Мой сокамерник мне говорил: мне во сне умереть.
Как прожить новый пасмурный день, вовсе не представляю.
Все, что грело на воле, совсем перестало гореть,
И теперь замерзает душа. Я его понимаю.
Говорил человек-богатырь, будто кровь с молоком:
Не скажи никому, что тихонько ночами рыдаю.
Думал — сам как бетон, оказался таким слабаком…
Оказался сильнее закон. Я его понимаю.
А еще говорил: я как будто стесняючись жил.
Был счастливым — казалось, у будущего занимаю.
Словно малые силы для важной минуты копил.
Неужели тот миг наступил? Я его понимаю.
А другой говорил: мне бы птиц услыхать по весне.
После — пасть на войне и родиться ромашками в мае.
Дозвониться, сказать неуспетое сыну, жене.
А потом… Бог решит, что потом. Я его понимаю.
Бог сказал бы (ну, то есть, наверное, он бы сказал,
Если верно Его я себе до конца представляю):
«От креста и до рая мой сын этот путь протоптал.
Не тушуйся и ты. Уповай». Я его понимаю.
Уповай. Уповаю. А что остается ещё?
Обретал, уповая, и все потеряв, уповаю.
Он тащил меня к башням из света из грязных трущоб.
Он в меня верил больше, чем я. Я его понимаю.
Проснувшись от боли, упорно и ни для чего
Воскрешая, рисую в тетрадь за мгновеньем мгновенье.
Понимаю их всех, а себя, а себя самого,
Муху в стекол плену, не пойму. Не пойму совершенно.
Там, где не различить без подсказки, где явь, а где сон,
Где закончить игру раньше времени не проканает,
Что-то больше меня, что придумало ветер времен,
О себе непременно загадочно напоминает.
С детства я это чую, где рос среди горных высот.
Как сказал один дервиш восточный: не верю, а знаю.
Смерти нет, как и времени, в будущем все оживет.
Хоть я этот процесс до конца не совсем понимаю.
Ощущая вкус жизни, который давно нам знаком,
Тихо скажешь, как прежде меня горячо обнимая:
Оказалось, любовь крепче стен, долговечнее слов.
Самый главный закон. Я скажу: я тебя понимаю.
Малахов Вячеслав Игоревич, 1985 г. р.