Сюжеты · Общество

«Это был не жест протеста, а отчаяния»

«Новая» получила письмо от Антонины Зиминой, которая рассказала, почему решила покончить с собой в колонии

Андрей Карев, корреспондент судебного отдела

Константин Антонец и Антонина Зимина в суде. Фото: Анатолий Жданов / Коммерсантъ

Осужденная вместе с мужем за госизмену калининградка Антонина Зимина попыталась покончить жизнь самоубийством в колонии. В своем письме «Новой» она объяснила свой поступок тем, что находилась в отчаянии, а сил протестовать против давления администрации колонии у нее просто-напросто уже нет. Зимина рассказала своим родным, что ей отказывают во врачебной помощи, заставляют раздеваться на камеру, постоянно помещают в ШИЗО и отменяют свидания с родителями. А ее письма подвергаются жесткой цензуре — и многие из них не доходят до родителей и подруг.

«Мне было совсем плохо, давление 162 на 111. Лежу, открывается кормушка, говорю, что нужен медик. А мне говорят: «Пишите объяснительные: за то, что лежала утром и не убиралась в камере, и за то, что не делала зарядку». Приходит медик, говорит, что давление не повод. Получаю три листика. Пишу на каждом: «Горшкову от Зиминой. Объяснительная». Достаю (…). Беру в руку три объяснительные и отдаю их залитыми кровью», — написала Антонина из колонии.

Она неоднократно жаловалась на издевательства со стороны сотрудников УФСИН. Ужесточение условий содержания началось с ноября прошлого года. Зиминой запретили свидания, не оказывают медицинскую помощь, несмотря на проблемы со здоровьем, отправляют в ШИЗО,

а в мае этого года после отбытия 15 суток в штрафном изоляторе Антонину перевели на СУС (строгие условия содержания. — Ред.).

Сотрудники ИК регулярно пишут на нее рапорты: то не поздоровалась с руководством, то прилегла в неположенное время. При этом она часто плохо себя чувствует из-за повышенного давления и аллергии на синтепон, который используется в работе на швейной фабрике, где Антонина шьет спецовки.

В октябре к Зиминой на краткосрочное свидание приезжала подруга. Женщины общались через стекло. А после Антонину заставили пройти полный осмотр с полным раздеванием. При этом сотрудницы колонии отказались отвернуть регистраторы или положить их камерой вверх, хотя по правилам должны были это сделать.

После этого конфликт с администрацией колонии обострился. 24 октября в камеру к Зиминой пришел начальник учреждения Артем Горшков, писала Антонина в одном из своих писем. Он объявил, что Зимину переводят в ПКТ. «Раньше слышала, что начальник любит «поиграть». Он называет диапазон срока, например, от одного до пяти. И девушка должна убедить его, почему [ее накажут] на одни сутки. Для себя заранее решила, что в такие игры играть не буду. <…> И когда начальник сказал, что «ПКТ от одного месяца до трех», я улыбнулась и спросила: «Это за унижающее достоинство обращение?» — «Нет, его не было, это порядок досмотра». Пояснила, что так как к записям регистраторов имеют доступ лица мужского пола, то это именно унижающее достоинство обращение. <…> Добавила, что при других начальниках такого не было. Он сказал: «Значит, три месяца», — писала Зимина.

Антонина Зинина с мужем Константином Антонецом. Фото: соцсети

После этого она не выдержала и решила сказать все, что думает: «Вы очень жестоки. Это жестокие поступки. Вы — абсолютное зло! Но это не самое страшное, а самое страшное то, что вам это нравится».

В ответ Горшков сказал, что ему надоело «искать подход» к Зиминой.

В тот же день Зимину перевели в новую камеру, а на следующий день от нее потребовали написать три объяснительных. Что было дальше, вы уже знаете. Через несколько дней отцу Антонины сообщили, что она находится в Областной психиатрической больнице им. Ф.П. Гааза. Сейчас политзаключенную вновь перевели в камеру.

38-летняя Зимина и ее муж, 39-летний Константин Антонец, в 2019 году были осуждены за госизмену (ст. 275 УК). Зимина получила 13 лет колонии, Антонец — 12,5. Супругов арестовали, вменив им раскрытие личности действующего сотрудника ФСБ латвийской разведке. А доказательствами по уголовному делу стали фотографии со свадьбы пары в 2015 году, попавшие в интернет. На свадьбе присутствовал друг Зиминой, бывший эфэсбэшник. По словам близких, тот на свадьбе изрядно выпил, активно фотографировался с гостями, рассказывал о своей работе и предлагал «помочь с бизнесом». Фото попали в Сеть, чем супруги якобы раскрыли его личность иностранной разведке.

Позже этот эпизод исчез из дела, и появилось новое обвинение. По версии следствия, Зимина была якобы завербована латвийскими спецслужбами, а потом приобщила к «сотрудничеству» своего мужа. Следствие считает, что Антонец и Зимина будто бы передали иностранной разведке секретный документ — речь о приложении к постановлению Правительства РФ, которое касалось распределения субсидий резидентам калининградской ОЭЗ (особая экономическая зона). Однако Антонец не имел доступа к гостайне, о чем говорило его руководство. А «секретный» документ все эти годы висит на сайте калининградского министерства.

Суд проходил в закрытом режиме без участия родственников и прессы. С адвокатов была взята подписка о неразглашении. Антонина рассказывала, что в деле нет никакой доказательной базы, а у следователей просто был план по поимке «шпионов». Своей вины Зимина не признает. Она считает, что ей ужесточили режим из-за ее позиции по уголовному делу.

В настоящее время Антонина отбывает срок в колонии № 2 в поселке Ульяновка Ленинградской области, а Константин — на строгом режиме в ИК-6 в Петербурге.

Антонина Зинина. Фото: соцсети

Письмо Антонины Зиминой «Новой газете»

«Начну письмо с того, насколько я последнее время сжата рамками цензуры. Сегодня расписывалась за изъятие абсолютно всех моих писем последних трех дней. Пробегусь по изъятому: письмо подруге Марии Бовенко, в котором рассказывала о вчерашней комиссии и разговоре с начальником ИК (причину не понимаю, т.к. все сказанное им и мною было под видео протокол). Предполагаю, что в любом письме теперь запрещено упоминать начальника. Письмо подруге Марине Антонюк тоже не прошло цензуру — причина непонятна (рассказывала ей подробно, как именно мне оказывают помощь в медчасти — разовая акция под регистратор). Письмо родителям, в котором пересказывала беседу с прокурором, — тоже не прошло. Хотя все было записано и на бумаге, и на регистраторе. Еще письма, где упоминаю о нарушениях администрации. Итог — мне нельзя писать о них и разговорах с ними, о своем здоровье и медпомощи. Даже о беседе с прокурором (!), режим дня тоже запретная тема (по ст. 136 ПВР) опера изымают. Вот сейчас сижу и думаю, как бы написать, когда писать ничего нельзя.

Описание произошедшего тоже почему-то изымают. Могу сказать, что это был не жест протеста (на протесты давно нет сил), а жест отчаяния. Смалодушничала и не подумала о родителях. Сейчас занимают мысли о родителях, переживаю, что отняли их письмо мне, а мое — им. Боюсь, что они волнуются, ведь неизвестность пугает. Изымают много писем от незнакомых людей, уверена, что это письма поддержки. Из важных писем, что прошли цензуру еще в августе: там описано с чего все началось и чего от меня хотела администрация.

Последние месяцы сидела в ШИЗО по какому-то странному графику: 40 дней в СУСе, 15 — в ШИЗО. Так и в этот раз: вышла из ШИЗО 11 сентября, в ПКТ заехала 24-го (43 дня). Накануне была проверка ФСИН, я говорила проверяющим, что уже не выдерживаю постоянного ШИЗО, но ровно на следующий день еду в ПКТ. Надо сказать, что условия ПКТ для меня почти приравнены к ШИЗО, только курить можно на прогулках, но, учитывая, что сейчас очень холодно, а гуляю я в летних туфлях, это тоже очень сомнительное удовольствие.

Ужесточение режима связано с моей позицией по уголовному делу, я уже не думала, что это кому-то нужно спустя столько лет, и тем более удивительно все это. Так же с предвзятостью (если расскажу подробности — письма изымут). Мне почему-то запретили посылки и передачки (теперь только один раз в полгода).

Здоровье меня удивляет, порез уже перестал гноиться и покрылся корочкой: учитывая условия, мне в этом очень повезло. Общее самочувствие плохое, сильно скачет давление — 160/110, пульс 139. Но сегодня мне опять очень повезло, когда мне поплохело, сотрудники померили давление и дали таблетку. В ПКТ я сижу одна. С вредными сокамерницами общий язык можно найти, главное угощать их почаще сладостями. Но бывают и хорошие сокамерницы. С простыми сотрудниками тоже можно найти общий язык, если льстить и улыбаться. К сожалению, я уже моральных сил на это не имею. Я улыбаюсь и ухожу, стараясь не вступать в беседы. Сейчас сотрудники вежливые под регистратор, представители администрации приходят с одной целью — ужесточить ПКТ до уровня ШИЗО, и уже почти не видно различий.

С администрацией, наверное, с момента выдворения в СУС, я стараюсь не вступать в дискуссии, поскольку самая большая опасность исходит именно от них — инициаторов ШИЗО и разного рода странных и унизительных запретов. Порой нелепых до абсурда. Вот, пожалуй, все, что могу рассказать в надежде, что письмо пройдет цензуру. Но очень больно, что цензура нелогична.

Передаю приветы тем, кого упомянула в письме. Я держусь. Мечтаю о хорошей медицине. Расстраиваюсь, что отменили свидание с родителями. Скучаю по всем подругам, письма которых почему-то мне не доходят. Переживаю, что даже не подписывают заявление на встречу с адвокатом. Как бы хотела все рассказать подробно в деталях… 

С огромным уважением».