большинство райцентров российской средней полосы — 70 тысяч жителей, хрущевки и сталинки с желтыми фасадами, троллейбусные провода. Остатки уездной милоты и советской промышленности.

«Ставок у нас был. По-вашему — пруд. Там купались. Бочки с квасом стояли», — Надежда понемногу начинает улыбаться. Называет отдельные детали: зеленые аллеи с розами, ДК, где крутили кино, табличку на пятиэтажке с именем Ирины Левченко — девушки, в годы Великой Отечественной служившей в танковых войсках. Со школы Надежда знала: колонны бронетехники, минные поля, артподготовка — слова из учебника истории.

После ПТУ Надя работала в книжном магазине, потом в хозяйственном, 15 лет торговала на рынке овощами.

Спрашиваю, что было в Артемовске в 2014 году? «У нас маленький город, нас не коснулось, — отрицательно качает головой собеседница. — На горисполкоме вывесили флаг ДНР. Возле прокуратуры лежали мешки и стояла трехлитровая банка для пожертвований — вот и всё». В апреле-июле 2014-го власть в Артемовске переходила из руки в руки. Надежде, как и другим горожанам, не интересовавшимся политикой, запомнились только пьяные солдаты, которые ездили по улицам на танках. «Наш мэр сбежал. Потом вернулся. А какой от него толк? Весь асфальт уже гусеницами передавили».

В 2016-м в рамках декоммунизации город переименовали в Бахмут. Горожанам поставили в паспорт специальные штампики. 

Надежда не следила за новостями. В это время у нее обнаружили рак груди третьей стадии. «Предложили…» — женщина делает рубящее движение рукой. «Я сразу согласилась. На операцию шла и не боялась. Такой у меня характер». После ампутации она перенесла шесть «химий».

Надежда оформила пенсию по инвалидности и продуктовый паек, положенный малоимущим. Работала дворником. То время кажется ей счастливым.

«В какой подвал ни заглянешь — сидят»

Первый прилет, по ее воспоминаниям, был 24 февраля 2022-го. Попало в военную часть недалеко от города.

С каждым месяцем Бахмут становился все менее пригодным для жизни. Отключили газ, потом свет, воду. Соседи Надежды один за другим эвакуировались — для желающих организовали автобусы до Днепра. «Я не хотела ехать. У меня на Украине никого нет, — разводит она руками. — Мои родители были родом из Оренбургской области, переехали на Донбасс еще при СССР».

В пятиэтажке, где жила Надежда, осталось шесть человек. Готовили на самодельном очаге у подъезда. Разобрали на дрова деревянное здание пионерлагеря, разбитое взрывом. «В квартирах отопления не было. Мы делали так: грели чайник, переливали горячую воду в баклажки и с ними ложились спать. У меня на кровати были два пледа, четыре одеяла, еще и кот Мишка — британец. Соседи эвакуировались, мне его оставили». Купить корм для животных было негде, и породистый Мишка научился ловить мышей.

Люди питались в основном соленьями, оставленными уехавшими жильцами, и гуманитарной помощью. Продукты выдавали в пункте обогрева, открытом в помещении боксерского клуба. «Чай, лекарства от простуды, валерьянка, свечи. У них генератор стоял, в подвале стиралки работали. Нам дали радиоприемник. Каждый вечер мы ловили «волну», хотели узнать, что с нами будет. Даже не знаю, что это были за новости. Именно в 20.00 можно было их услышать, все остальное время — только треск».

На зиму Надежда с соседкой и ее взрослым сыном перебрались в брошенный хозяевами частный дом. «Дом был на двух хозяев. Во вторую половину попали осколки. Там окна выбило, стены обвалились. Мы заделали дыры пленкой и досками. И в соседний дом «прилетело», забор упал. Напротив сразу троих убило. Они вышли после «прилета», чтобы закрыть окна, их накрыло следующим залпом. По улице проезжали военные, похоронили их прямо во дворе, крест поставили», — ровным тоном рассказывает женщина.

Она точно называет числа месяца, когда происходило то или иное событие, но путается в годах. Судя по всему, под непрерывными обстрелами пенсионерка жила с осени 2022 до весны 2023-го.

«Это было 26 апреля. Сын соседки смотрел в окно, то есть в щель между досок, окна-то мы забили. Кричит: «Мама, красные повязки идут!» Мы спрятались в подвал. Военные зашли в дом, открыли подвал, посветили фонариком. Видят, что мы мирные. Сказали, что они из ЧВК «Вагнер». Всё удивлялись, сколько в городе людей. Говорили: «Мы думали, что все ушли, а в какой подвал ни заглянешь — сидят».

На следующий день на территории квартала шел танковый бой. Надежда с соседями выжили. Вечером «вагнера» вывели их в подвал какой-то многоэтажки. С собой женщина не взяла ничего — военные предупредили, что идти нужно пешком и будет очень трудно. Кота тоже велели оставить.

Через два дня беженцы выбрались за городскую черту в питомник, где когда-то выращивали ели и туи для парков.

Оттуда «мирняков» на машине отвезли в Попасную. Разместили в полуразрушенной квартире с самодельной буржуйкой. Здесь они смогли, наконец, вымыться. Почти три недели беженцев, подбирая всё новые и новые группы, на перекладных везли до Таганрога. «Когда предложили ехать в Саратовскую область, мы и не знали, где это. Но сразу записалось 100 человек — лишь бы уже осесть на постоянном месте», — вспоминает Надежда.

В ПВР она без проблем оформила гражданство РФ, так как Бахмут вместе со всей ДНР вошел в состав России. Но пенсия получилась минимальная — 12 тысяч, ведь документы, подтверждающие трудовой стаж, сгорели. На этот случай в «новых регионах» созданы межведомственные комиссии по реализации трудовых, пенсионных и социальных прав. Вместо документов туда можно представить письменные свидетельства минимум от двух коллег. «А где я этих коллег теперь найду?» — разводит руками Надежда.

Об этой проблеме волонтерам и журналистам рассказывают многие беженцы. Но Социальный фонд считает, что «информация об обращениях жителей новых регионов за пенсией не подтверждает массового отказа в назначении выплат. В большинстве рассмотренных случаев пенсионные выплаты предоставляются».

В прошлом году Надежда перестала читать в телеграм-каналах новости с фронта — после того, как на одном из видео узнала свою пятиэтажку. «Стены стоят, но двух пролетов лестницы нет, и все квартиры выгорели, — говорит она медленно. — Я прожила там 46 лет. Я знала, что города нет, но пока своего дома не увидела, надежда была. А тут я поняла, что надеяться не на что. Почувствовала, что жизнь закончилась. Каково это — в 61 год остаться ни с чем?»

Где деньги? Их там нет

Почти сразу после приезда в Саратовскую область Надежда заметила на месте послеоперационного шва маленькую ранку. Она становилась все больше. Началось нагноение. В саратовском онкодиспансере назначили анастразол (противоопухолевый гормональный препарат. — Н. А.). Покупать его пришлось за свой счет — по 1500 рублей за упаковку. Воспаление продолжилось. Несколько месяцев назад начались боли.

Надежда стоит на учете в энгельсской поликлинике № 1. «Хирург в поликлинике говорит, что не может назначить сильное обезболивающее. Последний раз прописал мазь с лидокаином. Помогает она ненадолго. Участковый онколог тоже сама ничего не решает, только выдает направление в диспансер (согласно приказу Минздрава РФ от 2021 года, первичное назначение наркотических обезболивающих производится по решению врачебной комиссии. — Н. А.). 

Больше половины пенсии она тратит на безрецептурные обезболивающие — диклофенак, анальгин, спазмалгон. «Без омеза их принимать нельзя. Еще мне нужен вальсакор от давления. А сколько бинтов, лейкопластыря, порошков-присыпок, йода, перекиси», — загибает она пальцы, подсчитывая траты.

В Саратовской области каждый год онкологический диагноз получают около 10 тысяч человек. В 2024-м онкопациенты, как и другие саратовцы с тяжелыми заболеваниями, стали чаще сталкиваться с нехваткой лекарств. По наблюдениям регионального управления Росздравнадзора, резкий рост обращений по льготным препаратам начался в сентябре. Всего за 2024 год поступило на 77% больше жалоб, чем в 2023-м. С началом 2025-го ситуация ухудшилась: только за январь об отсутствии лекарств заявили 77 человек — в 2,5 раза больше, чем годом ранее. В областной прокуратуре также говорят о «небывалом всплеске» обращений.

В 2024 году на закупку льготных лекарств из регионального бюджета было выделено 3,2 миллиарда рублей. Этой суммы не хватило. Осенью областная дума добавила еще 219 миллионов на препараты для пациентов с онкологическими, сердечно-сосудистыми и редкими заболеваниями, но закупки были назначены только на конец декабря.

На 2025 год в «лекарственные» статьи бюджета заложены те же 3 миллиарда рублей — и столько же нужно дополнительно. По подсчетам саратовского минздрава, заключены контракты на покупку только 54% необходимого количества льготных препаратов. Как заявил министр Владимир Дудаков, деньги на лекарства для диабетиков закончатся в мае, для онкологических больных — в июне, для сердечников — в августе.

Саратовские онкопациенты страдают не только от проблем с лекарствами. В конце 2024 года в Саратове достроили новый онкологический диспансер. Строительство началось в 2019 году при поддержке спикера Госдумы Вячеслава Володина. Работы затянулись на год и подорожали с 4 миллиардов до 6 миллиардов рублей.

Сразу после открытия случился скандал: сотрудники центра направили Володину и саратовскому губернатору Роману Бусаргину коллективную жалобу на только что назначенного главврача Бориса Мейлаха. Как выяснили авторы письма, до мая 2024 года Мейлах возглавлял Свердловский онкодиспансер и покинул должность после ультиматума врачей, которые требовали его увольнения, в противном случае угрожая уйти всем коллективом. Екатеринбургские медики жаловались на хамство главврача и сокращение закупок расходных материалов, из-за чего в больнице не хватало даже скальпелей и перчаток. Сотрудники саратовского онкоцентра также обвинили руководителя в некорректных высказываниях и деспотизме.

По словам рядовых пациентов, пока открытие долгожданного онкоцентра принесло только неудобства: врачи-онкологи ведут прием в старом здании на одном конце города, а инструментальные обследования проводятся в новом корпусе — на другом.

«Россия пришла»

Жительница ПВР Екатерина приглашает меня в свою комнату. На стенах номера перемигиваются оставшиеся с Нового года разноцветные фонарики. Под потолком — крошечное окошко размером с форточку. Жильцы оборудовали «кухню» перед дверью туалета — на журнальном столике стоят электроплитка и чайник, в углу — мини-холодильник.

Большую часть комнаты занимает кровать. Екатерина укладывается — из-за болезни ей нельзя перегружать позвоночник. Муж Сергей — крепкий лысый мужчина в черной футболке — укрывает ее пледом, наливает чай.

Екатерина и Сергей познакомились 4 января 2022 года. «Что меня зацепило? Чистота в квартире. Мужчине 40 лет, живет один, а у него все так аккуратно, — вспоминает Катя. — Может и приготовить, и постирать, и убраться. Главное, без этого (собеседница выразительно щелкает по шее), мне такого не надо, на папу насмотрелась».

Екатерина выросла в Купянске Харьковской области. В 1990-е с райцентром случилось то же самое, что и с такими же маленькими (27 тысяч человек) городками Саратовской области: литейный завод, кормивший большую часть жителей, захирел. Мама Кати, в одиночку тянувшая ее с братом, хваталась за любой заработок.

Бабушка, всю жизнь работавшая на железной дороге, заболела, и 12-летняя девочка была вынуждена сама за ней ухаживать. Обезболивающих не хватало. Семья продала накопленное в советские годы «богатство» — «копейку» и «шестерку».

После мучительной смерти бабушки Катя не разговаривала год. Потом как-то пришла в себя. Окончила швейное училище.

«Мама говорила: ты всегда ищешь самую тяжелую работу. Я перепробовала кучу профессий. Была оператором котельной, продавцом в магазине, распределителем силикатной массы на кирпичном заводе, мойщиком вагонов на железной дороге. Но отовсюду возвращалась на стройку. Кем я там работала? А я все умею! — вспоминая о работе, Екатерина гордо улыбается. — Мне нравится шпаклевать, выводить стены, чтобы у меня было лучше, чем у всех!»

Катя зарабатывала 20 тысяч гривен в месяц. Как она говорит, по сравнению со средним уровнем доходов в Купянске это много. «Но позволить себе я не могла ничего, кроме сэконд хэнда». Женщина одна воспитывала дочку Диану, помогала маме. Пенсия у мамы была мизерной — 3 тысячи гривен. Только за отопление нужно было отдавать 2800.

Через полтора месяца после знакомства Екатерины и Сергея началась спецоперация. «24 февраля с утра позвонила моя мама, она в деревне живет. Кричит: «Под окнами танки едут!» Тут и мы услышали самолеты. Стали бомбить мосты», — вспоминает Сергей.

В городе отключили электричество. Аптека распродала запасы и закрылась. Частники привозили лекарства со Сватово, но, как говорит Екатерина, не весь ассортимент: «Маме нужны лекарства от суставов, дорогие, так их не стало». Общественный транспорт не работал. 

«На 9 Мая устроили шикарный праздник с кашей из полевой кухни, с концертом. Солдаты сажали на плечи детей, фотографировались», — улыбается Катя.

Никакой работы в Купянске не осталось. «Ехать на заработки в Россию я боялась. Не из-за спецоперации. Еще в старших классах подружки мне рассказывали, как их мамы работали в Москве. Мне казалось, что это самый страшный город, где бандиты на улицах. До сих пор у меня какой-то страх. В Москву не хочу, даже просто посмотреть не хочу», — машет рукой Катя.

Но выбора не было, и в мае 2022-го они уехали на заработки в Валуйки — райцентр в Белгородской области, всего в 60 километрах от Купянска. Мужчины были очень нужны на местных стройках, и Сергея взяли даже с украинским паспортом. «А мне — мест нет. Ну я плакать не стала, начала печь чебуреки на продажу».

В августе супруги съездили домой. «Мне показалось: все налаживается. Связь заработала. На улицах даже дворники появились. Я подумала: Россия пришла, больше ничего страшного не будет», — рассказывает Екатерина. Оставив Диану с бабушкой, пара снова уехала в Валуйки, как они думали, до конца строительного сезона.

Дорога к паспорту

В сентябре 2022-го Украина начала контрнаступление, Россия — «перегруппировку войск». «Пошли «прилеты» возле моего дома, где остались мама с Дианой. Дом у нас барачного типа, 1905 года постройки. В 1940-х там работала школа. Две мировых войны он пережил. Может, и третью простоит», — Екатерина быстрым движением вытирает глаза.

Дозвониться в Купянск она не могла. Несколько дней думала, что больше не увидит ребенка.

«Два с половиной года только по видеосвязи и видимся», — она поудобнее усаживает на подушках плюшевых микки-маусов. Диана любит такие игрушки. Сейчас ей уже десять лет.

Переждав обстрелы, мама Екатерины с девочкой уехали к родственникам в Кропивницкий (город в центральной Украине, до 2016 года назывался Кировоградом). Прямого транспортного сообщения между Украиной и Россией сейчас нет. Чтобы перевезти ребенка в Россию, понадобилось бы ехать за ней через Польшу и Прибалтику, причем без всякой уверенности в благосклонности пограничников.

«Мама говорит: «Куда девчонку потащишь, у тебя в России ни документов, ни жилья! Тут она хоть в школу ходит», — вздыхает Екатерина. С апреля вступит в действие новый закон, касающийся приема в российские школы детей-иностранцев. Авторы инициативы предполагали, что ограничения затронут семьи гастарбайтеров, — но в тексте не указано, что будут сделаны исключения для украинских беженцев. Дети без гражданства должны «предъявить документ, подтверждающий законность их нахождения на территории РФ» и сдать тестирование на знание русского языка (в 2024 году русский язык преподавали только в трех школах Украины, такие уроки посещали менее тысячи детей, в 2021 году этот предмет изучали 455 тысяч украинских школьников).

В отличие от уроженцев ДНР, ЛНР, Запорожской и Херсонской областей, беженцы из Сумской и Харьковской областей, не вошедших в состав РФ, вынуждены оформлять гражданство по более сложной схеме — практически так, как любые другие иностранцы, имеющие ВНЖ. Им сложнее, чем выходцам из «новых регионов», получить детское пособие, пенсию, перерегистрировать автомобиль и т.д. Этим пользуются некоторые российские работодатели.

В ПВР в Свердловской области, где Екатерина и Сергей оказались в 2022 году, приехали представители энгельсского завода. Пообещали транспорт для переезда, подъемные, служебное жилье, а главное — помощь с документами. Несколько семей согласились.

По словам собеседницы, обещанных подъемных они не получили, так как Сергей был устроен неофициально, а она числилась учеником.

«Саратовские волонтеры привезли нам пуховик и куртку. Собрали 20 тысяч рублей. На эти деньги мы жили два месяца, пока завод не начал платить зарплату. Как я потом узнала, часть пожертвований перечислил нам парень с инвалидностью. Мне было так неудобно, до слез», — признается Катя.

Завод снял новоприбывшим квартиру недалеко от Волги, но, как говорит собеседница, «саму «Волгу» мы не видели, потому что два года жили на работе». Сергей работал сварщиком две смены в день, две — в ночь. Этой же профессии обучили Катерину (был и другой вариант — крановщик).

«Я сходила в заводскую контору, спросила, как дела с гражданством? Мне сказали: ничего не получается, сгоняй на казахстанскую границу в Озинки, сделай въезд-выезд. Я заняла денег на дорогу, доехала до пункта пропуска, но с просроченным статусом через границу меня не пустили», — рассказывает Екатерина. Она написала электронную жалобу президенту Владимиру Путину. Только после этого представители региональных властей (не работодателя) помогли ей оформить ВНЖ. У Сергея до сих пор есть лишь «временное убежище».

С каждым месяцем тяжелой работы на заводе у женщины все сильнее болела правая рука. «Даже мастер замечал, что я плачу в маску от боли», — собеседница потирает правое плечо. Рентген показал, что сустав разрушен на 30 процентов. Лечебная блокада сустава не помогла.

«Однажды ночью я проснулась от невыносимого ощущения — между лопатками как будто жгло огнем. Неделю я промучилась дома. Приходила врач из поликлиники, приезжали скорые. Третья бригада забрала меня в больницу. Как сказал хирург, еще бы неделя — и на кладбище отвезли. Оказалось, у меня лопнул абсцесс между позвонками, и гной уже проник в спинной мозг», — рассказывает Катя.

После операции ей понадобился специальный корсет. Деньги на ортез собрали волонтеры. Сейчас пациентка ждет МРТ, очередь на обследование — два месяца. Кроме того, Екатерине нужны сахароснижающие препараты. Еще в Купянске у нее обнаружили сахарный диабет второго типа. С момента переезда в Россию она не получала лечения.

Супруги уволились с завода. При увольнении от них потребовали вернуть плату за квартиру.

Арендовать новое жилье пока не на что. Волонтеры помогли паре перевезти вещи в энгельсский ПВР.

Катерина планирует купить швейную машинку и шить одежду для комнатных собачек. «У меня куча идей! — бодрится она. — Дома я бисером занималась, вязала детские вещи, купальники. Вязать вообще можно лежа, так что я могу прямо сейчас начинать!»

Сергей, с улыбкой глядя на жену, говорит: «Главное, что мы все живые».

Саратовская область