Портрет Дориана Грея наоборот

1.

23 марта 1919 года в Милане две сотни убежденных итальянских националистов, включая шесть женщин, собрались в арендованном зале, чтобы провозгласить создание нового движения. В его названии фигурировало слово «фашо». Оно означало просто «союз», но восходило к римской истории и притче. Прутья, связанные в один пучок, «фашина», демонстрируют силу собранной в кулак нации и слабость отдельной личности — если она не дуче, как стали называть организатора собрания Бенито Муссолини.

В новом союзе историкам удалось опознать 85 человек, из них: 20 писателей и журналистов, 20 чиновников, 12 рабочих, 5 ремесленников и 4 учителя. 14 человек были моложе 20. Важную роль играли ветераны-штурмовики — «ардити». «Храбрецы» — так переводится это слово — всегда ходили в черных рубашках, ставших униформой нового движения.

Сперва «фашистов» было очень мало. К концу года их набралось на всю Италию 870 человек. Но именно тогда родился мужественный фашистский стиль, которому предстояло большое будущее. Помимо упомянутых черных рубашек, которые напоминали и красные рубашки гарибальдийцев, и коричневые будущих нацистов, этот стиль создал свою фашистскую литургию с массовыми шествиями, а также воскресил римское приветствие (Муссолини боялся микробов и считал рукопожатие негигиеничным).

Гимном нового движения стала старая студенческая песня «Юность», снабженная новыми словами:

Дворянин, поэт, крестьянин
И рабочий в блузе синей —
Каждый честный итальянец
Присягает Муссолини.

Даже бедняки окраин
Путь свободы выбирают
И плечом к плечу шагают,
Стяг фашизма развернув.

2.

Явление фашизма на политической арене имело огромное значение. К началу Второй мировой войны больше половины европейских стран управлялось диктаторами той или иной разновидности. Схожая картина наблюдалась и в Латинской Америке. Пример Муссолини стал заразительным — но сначала он и сам не догадывался насколько.

Самыми заметными в нарождающемся идеологическом движении были авангардисты-футуристы и прежде всего их король — Маринетти. На первом же митинге в Милане он прочел свои стихи в прозе (сам он называл это «аэропоэзией»), где все глаголы стояли в неопределенной форме, а синтаксиса не было вовсе.

(По-моему, это живо напоминает глоссолалию у Сорокина.) Не так давно в Италии вышел огромный (839 страниц) роман миланского профессора Антонио Скурати под названием «М. Сын века» о жизни Муссолини. Книга немедленно стала бестселлером и популярным сериалом. Хотя автор — убежденный антифашист, нейтральный подход к фигуре диктатора привлекает внимание и сторонников Муссолини, которых до сих пор немало в Италии.

Этот феномен характерен и для истории искусства. Роберт Хьюз, крупный художественный критик, в своей замечательной книге «Рим» задался вопросом о судьбе итальянских футуристов.

3.

Среди многих легенд о Муссолини одна утверждает, что в Швейцарии, где он некоторое время работал, будущий дуче познакомился с Лениным, и тот научил его делать революцию.

«Главное, — говорил один вождь другому, — это авангард: неважно, чего хочет и что говорит народ, для революции нужен только железный кулак».

Муссолини послушался и, к собственному удивлению, преуспел. Он не мог представить, что так легко падет законная власть в Италии. Интересным последствием этой победы стала не только политическая, но и культурная революция — победа итальянских футуристов, которые создали эстетику фашизма.

Однажды мне довелось беседовать о ней не то в Амстердаме, не то в Лондоне в гостях у знаменитого искусствоведа Игоря Голомштока, автора хрестоматийной монографии «Тоталитарное искусство». В книге есть главы об искусстве китайском, сталинском, немецком времен Гитлера и итальянском в эпоху Муссолини. Последнее, несмотря на фашизм, было интереснее других. Когда я спросил Голомштока, почему так вышло, он ответил коротко: «Это же итальянцы с отточенным веками вкусом, они ничего не могли с собой поделать».

Их главный поэт говорил: «Туризм — язва, разъедающая тело Италии, она превращает Италию в кладбище прошлого».

Поэтому футуристы хотели взорвать все палаццо Венеции и засыпать их руинами каналы. (Любопытно, что когда в Венеции уже в наше время к муниципальной власти пришли левые, они предложили провести в городе Олимпийские игры и для этого засыпать лагуну.)

Маринетти был скандалистом. Он говорил, что война — гигиена истории, необходимая каждой стране. Кроме этого, Маринетти, вспоминая холодные слипшиеся макароны, которыми его кормили на австрийском фронте, решил запретить пасту, которая, по его мнению, делала итальянцев толстыми и ленивыми. Заменить ее была призвана кухня будущего. По ее рецептам, собранным в поваренную книгу футуризма, готовили в туринском ресторане Santo Palato. Коронное блюдо — «курофиат»: фаршированная шарикоподшипниками птица, которую подает женщина из завтра — лысая официантка в очках.

4.

Родившись в тогда еще отсталой, увязшей в своем классическом прошлом стране, футуристы мечтали перелицевать ее по своей выкройке. Стремясь избавиться от «подлой действительности», Маринетти в манифесте 1920 года потребовал предоставить «всю власть людям искусства».

Первым его услышал сам Муссолини. Трактуя государство как произведение искусства, он увидел себя художником, творящим не кистью и резцом, а силой и беззаконием. Взяв пример с ренессансных князей, Муссолини представлял историю бесконечно пластичной, а себя — мистическим воплощением ее художественного духа.

— Что, в конце концов, значит фашизм? — спросили Муссолини его интеллектуальные сторонники, уставшие искать определение в зарослях логических и идейных противоречий этой политической доктрины.

— Фашизм — это я, — лаконично, но исчерпывающе ответил диктатор.

Не ревнуя, как самоучка Гитлер, к художникам, 

Муссолини верил, что итальянцы смогут обойти Англию и Америку и стать лидерами Запада. В 1930-е годы Италия действительно добилась успехов в разных, но равно заметных областях. Итальянцы делали лучшие гоночные машины, отличные бипланы, элегантные пишущие машинки. Быстрее других пересекал Атлантику роскошный лайнер Rex. Открылся Венецианский кинофестиваль. Италия стала чемпионом мира по футболу. Пиранделло получил Нобелевскую премию. Боксер Примо Карнера по кличке Кинг-Конг ринга победил всех соперников в спорте, который Муссолини называл «лучшим выразительным средством фашизма».

Казалось, что Италия дотягивается до кристального будущего, о котором мечтали футуристы. Муссолини считал фашизм омолаживающим гормоном, который, вырвав Италию из вековой спячки, позволит ей не брести, не шагать, а бежать впереди всех.

Последнее надо понимать буквально. В «Амаркорде» есть сцена парада, на котором начальники осматривают строй бегом. Это не комическая выдумка Феллини, а отражение повсеместной практики фашистских времен. Демонстрируя мужественность режима, Муссолини ввел бег в сапогах, орденах и при шпаге.

5.

«Амаркорд» — мой любимый фильм из всех, которые я видел или увижу. Он рассказывает о карнавальной природе тоталитаризма и о тоталитарной природе карнавала. Но кроме того, в смешном и трогательном фильме состоялся синтез истории с мучительной ностальгией, не знающей оправдания.

«Амаркорд» — об итальянском фашизме, о чем мы, увлеченные лучшим во всем кинематографе набором персонажей, можем и забыть. Но Феллини помнит и об этом говорит — и в кино, и на бумаге, в своей исповедальной книге «Делать фильм».

Отодвигая в сторону другие факторы, истоки фашизма Феллини ищет в патологическом инфантилизме как своих героев, так и всей нации.

6.

Фашизм быстро вобрал в себя футуризм и тем сделал его ненужным. Власти он казался чересчур эксцентричным, другими словами — свободным. Для итальянского фашизма, как и для советского коммунизма, футуризм был слишком радикальным течением. Поэтому он и сдулся, уступив место эпигонам классического жанра и любителям монументальных пропорций.

— Как только появилась колонна, — говорил Шкловский в начале 1930-х, — я понял, что авангард умер.

Апофеоз этого направления — «Фашистский триптих», в центре которого икона Муссолини. На ней, словно пародируя троицу, художник изобразил дуче с тремя головами. В любом ракурсе, однако, он напоминает не Августа, а Нерона, причем в исполнении Комара и Меламида.

В таком качестве фашистская эстетика перебралась на север, к нацистам — и полюбилась Гитлеру.

Чувствуя себя в первую очередь заблудившимся художником, фюрер объявил, что «государство представляет собой только средство поддержания культуры». Чтобы «очистить» ее, он решил отделить зерно от плевел. В 1930-е годы нацисты конфисковали из 20 государственных музеев 20 000 работ, представляющих, по их представлениям, дегенеративное, то есть вредное и безнравственное «еврейское искусство» (из 112 художников только шесть были евреями). Чтобы сделать процесс наглядным, в 1937 году началось турне «дегенеративного» искусства по 11 германским городам. В опалу попали все школы модернизма, возникшие, по хронологии Гитлера, после 1910 года. В противовес им он открыл выставку истинно немецкого искусства, для которой сам отбирал работы. По определению нацистов, эта выставка противопоставляла Дионису Аполлона, на которого никак не был похож встречавший зрителей штурмовик на плакате. Молодцеватый нацист в коричневой рубашке на алом фоне напоминал глиняного Голема на закате. Квадратное лицо без выражения, глаза — как в прорези, ладное механическое тело. Схема человека, упрощающая психологию до лозунга.

Такой же была и станковая живопись нацистов. Один триптих 1941-го года изображал воюющую Германию в виде шахтеров, солдат, крестьянина и быка. Только у последнего — человечная морда и осмысленный взгляд. Остальные — на одно лицо. И все смотрят вверх, будто остолбенели, увидев что-то невыносимое, возможно — будущее.

7.

Сам Гитлер предпочитал другое искусство. Страстный поклонник античности, обещавший Рейху эллинский идеал прекрасного, он повесил над своим камином то ли языческое, то ли натурфилософское панно Адольфа Циглера «Четыре элемента». Написанное в стиле академического маньеризма, оно целиком составлено из прежних образцов. Огонь, Землю, Воду и Воздух символизировали обнаженные девы, стоявшие на полу в шахматную клетку. Все здесь знакомо: пол — из Вермеера, девы — из Кранаха, груди — из мрамора, фигуры напоминают кариатиды из храма вечного покоя. Глядя на такое, вспоминаешь Кашпировского, уверявшего с голубого экрана «вам спокойно». 

Для Гитлера хорошая картина была портретом Дориана Грея наоборот. Никогда не меняясь, он прятал под собой тот кошмар окружающего, который живописали с ужасом и талантом «дегенераты» Веймарской республики.

Эта короткая эпоха так и осталась бельмом на глазу истории. Мы не знаем, помогла или помешала Веймарская Германия появлению нацизма. Точно известно, что она его не остановила.

Нью-Йорк