Письмо Антонины Зиминой «Новой газете»
«Начну письмо с того, насколько я последнее время сжата рамками цензуры. Сегодня расписывалась за изъятие абсолютно всех моих писем последних трех дней. Пробегусь по изъятому: письмо подруге Марии Бовенко, в котором рассказывала о вчерашней комиссии и разговоре с начальником ИК (причину не понимаю, т.к. все сказанное им и мною было под видео протокол). Предполагаю, что в любом письме теперь запрещено упоминать начальника. Письмо подруге Марине Антонюк тоже не прошло цензуру — причина непонятна (рассказывала ей подробно, как именно мне оказывают помощь в медчасти — разовая акция под регистратор). Письмо родителям, в котором пересказывала беседу с прокурором, — тоже не прошло. Хотя все было записано и на бумаге, и на регистраторе. Еще письма, где упоминаю о нарушениях администрации. Итог — мне нельзя писать о них и разговорах с ними, о своем здоровье и медпомощи. Даже о беседе с прокурором (!), режим дня тоже запретная тема (по ст. 136 ПВР) опера изымают. Вот сейчас сижу и думаю, как бы написать, когда писать ничего нельзя.
Описание произошедшего тоже почему-то изымают. Могу сказать, что это был не жест протеста (на протесты давно нет сил), а жест отчаяния. Смалодушничала и не подумала о родителях. Сейчас занимают мысли о родителях, переживаю, что отняли их письмо мне, а мое — им. Боюсь, что они волнуются, ведь неизвестность пугает. Изымают много писем от незнакомых людей, уверена, что это письма поддержки. Из важных писем, что прошли цензуру еще в августе: там описано с чего все началось и чего от меня хотела администрация.
Последние месяцы сидела в ШИЗО по какому-то странному графику: 40 дней в СУСе, 15 — в ШИЗО. Так и в этот раз: вышла из ШИЗО 11 сентября, в ПКТ заехала 24-го (43 дня). Накануне была проверка ФСИН, я говорила проверяющим, что уже не выдерживаю постоянного ШИЗО, но ровно на следующий день еду в ПКТ. Надо сказать, что условия ПКТ для меня почти приравнены к ШИЗО, только курить можно на прогулках, но, учитывая, что сейчас очень холодно, а гуляю я в летних туфлях, это тоже очень сомнительное удовольствие.
Ужесточение режима связано с моей позицией по уголовному делу, я уже не думала, что это кому-то нужно спустя столько лет, и тем более удивительно все это. Так же с предвзятостью (если расскажу подробности — письма изымут). Мне почему-то запретили посылки и передачки (теперь только один раз в полгода).
Здоровье меня удивляет, порез уже перестал гноиться и покрылся корочкой: учитывая условия, мне в этом очень повезло. Общее самочувствие плохое, сильно скачет давление — 160/110, пульс 139. Но сегодня мне опять очень повезло, когда мне поплохело, сотрудники померили давление и дали таблетку. В ПКТ я сижу одна. С вредными сокамерницами общий язык можно найти, главное угощать их почаще сладостями. Но бывают и хорошие сокамерницы. С простыми сотрудниками тоже можно найти общий язык, если льстить и улыбаться. К сожалению, я уже моральных сил на это не имею. Я улыбаюсь и ухожу, стараясь не вступать в беседы. Сейчас сотрудники вежливые под регистратор, представители администрации приходят с одной целью — ужесточить ПКТ до уровня ШИЗО, и уже почти не видно различий.
С администрацией, наверное, с момента выдворения в СУС, я стараюсь не вступать в дискуссии, поскольку самая большая опасность исходит именно от них — инициаторов ШИЗО и разного рода странных и унизительных запретов. Порой нелепых до абсурда. Вот, пожалуй, все, что могу рассказать в надежде, что письмо пройдет цензуру. Но очень больно, что цензура нелогична.
Передаю приветы тем, кого упомянула в письме. Я держусь. Мечтаю о хорошей медицине. Расстраиваюсь, что отменили свидание с родителями. Скучаю по всем подругам, письма которых почему-то мне не доходят. Переживаю, что даже не подписывают заявление на встречу с адвокатом. Как бы хотела все рассказать подробно в деталях…
С огромным уважением».