Пожалте бриться!

Лазарь Моисеевич Каганович в одном из последних своих интервью вспоминал: «У нас все Политбюро было усатое — Сталин, Молотов, Ворошилов, я, Орджоникидзе, Андреев, Микоян… А у меня даже борода была… Я бороду носил до тридцать второго года… Сталин говорит: «Зачем тебе борода?» Я говорю: «Давно 320 лет назад, 16 января 1705 года, царь Петр официально запретил подданным носить бороды ношу». Сталин (жене. — П. Г.): «Надя, дай ножницы, я ему сейчас срежу бороду!» Я говорю: «Хорошо, я бороду сниму сам». И «снял». Но усы, конечно, оставил, чтобы не выпадать из коллектива».

Каганович «из коллектива» не выпал.

Во всем политбюро только «всесоюзному старосте» Калинину было позволено бороду сохранить; да и что за борода у него была, одно название…

Интересно, что до этого была, наоборот, совсем другая мода — Ленин, Каменев, Бухарин, Рыков, Дзержинский, Троцкий… Не о том, конечно, речь, что бородатые были чем-то лучше, но ведь интересно — с чего бы все это вдруг сменилось?

Мне иногда кажется, что 

(смешно, согласитесь: через два с лишним века Сталин, как и царь-реформатор, сам — лично! — берется за ножницы!). Победы и поражения в этой вековой борьбе стоили не просто порушенных чьих-то карьер — потоков крови, каторги, смертей нежданно оказавшихся виноватыми. А потом столь же неожиданно все менялось: носи — не хочу; даже императоры (Николай II и отец его) при бородах ходили, и ничего; страну развратило не это.

При самых жестоких методах, до которых эта борьба временами поднималась, в стране, в «глубинном» ее народе, не менялось, в сущности, ничего. Вне зависимости от того, как «оформлены» были физиономии на коллективном иконостасе политбюро, как бы это политбюро ни называлось.

В 70-е годы прошлого века (сам помню!) невозможно было себе даже в кошмарном сне представить бородатое лицо на экране телевизора; начальник Гостелерадио СССР товарищ Лапин таких близко к Останкино не подпускал. А на утверждении собкором «Комсомолки» сибиряка Кривомазова, явившегося в бороде на заседание секретариата ЦК ВЛКСМ, тогдашний «первый» Евгений Михайлович Тяжельников безо всяких разговоров погнал и сурово отчитал главного редактора. Только через два, что ли, года, когда Кривомазов «исправился», Тяжельников сменил гнев на милость.

В то время считалось, что бородатые предрасположены к вольнодумству.

Задача: привлечь к благам цивилизации

Началось все, как в России все начинается, — с Петра. В наших школьных учебниках по истории скороговоркой сообщалось, что «реформа внешнего вида», затеянная преобразователем, была устроена с похвальной целью — вырвать страну из дикости, привлечь к благам цивилизации, «загнать в Европу».

Один из лучших знатоков эпохи М. Богословский еще в своих «Материалах к биографии Петра I» отмечал:

Думается, это главной целью и было.

Поздно вечером в четверг 25 августа 1698 года в Москву незаметно вернулся из полуторагодового путешествия по западноевропейским странам царь Петр Алексеевич.

Конечно, скорого возвращения государя ожидали, но никто не мог знать точный день и час его прибытия. Как известно, царь путешествовал в составе своего посольства инкогнито, скрываясь под именем «урядника Петра Михайлова». Ночевать Петр отправился в расположенное неподалеку подмосковное село Преображенское, в котором вырос и где находилась его неофициальная резиденция. А утром следующего дня, 26 августа, все лица, принимавшие участие в управлении Московским государством, были вызваны в Преображенское. Их встреча с царем оказалась отмечена действием, которое всех шокировало:

Брадобритие в Преображенском 26 августа 1698-го до сего дня остается одним из наиболее важных символов эпохи Петра I. Но законодательно оформлено это было лишь 16 января 1705 года — царским указом.

«От еретиков — латин, лютеров и иных»

Сам патриарх ввязался в важный спор. Святейший пошел на самую крайнюю меру: объявил об отказе нарушителям заповеди брадоношения в церковном общении. Проповедь была выдержана в крайне резких тонах: брадобритие буквально объявлялось «смертным» грехом, а брадобрейцы — крайне оскорбительно «мужеженами», «женообразными блудницами», подозрительными «в скареднейшем содомстве».

Но Петра не остановишь!

Побывав в Западной Европе, молодой энергичный царь увидел «в полном блеске все, чего неутомимо искал, к чему постоянно стремился его гений, что украшает и облагораживает человека, чем Европа так возвысилась над прочими частями света, восхитительные плоды труда, знания, искусства». Так пишет великий русский историк-государственник Сергей Михайлович Соловьев. И уточняет: Петр понимал, что его подданные, находясь в далекой отсталости, сами этого не осознавали, но «с презрением и даже суеверным ужасом отвергали все иноземное, невзирая на явную пользу, и, в спесивом самодовольстве, считали себя разумнее и превосходнее всех народов в мире».

Согласитесь, что первым делом здесь надо побеждать бороду.

Несколько примеров.

Среди сочинений Максима Грека, одного из самых авторитетных и читаемых авторов Московской Руси, имеется послание царю Ивану Грозному «о еже не брити брады». В нем, между прочим, рассказывается поучительная история о том, как некие люди играючи отрезали бороду у одного козла, «добробородна зело». Оставшись без своей красивой бороды, несчастное животное, «не стерпев сицевы досады», покончило с собой, «бия без милости главу свою к земли». «Уразумеем, коль честнó и любезно есть бородное украшение и безсловесному животну!» — восклицает Максим Грек.

В ноябре 1691 года во время пирушки в доме вологодского помещика Романа Козьмина сына Панова в деревне Хорошево два вологодских сына боярских, Иван Михайлов сын Мишевский и Стефан Константинов сын Брянчанинов, оскорбили холопа Емельку Карпова: они ему «насилством и наругателством бороду и ус остригли и на голове круг выстригли, по намерению, как попов ставят, а он, Емелька, им стричься не давался, и они его били и увечили».

Почему этот холоп оказался в компании вологодских помещиков и за что они над ним так надругались — неизвестно. Известно, однако, что эта выходка послужила причиной серьезного судебного разбирательства, инициированного господином обиженного холопа, тоже вологодским помещиком Василием Яковлевым сыном Монастыревым. Последний подал челобитье архиепископу, имевшему власть судить в духовных делах. Архиепископ, осмотрев Емельку и убедившись в том, что у него действительно была «борода и ус острижена, а на голове на тимени выстрежена», распорядился виновных в таком деле срочно арестовать. На этом дело и заканчивается, что может указывать на примирение сторон на каких-то приемлемых условиях.

В конце января 1692 года в Москве разразился страшный скандал, который попал даже на страницы дипломатических донесений.

На одной пирушке боярин князь Борис Алексеевич Голицын подговорил стольника Дмитрия Федоровича Мертваго в шутку дернуть за волосы стольника князя Бориса Федоровича Долгорукова (младшего брата знаменитого полководца Якова Долгорукова). Последний в ярости вонзил в шутника вилку, едва его не убив. На разбирательстве, которое происходило «в хоромах великого государя», братья Яков и Григорий Долгоруковы оскорбляли Голицына, и между делом кто-то из них сгоряча сказал: «Чем брата нашего за волосы драть, ты бы отца своего за бороду потаскал!» Эти слова послужили началом судебного дела о бесчестье, хотя в данном случае речь шла не о реальном, а лишь о словесном покушении на бороду отца Голицына — боярина. Долгоруковы эту тяжбу проиграли и должны были заплатить «за бесчестье» обоих Голицыных колоссальную сумму — 3180 рублей.

Массовое и публичное острижение бород многих бояр и наиболее влиятельных московских дворян в присутствии государя на царском приеме, пусть и неофициальном, не могло не рассматриваться как действие, чрезвычайное по своей оскорбительности. Не случайно иностранный дипломат пишет про «бесчестье» и «ненависть от обиды», которая вряд ли «может быть забыта», а также про страх быть осмеянным: наверняка эти значения были усвоены автором записок из общения с российскими информаторами. Нельзя сомневаться и в том, что сам Петр I, родившийся и выросший в мире этих смыслов, не мог не осознавать, что своими действиями наносит своим боярам смертельную обиду. Более того, он делал это намеренно.

В результате ничтожный, казалось бы, повод (борода) объединил противников реформ вообще. Церковь открыто заявила об опасности, исходящей от католиков и протестантов, коих патриарх Адриан называет «врагами Божиими и веры православной». По убеждению патриарха, ересь проникает в Православную церковь постепенно и малозаметно: сначала происходит проникновение «чужестранных обычаев, помалу вкрадывающихся тайно в Святую нашу Православную восточную церковь от еретиков — латин, и лютеров, и иных», а потом дело дойдет и до их учения: «аще в начале, яко быль малая, не искоренится, удобно в великое возрастает».

Из записок Ивана Желябужского (окольничий, Черниговский воевода):

Английский инженер Джон Перри, с 1698 года находившийся на русской службе, а в начале 1702-го отправленный для наблюдения за строительством кораблей в Воронеж, видел собственными глазами, как русские бородачи-плотники, в феврале 1703 ожидавшие приезд на верфь государя, были вынуждены расстаться со своими длинными бородами.

В ноябре 1701 года в Ярославской приказной палате содержался сосланный туда за какие-то вины солдат Преображенского полка Ивашка Иванов сын Кляпошников. По наружности он отличался от местных: видимо, подражая государю, брился и носил длинные волосы. В один день, когда его, по тогдашнему обычаю, вывели на связке для сбора милостыни, он привлек внимание ярославского посадского человека Афонасия Корноухова. Он подошел к незнакомцу и стал спрашивать, какого он чину человек и откуда. Затеяв беседу с бывшим преображенцем, сильно подвыпивший ярославец принялся его поучать. «Для чего де ты долгие волосы носишь? Велено де за то проклинать! А что де и бороды бреют без веления владычня, и за то…» — и далее Корноухов избранил государя матерными словами (какими именно, в деле не сказано; сообщается только, что это «непристойное бранное слово к ево царскому величеству в документе писать невозможно»). Когда Афонка Корноухов оказался в Преображенском приказе, он признался, что, к сожалению, ничего не помнит, так «того дни был пьян и в тех де числех пил запоем».

Становится более понятным, почему царь, разработав в деталях указ еще осенью 1698 года, не торопился его обнародовать, ограничиваясь шутовскими брадобритиями в придворной среде. Действительно, если одни лишь слухи о том, что по воле царя «бороды бреют без веления владычня», породили такую волну возмущения, которая, по мнению Петра, серьезно угрожала самому государю, то чего следует ожидать, когда везде объявят царский указ об обязательном брадобритии?

Но указ о бородах был важен не только с «эстетической» стороны. Шла война, и государство задыхалось без денег (меж тем чисто выбритые соратники царя богатели и богатели). В то время как налогами облагалось уже, кажется, все на свете.

В самом начале 1704 года правительство Петра приступило к реализации запрета частных и увеличения количества государственных торговых бань в крупных городах, доходы с которых следовало собирать централизованно в специальной канцелярии. Одновременно был запущен проект, который предполагал монополизацию государством права владения гостиницами (все частные постоялые дворы следовало забрать в казну с выплатой владельцам компенсаций). Но вскоре было решено все-таки вернуть их владельцам — при условии уплаты в казну четверти ежегодного дохода. Точно такую же часть дохода указ от 4 февраля 1704 года обязывал уплачивать всем владельцам частных мельниц. Тогда же, в начале 1704 года, был дан ход проекту об обложении специальным налогом всех пчельников и бортных угодий. С 1 января 1705 года именным указом было объявлено о государственной монополии на продажу соли, которая стала приносить казне ежегодную прибыль в размере 300 тысяч рублей, но поспособствовала разорению целого ряда купеческих фамилий.

Проект введения «бородовой пошлины», к реализации которого власти приступили в январе 1705-го, выделялся из десятка прочих финансовых проектов. Его уникальность состояла, прежде всего, в том, что авторство проекта, безусловно, принадлежало самому царю.

Палачом не прокормишься…

Насколько большим был этот налог? Давайте сравним.

Годовые вклады приглашенных из Англии корабельных специалистов колебались от 80 до 400 рублей. Капитаны морского флота иностранного происхождения получали за свою службу от 252 до 360 рублей в год, а поручики и штурманы флота — от 116 до 198 рублей. Боцманы западноевропейского происхождения могли рассчитывать в России на годовой вклад 91–120 рублей, а простые матросы получали 56–69 рублей. Матросы же русского происхождения зарабатывали всего 25–48 рублей в год. В полевой армии полковники драгунских полков западноевропейского происхождения могли рассчитывать на получение 600 рублей в год. В тех же драгунских полках русские полковники имели 300 рублей, майоры — 140, капитаны — 100, поручики — 80, прапорщики — 50, а рядовые солдаты и драгуны — 10 рублей в год.

В московских приказах годовые оклады дьяков колебались от 100 до 300 рублей. Приставы получали по 10 рублей в год, а «заплечные мастера» (палачи) и сторожа по 5 рублей. На прокормление же работающего на галерах каторжника выделялось полторы копейки в день (то есть около тех же пяти рублей в год).

Цены на некоторые товары в Москве в 1707 году:

• Пуд ржаной муки — 15 копеек.
• Пуд соли — 14 копеек.
• Пуд меда — от 75 копеек до 1 рубля.
• Пуд сала — 80 копеек.
• Гусь — 12 копеек штука; утка — 6 копеек.
• Куриные яйца (10 штук) — 1,5 копейки.
• Водка (за ведро; «ведро» — 12,3 литра) — 2 рубля 24 копейки.
• Пиво — 17 копеек бочка («бочка» — примерно 492 литра).
• 100 сальных свечей — 25 копеек.
• Воз березовых дров — 10 копеек.
• Чулки и башмаки — 1 рубль.
• Шуба для «ездового конюха» боярина Мусина-Пушкина обошлась в 3 рубля.
• Изготовление одного солдатского платья — 1,5 рубля…

Редкий московский двор стоил больше 200 рублей. Самое дешевое жилище (строение на церковной или монастырской земле) можно было купить за 7 рублей.

В ноябре-декабре 1703 года «за человека» давали (зависимо от пола, возраста и каких-то других характеристик) от 3 до 10 рублей. Например, именно за такую цену 17 ноября 1703-го казачий атаман Максим Фролов продал в Москве тринадцатилетнего «свейского полона лотыша» Юрия. Самой дорогой «рабой» оказалась восемнадцатилетняя чухонка Анна, за которую 16 ноября посадский человек Василий Полунин заплатил казачьему атаману Савелию Кочету 25 рублей.

Евгений Акельев — едва ли не единственный наш историк, который подробно изучил тему брадобрития при Петре I и написал книгу «Русский Мисопогон». В частности, он подверг сомнению «экономическую выгоду» от всей кампании.

Царедворцам, московским и городовым дворянам, приказным людям, первостатейным и второстатейным купцам и посадским было предписано платить 60 рублей, посадским третьей статьи и прочим категориям городского населения (извозчикам, ямщикам, боярским людям и др.) — 30 рублей. Из горожан от платы освобождались только священнослужители — священники и дьяконы.

Как уже говорилось, при уплате годовой пошлины бородач покупал знак, который должен был носить при себе. Указ о брадобритии относится лишь к городам и совсем не касался деревни.

Сведений об общем количестве изготовленных знаков не сохранилось. Но мы можем попытаться, пользуясь некоторыми отрывочными сведениями и косвенными данными, определить приблизительный объем полученной «выгоды».

Жители сибирских и поморских городов могли выплачивать «бородовую пошлину» на местах (следовательно, бородовые знаки надлежало отправить из Москвы в Сибирь и Поморье). Видимо, уже в ходе реализации указа было принято решение о раздаче бородовых знаков на местах в отдаленных городах Северо-Восточного Приазовья и Астраханского края. Жители всех остальных городов должны были для уплаты бородовой пошлины и получения знаков лично явиться в Москву, в Приказ земских дел.

18 апреля 1705 года в Тобольске была получена подробная инструкция о реализации «указа о брадобритии» в сибирских городах, а вместе с ней партия из пяти тысяч бородовых знаков. Впоследствии эта партия была распределена по сибирским городам.

Если для Сибири с городским населением около 15 000 человек было подготовлено 5000 бородовых знаков, логично предположить, что для раздачи служилым и посадским людям Москвы и городов Центральной России в Приказе земских дел было припасено не менее 40 000 знаков.

Предполагаемое общее количество напечатанных бородовых знаков могло составлять не менее 50 000. Если считать, что за каждый знак правительство планировало в 1705 году выручить минимум 30 рублей, успешная реализация указа о бородовой пошлине сулила пополнение казны на колоссальную сумму — 1,5 миллиона рублей. Минимум!

Ожидания царя от введения бородовой пошлины были действительно велики. Так, 13 января 1701 года австрийский посол Плейер доносил: «По моему ничтожному мнению, поскольку многие готовы лучше отдать не просто 50 рублей, но и собственную голову, лишь бы сохранить бороду, это принесет казне большие денежные суммы». Можно предположить, что дипломат в своем донесении передает настроение царя и его окружения по данному вопросу: русский горожанин расстанется легче с жизнью, чем с бородой, и тем более охотно согласится отдать в казну сбережения, которые у него, несомненно, имеются.

«Средний сбор (копейка за проход через городские ворота. — П. Г.) с «крестьянских бород» в Москве, — пишет Акельев, — составил лишь около 35 рублей в месяц, или около 420 рублей в год. Таким образом, нам удается определить, что в общей сумме бородового сбора 1705 года, которая составила 4155 рублей, копеечный сбор с «крестьянских бород» у городских ворот составил не более 10%. Остальная сумма (около 3700 рублей) — это деньги, полученные за уплату годовой пошлины». Тоже совсем немного.

Воспользовавшись для расчета средним значением налога, определим, что годовую пошлину за бороду в 1705 году в Приказе земских дел заплатили семь-восемь десятков человек… Так что если оценивать петровский указ с точки зрения его главной цели — пополнения государственной казны, то он оказался совершенно провальным. Правительство Петра рассчитывало на то, что десятки тысяч российских подданных, убежденных в греховности брадобрения, расстанутся со своими сбережениями и воспользуются правом ношения бороды за уплату большого годового налога, что принесет казне колоссальные доходы. На деле оказалось, что во всей Центральной России нашлась всего сотня человек, готовых отдать в казну столь крупную сумму за свою бороду. Сборы «с бород» оказались смешными.

При этом, например, 

Как поступать с теми, кто сначала обреется, но потом бороду запускает? Как мы видим, неурегулированность этих малых вопросов создавала для местных администраторов некоторое пространство свободы, они могли подбирать собственную стратегию реализации указа — от легкой до очень жесткой. 

Например, астраханский воевода Ржевский пошел намного дальше полученных инструкций. Согласно показаниям астраханцев, Ржевский, посылал своих людей по праздничным и воскресным дням в храмы, на большие улицы и перекрестки, где они хватали бородачей. «И у них усы и бороды ругаючи обрезывали с мясом».

Действия астраханского воеводы привели к самому крупному бунту времен Петровского царствования. В ночь на 30 июля 1705 года стрельцы и солдаты захватили Астраханский кремль. Перебив множество «начальных людей» во главе с самим Ржевским, иноземцев и приказных, стрельцы и солдаты кричали, что встали за веру, за усы и за бороды.

Восставшие намеревались овладеть Царицыном, затем Казанью и даже захватить Москву. Установив власть над столицей, астраханцы планировали выяснить у бояр, жив ли государь? Если же выяснится, что указы о брадобритии и ношении немецкого платья в самом деле исходили от царя, то бить ему челом, чтоб «старой вере быть по-прежнему, а немецкого платья бы не носить и бороды и усов не брить». А если Петр на это не согласится, то «и его, государя, убить до смерти, чая, что он, государь, подлинно подменной».

Бунт удалось подавить с невероятным напряжением, и Петр пошел на серьезное смягчение. Но «тишина о брадобритии» была недолгой. 6 апреля 1722 года, будучи в Сенате (в Москве), царь написал новый указ, которым повелел «подтвердить накрепко старый указ о бородах». На самом деле он создал новый закон.

Вместо дифференцированной в зависимости от социального статуса шкалы 1705 года вводился единый размер «бородовой пошлины» в 50 рублей. Но теперь ни о каких знаках нет и речи, зато убежденные бородачи обязаны были носить не только бороду, но также и «старое (русское. — П. Г.) платье» — чтоб, значит, издали видны были. У всех мужчин с бородой, но не в «старом платье» (кроме духовенства и пашенных крестьян) запрещалось принимать прошения: они объявлялись вне закона, их следовало ловить, приводить к представителям власти и взыскивать огромный штраф, половина которого предназначалась «приводчику».

Кстати, роль Петра в становлении неумирающего института доносчиков («приводчиков») велика и достойна отдельного исследования.

Следующий Сенатский указ от 12 июня 1722-го повелевал тех, кто подстригает бороду ножницами «не вплоть», «почитать за бородачей». Вскоре выяснилось, что многие бородачи, не желая расставаться с бородой, не имели при этом возможности платить штраф. Все они содержались под караулом, о чем воеводы доносили в Сенат. 14 июня 1723 года сенаторы распорядились выбривать таковым бороды насильно и освобождать на поруки. Однако 27 июня Петр ужесточил меры против неплательщиков, повелев отправлять их для зарабатывания денег в Рогервик (Таллин), на каторгу.

И наконец, 13 ноября 1724 года император собственноручно написал указ о создании специального государственного органа при Сенате, ответственного за сбор денег «с бород» и двойной подушной подати со старообрядцев. Этим же указом император вновь повелел напечатать специальные знаки медные, которые следовало выдавать заплатившим за ношение бороды. Через три дня в Сенат была представлена форма новых знаков с надписью: «Борода — лишняя тягота, с бороды пошлина взята». В декабре 1724 года изготовили 2600 таких знаков на предстоящей 1725 год. Но раздача знаков так и не была осуществлена — Петр скончался.

«Содержать в опрятности!»

Император был не только великим реформатором, прославленным в этом качестве выдающимися русскими людьми (Пушкиным, например), но и самодуром, безжалостным палачом, капризным самовластцем (о чем убедительно свидетельствует и его борьба с бородами). И, как ни страшно это писать, хорошо бы, наконец, беспристрастно соотнести принесенную им России пользу (слишком часто — сомнительную, как, скажем, присоединение территорий) со страшной ценой, за эту пользу Россией уплаченной.

Один не самый главный пример: скажем, созданный Петром Преображенский приказ, впервые объединивший функции следствия по государственным делам (в том числе за бороды или за пьяные о них разговоры, которые ведшие эти разговоры при всем старании даже под жестокими пытками вспомнить не могли), короткого суда и жестокой расправы. Преображенский приказ обладал полной бесконтрольной властью над всеми иными органами и организациями в стране; именно он стал моделью для будущей ВЧК и всех ее наследниц, чей опыт неубиваемо жив и сегодня.

Но бороды победить не смог даже Преображенский приказ.

В середине 70-х я был шапочно знаком с редактором журнала «Советская милиция», единственным в системе МВД обладателем бороды. По неясным причинам ему это долго сходило с рук. И вот однажды в коридоре министерства он столкнулся с могущественнейшим Николаем Щелоковым. «Полковник, — строго обратился к нему министр, — это по какому такому уставу офицеру разрешено носить бороду?» — «По французскому!» — находчиво отрапортовал редактор. — «И что же во французском уставе говорится?» — «Офицер, носящий бороду, обязан содержать ее в опрятности!» — с ходу сфантазировал вопрошаемый. Николаю Анисимовичу ответ понравился, он рассмеялся: «Ну-ну, содержите-содержите…»

Это дало повод впоследствии вольнодумцу на все замечания отвечать, что он просто выполняет приказ министра.