(18+) НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КОЛЕСНИКОВЫМ АНДРЕЕМ ВЛАДИМИРОВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КОЛЕСНИКОВА АНДРЕЯ ВЛАДИМИРОВИЧА.
Фото: Наталья Шатохина / NEWS.ru / ТАСС
(18+) НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КОЛЕСНИКОВЫМ АНДРЕЕМ ВЛАДИМИРОВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КОЛЕСНИКОВА АНДРЕЯ ВЛАДИМИРОВИЧА.
В Рождество все немного волхвы…
Иосиф Бродский, «24 декабря 1971 года»
«Щелкунчик» шагает по стране. Который год, и особенно в период боевых действий, потенциальные зрители отдают последнее, попутно нарушая санитарные нормы, чтобы попасть на «Щелкунчика» Петра Ильича в Большой театр. Приоритетным образом туда пускают кого-то, кто имеет отношение к СВО. Идет «Щелкунчик» и в еще нескольких московских театрах. Идет и в Михайловском театре в Санкт-Петербурге. Идет везде. Орех Кракатук трансформируется в «твердый Орешник»… Ледовый балет Татьяны Навки — тоже «Щелкунчик», максимально приближенный к императору. Других персонажей у нас для вас нет, мог бы сказать товарищ Сталин, выпуская в усы дым «Герцеговины Флор».
Но почему нет? Товарищ Сталин, произошла ужасная ошибка. Щелкунчик — совершенно не подлинно русский человек, приверженный «российским традиционным духовно-нравственным ценностям». Это чуждый нам деструктивный «Нускнакер» или даже, как говорят англосаксы, «Наткрекер». Явный «иноагент». Представитель разлагающейся и загнивающей до сих пор потребительской цивилизации, где даже Рождество празднуют не тогда, когда его следует отмечать православным. В то время как в России-матушке уже веками укрепляли традиционные ценности и культурные коды, такие как политический сыск, пытки, казни, доносы, крепостное право, в гофманианском мире недружественных нам стран предавались праздности и выкладывали подарки детям под елку.
Гофманианский Конфетенбург из видений Мари (порезавшейся стеклом, что тоже подозрительно) — воплощение деструктивной же глобализации, под гнетом которой страдали колонизируемые народы глобального Юга и мирового большинства:
«…веселились, смеялись, шутили и пели… Тут были нарядно разодетые кавалеры и дамы, армяне и греки, евреи и тирольцы, офицеры и солдаты, и монахи, и пастухи, и паяцы».
Евреев даже не нужно было искать в турбинах самолетов — вот они…
А Марципановый замок, которому грозила беда? На что содержится намек в клеветническом образе великана Сладкоежки?
«Быстро откусил он крышу вон с той башни и принялся уже за большой купол, но жители Конфетенбурга умилостивили его, поднеся ему в виде выкупа четверть города и значительную часть Цукатной рощи. Он закусил ими и отправился дальше».
Неужели непонятно, что великан Сладкоежка всего лишь возвращал кондитерские изделия, которые испокон веков принадлежали ему?
А who is mister Мышиный король? Почему этот образ считается негативным, в то время как он восстанавливал традиционные ценности своего многострадального народа, несправедливо изгнанного с королевской кухни?
Заметим, что Мари решала известную проблему этики — «дилемму трамвая», иначе именуемую «проблемой вагонетки»: разогнавшийся водитель трамвая оказывается перед двумя колеями — следуя по одной он, умертвит пять человек, по другой — одного. На какую колею ему свернуть? В тот момент, когда к Мари приходит Мышиный король, решивший ударить по центру принятия решений, девочка действует в духе деструктивных неолиберальных псевдоценностей. Она сдает на сгрызение Мышиному королю своих сахарных подданных, лишь бы тот не добрался до обожаемого Щелкунчика. Вот она, хваленая западная этика! Мы-то своих не сдаем…
Ну и наконец: все-таки в целом произведение Эрнста Теодора Амадея Гофмана имеет характер пропаганды квадробинга:
мыши и даже неодушевленные фигурки мыслят, говорят, действуют, страдают. Допустимо ли это в принципе, если учитывать новое законодательство?
Балет «Щелкунчик» Петра Чайковского на сцене Мариинского театра. Фото: Валентин Барановский / Коммерсантъ
Есть и проблема с еще более деликатными статьями разнообразных законодательных актов. Мари — ребенок. Но в конце произведения она выходит замуж за лицо неопределенного возраста, скинувшее с себя личину Щелкунчика. С одной стороны, справедлив вопрос: может ли девочка в столь юных годах в принципе выходить замуж? С другой стороны, конечно, у нее есть шанс внести свой посильный вклад в улучшение демографической ситуации в своей стране, что, безусловно, похвально и вырабатывает в юных зрительницах правильное отношение к браку, семье, деторождению. А то, не дай бог, Мари потом окажется «старородящей», да и кто ее, кроме Щелкунчика, возьмет с такой-то подвижной психикой.
Ну и как относиться после всего этого ко всяким либеральным Штальбаумам и Дроссельмейерам, объятым, как сказали бы в иные годы вслед за Карлом Марксом, «буржуазным филистерством»? Чему учит нас эта сказка? Да и многие другие произведения Гофмана, пронизанные нездоровой фантазией и темными намеками. Не зря царская цензура в России десятилетиями не пропускала в печать другую сказку этого сомнительного Эрнста Теодора — «Крошку Цахеса». Как писал Белинский Боткину в 1840 году: «Цахеса» нельзя и подавать в цензуру… ибо-де много насмешек над звездами и чиновниками».
Впрочем, разумеется, страстная любовь к «Щелкунчику» россиян понятна: в темные времена хочется сказочного света, возвращения детства, победы добра над злом, запаха елки и мандаринов (абхазские, впрочем, в этом году не прибудут), подарков и настоящего терапевтического Рождества. Гофманианских «сверкающих цукатных рощ, прозрачных марципановых замков». И чтобы какой-нибудь Дроссельмейер релоцировал тебя в «золотой карете, запряженной серебряными лошадьми». Мира, наконец. Потому и ажиотаж…
«Щелкунчик» — немецкая сказка. «Тихая ночь», главный рождественский гимн, — немецкий.
Сказки и хоралы не удержали тот же немецкий народ от соскальзывания к варварству. В этом едва ли виновата рождественская ель, здесь работали другие механизмы, не «механизм Рождества».
Об этом парадоксе говорил из эмиграции в своем радиообращении к немцам другой великий немецкий писатель, Томас Манн, в декабре 1940 года — только что все эти радиоскрипты переведены и опубликованы в издательстве Ивана Лимбаха (Томас Манн. «Слушай, Германия! Радиообращения 1940–1945 гг.». Санкт-Петербург, 2024).
«Сейчас вы снова собираетесь отметить этот христианский, немецкий праздник — второй раз за время войны, на которую вас и мир обрекли ваши нынешние вожди; многие из вас — в трауре по сыновьям и отцам, павшим при нападении на соседний народ, и все вы наверняка с тяжким сердцем при мыслях о том, как долго все это еще продлится и куда все это может завести… Но рождественские свечи горят. И я хочу спросить вас, какими в их свете предстают деяния, к которым ваш вождь сподвиг в прошедшем году ваш народ… деяния безумно преступные и разрушительные, в которых он намеренно сделал вас сообщниками… Расскажите мне, как рядом с такими деяниями звучат красивые старинные песни, которые вы теперь снова поете вместе со своими детьми, сами проникаясь чувствами детства. Или вы уже их больше не поете? Не иначе вам приказали вместо «Ночь тиха, ночь свята» распевать кровавые партийные гимны, эту помесь шансона с передовицей из районной газетенки, превознося какое-нибудь мрачное ничтожество как сказочного героя? Я не сомневаюсь, что вы послушаетесь, потому что ваше послушание безгранично и, признаться, ото дня ко дню все непростительнее».
Ну что ж… Через снежную крупу обыденности просвечивает Вифлеем, словно два временных среза пересекаются на театральной сцене. Это и есть, по Иосифу Бродскому, общечеловеческая «потребность в звезде»:
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства —
основной механизм Рождества.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}