Вернулся, как будто ничего не было, — и за «баранку»?

Буквально на днях в массивном восьмиэтажном бывшем здании одного из крупнейших российских банков в самом центре Москвы открылся Военно-социальный центр Министерства обороны России. На то что у военного ведомства появился изрядный объем социальных задач, намекают огромные и, если честно, весьма уродливые буквы вывески на фасаде. Это же подтвердила во время открытия бывшая руководительница Фонда «Защитники отечества», до сих пор в основном занимавшегося теми или иными проблемами участников военных действий, а ныне заместитель министра обороны Анна Цивилёва.

По ее словам, центр в режиме «одного окна» будет предоставлять военнослужащим финансовые, административные и социальные услуги, и его цель создать «бесшовное взаимодействие между действующими военнослужащими и теми, кто увольняется в запас, демобилизуется, выходит за периметр Минобороны». Судя по ее словам, на этот, флагманский, центр ляжет большая нагрузка, поскольку на данный момент фонд, которым она до недавнего времени руководила, получил «более 1,4 млн обращений и запросов на оказание помощи. Из них 70% касается именно действующих военнослужащих».

Если соотнести эти приведенные Цивилёвой цифры с тем, что, по официальным данным, озвученным президентом страны, штатная численность Вооруженных сил страны составляет 2,04 миллиона человек, из которых 1,15 миллиона — военнослужащие, а непосредственно на театре военных действий находится 617 тысяч российских военных, то

На то, чтобы развернуться в сторону системного понимания того, что людям, отправленным в зону спецоперации, потребуются государственная поддержка, реабилитация, адаптация и самые разные формы помощи, государству потребовалось больше двух лет. Совершенно очевидно, что в феврале 2022 года все эти задачи никто в руководстве страны не брал в голову и не планировал, что они со всем этим будут делать. И поначалу всевозможной социалкой в отношении тех, кто оказался на фронте, и тех, кто с него начал возвращаться, занимались всевозможные волонтеры и энтузиасты на местах.

Только в апреле 2023 года, когда стало понятно, что военные действия затягиваются, а поток тех, кто побывал на фронте и возвращается обратно, в мирную жизнь, начал расти, указом президента был создан Государственный фонд поддержки участников специальной военной операции «Защитники Отечества», которому было поручено, как сказано в указе, «комплексное сопровождение» ветеранов текущих боевых действий и членов их семей.

Теперь для такого сопровождения, видимо, в силу масштабности разверзшейся задачи, создан специальный государственный центр. С одной стороны, это говорит о том, что да, проблема, она же задача — есть, и она — масштабна, с другой стороны, это подсказывает, что на всю эту поддержку нужны деньги и деньги немалые, а они счет любят, и потому стоит их держать в государственных руках, а с третьей — это железобетонно подтверждает, что в социальной ткани страны снова возникла эта страта — «ветераны боевых действий», которая не только и не столько слово на корочках про льготы, но про повседневную жизнь внутри далекого от фронта общества тех, кто знает теперь на личном опыте, что такое убивать, что такое видеть смерть, что такое выполнять приказ.

И они уже тут, рядом, живут и встраиваются в мирный быт самыми разнообразными способами. Поэтому и новости о них выглядят как зебра.

Вот министр образования Кравцов заявляет, что по всей России во всех педагогических высших учебных заведениях страны будут открыты «центры переподготовки участников специальной военной операции (СВО) для ведения в дальнейшем образовательной деятельности в школах» и что «в российских школах планируется проводить выездные сборы для учеников в рамках нового предмета «Основы безопасности и защиты Родины». Новый предмет начнут преподавать в школах с 1 сентября 2024 года, а уроки будут проводить в том числе участники СВО, у которых есть профильное педагогическое образование». Таким образом,

и, видимо, в первую очередь по обществознанию и истории, поскольку кому, как не тем, кто с оружием в руках защищал новый, предложенный руководством страны взгляд на место и роль России в мире и в истории, этим заниматься.

Впрочем, они уже вполне этим занимаются, выступая по всей стране на всевозможных Уроках мужества и сходных мероприятиях.

И тут возникает другая полоса, проблемная. Раз за разом, тут и там после появления ветеранов в школах в местных новостях появляются чаще всего относительно робкие заметки о том, что, возможно, учитывая контингент, из которого в значительной доле набирались участники одной известной ЧВК, не стоит именно их пускать к детям.

Вот в Новосибирске такой ветеран, до этого убивший и закопавший в фундамент своего дома собственного тестя, фотографируется со школьниками в библиотеке имени Гарина-Михайловского. А вот паблик новосибирского отделения «Российской ассоциации героев» отчитывается, что «участник штурма Бахмута (Артемовска) Никита Владимирович С.» проводил встречи с учащимися лицея № 9 и с курсантами патриотических клубов». И так по кругу: бывшие осужденные за тяжкие преступления «ветераны» учат детей любить Родину в Арзамасе, в Москве, в Саратове, в Ульяновске, и география таких случаев множится и множится.

Как множится и число вернувшихся из зоны боевых действий среди тех, кто совершает все новые и новые преступления. Только за пару последних месяцев новости сообщили об убийце-расчленителе в Ленинградской области, и об убийце 12-летней девочки в Кузбассе, и о расстрелявшем партнера по бизнесу ветеране в Санкт-Петербурге, и о двойном убийстве в Якутии. Согласно подсчетам коллег из издания Верстка*, по судебной картотеке за последние два года «новые ветераны» совершили как минимум 84 «смертельных» преступления: 55 убийств, жертвами которых стали 76 человек; 18 случаев нанесения тяжких телесных повреждений, в результате которых погибли 18 человек; 9 нарушений ПДД, повлекших смерть 11 человек; два склонения к употреблению наркотиков, из-за этого скончались двое несовершеннолетних. Количество же более легких преступлений не поддается подсчету, и есть основания полагать, что их число будет только расти по очевидным причинам: вседозволенность, агрессивность, ПТСР, алкоголь, бытовая неустроенность и так далее.

Такой портрет «новых ветеранов» резко контрастирует с тем образом, который пытается рисовать официальная пропаганда и власти на всех уровнях. Начиная от заявления президента о том, что именно нынешние «мужественные молодые люди», а именно «кадровые военные, добровольцы, люди гражданских профессий, которые были мобилизованы на военную службу, должны выходить на ведущие позиции и в системе образования, воспитания молодежи, и в общественных объединениях, в госкомпаниях, в бизнесе, в общественном и муниципальном управлении, возглавлять регионы, предприятия, в конечном итоге самые крупные отечественные проекты». Стоит вспомнить не сильно удачную попытку «Единой России» организовать выдвижение «новых ветеранов» на праймериз перед многочисленными грядущими в сентябре региональными выборами (согласно различным данным, сильно меньше половины заявившихся прошли дальше). И начавшиеся в регионах назначения участников боевых действий на различные должности: депутаты Березовского района Ханты-Мансийского автономного округа единогласно избрали своим главой военнослужащего Руслана Александрова, а в Дагестане вернувшийся с фронта Замир Гаджимурадов назначен советником главы Дагестана.

Чтобы сделать этот процесс более массовым, в марте этого года была запущена программа «Время героев», которая предполагает получение «новыми ветеранами» и действующими военнослужащими образования, достаточного для замещения различных управленческих должностей. В первый поток было отобрано 83 человека, которые в апреле-июне начали проходить стартовый модуль этой новой образовательной программы.

Все эти люди уже сейчас живут тут, рядом с нами: ходят по тем же улицам, едут в тех же автобусах, возможно, именно они спускались сегодня утром с нами в одном лифте. Разумеется, хочется знать, кем они станут, кем они будут сейчас и далее для страны и для всех россиян. Поэтому именно последних мы об этом и спросили, задав совместно с «Левада-центром»* вопросы о будущем «новых ветеранов».

Полученные ответы заставили задуматься о трех моментах.

Так, во-первых, на вопрос «Как вы полагаете, как будут нынешние власти относиться к большинству демобилизованных, которые вернутся из зоны боевых действий на Украине?» наши респонденты ответили, что: 

• их будут назначать на высшие посты и руководящие должности — 11%, 
• на высшие посты их назначать не будут, но проявят заботу и помогут в решении их проблем — 49%, 
• к ним не будут проявлять никакого особого отношения — 13%, 
• власти будут игнорировать их проблемы — 6%, 
• затруднились ответить 11%.

Если смотреть на эти результаты по различным разбивкам, то все ровненько-ровненько, ни одна группа ни по возрасту, ни по образованию, ни по полу или доходу особо уж сильно не отличается от другой. Кроме распределения географического. Респонденты из Южного федерального округа более чем вдвое чаще затруднялись ответить на этот вопрос (26%), а когда отвечали, более чем на десять пунктов реже полагали, что к вернувшимся проявят заботу (38%). Невозможно не вспомнить, что именно регионы Южного округа, а именно Ростовская область и Краснодарский край, максимально плотно граничили и граничат с зоной боевых действий, и через них двигаются войска, и жители этого региона видят и ощущают больше других жителей России. В Ростове-на-Дону располагается штаб Южного военного округа, который координирует ведение военных действий, там же находятся Военный суд ЮВО и многочисленные госпитали, куда эвакуируют раненых, и центры, в которых происходит опознание погибших. Да и все помнят, куда первым делом отправился год назад со своим воинством покойный Евгений Пригожин и как его там встречали.

Можно с большой долей уверенности полагать, что 

Возможно, есть и иные причины для такого отклонения в ответах, но на поверхности лежит то, что видно на карте и слышно в новостях: 

• убийцей 8-летней девочки в Ростовской области оказался экс-военный с СВО; 
• около восьми утра 24 июня 2023 года Пригожин опубликовал видео из штаба Южного военного округа в Ростове-на-Дону; 
• в Ростовской области разыскивают 57-летнего бойца СВО, подозреваемого в тяжком преступлении, по версии правоохранителей, он мог убить шестерых военнослужащих и скрыться; 
• двое участников банды «Цапки» из станицы Кущевская Краснодарского края, которые ранее были осуждены на 20 лет колонии строгого режима за преступления в составе ОПГ, заключили контракты на участие в специальной военной операции и получили помилование.

Во-вторых, мы еще спросили: «На ваш взгляд, какая судьба ожидает большинство тех, кто будет возвращаться из зоны боевых действий на Украине?», и получили следующие ответы: 

• они станут элитой нашего общества (будут определять его внутреннюю и внешнюю политику) — 6%; 
• они будут воспитывать подрастающее поколение, станут воспитателями и наставниками в школах — 16%; 
• они будут работать в силовых структурах и охранных предприятиях — 15%; 
• они вернутся на рабочие места, с которых ушли, — 37%; 
• они не смогут найти себе места в мирной жизни — 11%; 
• они пополнят ряды преступников и хулиганов — 3%; 
• другое — 1%; 
• затруднились ответить — 11%.

Тут сразу бросается в глаза, что с будущей новой элитой явно как-то не очень пока в части ожидания россиян, но особенно и отдельно тревожит готовность видеть воинов учителями своих детей и внуков. Обратил на себя вот какой момент: если среди всей выборки будущими силовиками «новых ветеранов» видят 15% опрошенных, то среди молодежи — сразу 30%, и тут же отметим, что эта же молодежь совсем не представляет их будущей элитой — среди молодых людей только 3% посчитали такое возможным.

Разумеется, такие результаты мы привычным образом решили перепроверить, поговорив с московскими студентами, напрямую спросив их, кем они видят в будущем тех, кто демобилизуется из зоны боевых действий, и попросив пояснить свои ответы. Сразу скажем, что ответы практически совпали с тем, что мы услышали в ходе нашего большого опроса.

Вот как расположились профессии в порядке убывания частоты упоминаний в ходе нашей беседы: 

• охранники, 
• полиция, 
• росгвардейцы, 
• мелкие предприниматели (ведь у них теперь есть деньги! — часто мелькавшее замечание), 
• кто-то, кем они и были до этого, 
• военруки в университетах, где есть военные кафедры, 
• и учителя ОБЗР…

Очень часто звучал ответ: снова вернутся на фронт, потому что привыкли к этому, отвыкли от мирного, да и к деньгам наверняка привыкли. Как заметил один из студентов-юристов: «Вы же представляете, у них и личность там поменялась, им же долго все это будет видеться и сниться, да и привыкли они там к совсем другим отношениям между людьми — они теперь только с такими, как они, в основном смогут, у них там что-то вроде «нового братства», а мы для них как инопланетяне, они долго с нами не смогут, да и на такие зарплаты, как тут, они не согласятся после своих тысяч и тысяч».

Мы попросили уточнить, почему молодым людям кажется, что первым выбором демобилизованных может стать именно силовой блок профессий, и нам ответили, что это в глазах молодежи приблизительно одно и то же с точки зрения тех навыков, которые требуются: надо быть жестким и даже жестоким, надо быть дисциплинированным, надо любить оружие, надо с недоверием относиться к людям и надо вообще не очень ценить людей, которые «не в погонах». Были те, кто предположил, что и силовики будут рады видеть такое потенциальное пополнение в своих рядах: люди с военными навыками наверняка могут пригодиться для разных вариантов службы — и для просто охраны порядка, и для всяких специальных операций. Однако другие отметили, что сначала надо будет всех и как следует проверять на психологическую устойчивость и, возможно, даже отбраковывать именно по части возможных потенциальных срывов, которые у людей с оружием в руках в мирной жизни могут приводить к страшным последствиям.

Но все коллективно согласились, что в ближайшем будущем мы все с высокой долей вероятности сможем увидеть удвоение количества охранников практически везде: «Это же очевидно, что прямая дорога для них, особенно если с ранениями и больше ничего не могут, а таких много, — в ЧОПы, будут сидеть в магазинах и школах, да на парковках, решать сканворды, получать свои ветеранские выплаты, орать на всех и ни за что не отвечать».

Самая большая дискуссия разразилась, когда мы спросили, так что все же с элитой: будет ли шанс у демобилизованных занять места в муниципалитетах и мэриях, а то и того повыше — в региональных парламентах и правительствах, а то и в Госдуме и федеральных министерствах. Молодежь оказалась крайне цинична в этом вопросе, практически единодушно ответив, что: 

• а) безусловно, будут выдернуты три-пять-десять «выставочных героев», которых куда-то назначат, а потом будут всем показывать и всячески пиарить везде, доказывая, что военные действия дают старт к карьере высокого полета, но это будут именно единичные случаи;
• и б) массово ничего такого не будет по той простой причине, что все места уже заняты, и, как известно, у «генерала и министра есть свои сыновья», и старая элита и старая номенклатура костьми лягут, но никаких выскочек на свои хлебные места не пустят.

«Это же очевидно, и у нас об этом много говорят — все эти военные привилегии, это такая штука, что не всем тут, в мирной жизни, они нравятся, как, например, привилегии с поступлением в университеты. Им сейчас без экзаменов и с любым ЕГЭ дорога открыта, что в МГИМО, что в МГУ, а мы поступали по-честному, бились за свои места, и тут никому эти привилегированные не нравятся. Так будет и с назначениями на всякие должности: если кого-то и назначат куда-то, то его оттуда выживут быстренько, доказав бесполезность или еще как. Максимум в бизнесе их рассадят тут и там во всякие советы директоров, как свадебных генералов, но и то потом сольют потихоньку», — резюмировала студентка факультета управления.

В конце наших весьма бурных бесед студенты отметили, что они, похоже, как и государство, не особо задумывались о том, что будет с теми, кого мобилизовали, кого законтрактовали и кто, вкусив военных будней, неизбежно будет возвращаться в мирные города и поселки. Все наши собеседники, которые в принципе к ведению боевых действий в Украине относятся и нейтрально, и осторожно одобрительно, и негативно, согласились, что, во-первых, в принципе до прямо боев и потерь не надо было доводить, а во-вторых, уж коли довели, то надо было изначально думать о людях и готовить социальную, психологическую инфраструктуру, потому что самый популярный ответ от молодежи на наши вопросы о будущем «новых ветеранов» был: «Кем бы они ни стали, все равно сопьются».

И это подводит нас к третьему важному замечанию на полях проведенного опроса.

То есть им каким-то удивительным образом представляется, что можно вот так просто сходить повоевать, а потом вернуться обратно к станку или за прилавок, за руль, за компьютер, на стройку и продолжить прежнюю жизнь.

Может, с какими-то отдельными особо крепкими духом людьми такое и бывает. Но исторический, в том числе отечественный, опыт, появившийся и проявившийся и после Великой Отечественной войны, и после Афганистана и Чечни, показывает, что с ветеранами боевых действий всегда есть проблемы.

• Во-первых, те самые социально-психологические, которые связаны с возникающей привычкой не сильно ценить или вовсе не ценить человеческую жизнь, включая собственную. В результате сами собой возникают и бытовая жестокость, и пренебрежение всевозможными правилами безопасности, включая, например, вождение транспортных средств, и легкость и быстрота в принятии, скажем так, силовых решений, которые могут быть как-то полезны где-то там, на фронтах, но совершенно неуместны и опасны в мирной жизни. Все это так или иначе сказывается в мирной профессиональной и личной жизни любых ветеранов.
• Во-вторых, материальная сторона вопроса: и после предыдущих войн у демобилизованных зачастую сначала возникали дополнительные средства, что ветеранские, что появившиеся еще каким-то иным путем, что дарило ощущение вольготности, но все деньги, все средства имеют обыкновение заканчиваться, и когда наступала рутинная мирная жизнь, это становилось проблемой. В нашем же нынешнем случае, когда государство заваливает отправляемых на фронт деньгами (так, единовременная выплата при заключении контракта, например, в Санкт-Петербурге составляет 1 300 000 рублей, и другие регионы не отстают), у воюющих и у ветеранов довольно быстро и неизбежно возникает привычка ко многим нулям, но по возвращении повседневная жизнь в иных финансовых реалиях, включая зарплатные и ценовые, может стать для них неприятной неожиданностью. Которая как раз и может подтолкнуть их и к поиску новых видов занятости, что не всегда идет впрок, и к той самой наклонной плоскости.
• И в-третьих, что, пожалуй, является уже сейчас и может стать еще большей проблемой с ветеранами. В английском языке есть такое слово entitlement и производное от него entitled. Первое на русский переводится как скучное «право», а второе, и просто как «имеющий право» — как тот, кто «ощущает, что имеет право делать или иметь то, что захочет, без необходимости работать для этого или заслуживать этого, просто из-за того, кто он есть». И это очень наш случай.

В тех, кто сегодня воюет, и тех, кто уже вернулся в мирную жизнь после боевых действий, государство и пропаганда взращивают и скармливают именно это чувство: чувство особенности, чувство исключительности и чувство того, что все общество им должно. С таким ощущением крайне сложно вернуться обратно за баранку, к отбойному молотку, в скучный офис или магазин. Ветераны всегда будут, может, и не хотеть, но ожидать большего для себя ото всех вокруг. Да и трудно не ожидать, когда из каждого утюга, что в обычных медиа, что в социальных сетях, пропаганда любое их действие одобряет и восхваляет, отдельно и особенно противопоставляя тем, кто «не там».

Это так или иначе и создает у «новых ветеранов» такое социальное самоощущение, с которым вряд ли справится любой военно-социальный центр, сколько ни старайся. Появление, выделение в обществе отдельной социальной страты, умеющей применять оружие и требовать, особенно в социуме, который в целом и общем ожидает, что они там повоюют, а потом вернутся обратно, как будто ничего и не было, будет крайне трудно — любыми льготами и выплатами — бесшовно и мирно вшить в ткань и так невротизированного российского общества. А может быть, и невозможно.

* Признаны в России «иноагентами».