«Это жесткое государство. Мы это увидели за девять лет»

Чужие дети

Экрема Таирова мобилизовали в октябре прошлого года. В военкомате Белогорского района якобы намекнули: или на передовую, или в тюрьму. Его супруга Екатерина была беременна третьим ребенком, и из-за этого в начале частичной мобилизации — в сентябре — мужчине даже сказали, что полученная им повестка недействительна: расти, мол, детей, многодетный отец. Но потом передумали.

— Когда в сентябре ему сказали, что он может идти домой, мы были очень счастливы, — вспоминает Екатерина. — Экрем совсем не рвался туда, на спецоперацию, мы четыре года надеялись, что у нас появится еще один ребенок. Наконец, я забеременела, и вдруг [частичная] мобилизация…

По словам женщины, после второй повестки, полученной 13 октября, события развивались стремительно: 

В СМИ в это время депутат Госдумы Нина Останина заявляла ровно обратное — она договорилась с Минобороны об отсрочке для отцов двоих детей, в чьих семьях ожидают рождение третьего.

— Мужа забрали на следующий день после медкомиссии. Я пошла писать жалобу в прокуратуру, ездила в воинскую часть в Севастополь, куда его прикрепили. Писала главе Крыма Аксенову. Но отовсюду получила отказы: мне говорили, что у нас не трое детей, а я лишь беременна третьим, и это не считается. А ведь Экрем на тот момент уже фактически был единственным кормильцем в семье: я ушла в декретный отпуск.

Таиров с супругой работали в психиатрической больнице в Белогорске: он охранником, она медсестрой. Там и познакомились. До января Экрем еще оставался на полуострове — в Севастополе, где проходил подготовку. А потом — уехал «за ленточку».

— Охраняет новые территории, — говорит Екатерина. — На какой он линии, я не знаю. Звонит редко, говорит лишь, что там не хорошо. Я продолжаю попытки достать его оттуда: недавно подала новое заявление в военкомат, указала, что есть директива Генштаба об отсрочке для отцов троих детей, и у меня нехотя это заявление приняли…

Правда, вскоре после того, как Екатерина в очередной раз потребовала вернуть мужа, депутат Госдумы Останина заявила, 

— Но ведь есть примеры, когда отпускали: я знаю такие случаи в Севастополе и в Феодосии. А чем мои дети хуже? — возмущается она. И говорит, что заметила: во всех случаях, когда мобилизованных отправляли домой со «спецоперации», это становилось результатом усилий не только семьи, но и чиновников или депутатов. — То есть нужно, чтобы губернатор или депутат Государственной думы как бы поручился за тебя: что твоей семье тяжело без отца. Мне позвонил представитель крымского ЛДПР Олег Пихтерев и сообщил, что попытается помочь. Не знаю, получится ли… Очень тяжело без отца нам: я после родов себя плохо чувствую и не могу восстановиться, потому что одна занимаюсь детьми. Мы в селе живем — нужно котел истопить, чтобы тепло дома было, нужно приготовить на всех, почитать, позаниматься. Старший ребенок часто болеет… Я писала детскому омбудсмену. Но все чиновники говорят: мы займемся, мы займемся, а ни одного ответа конкретного, что мне помогут, ни разу не поступило. Только из военкомата: «Ничем не можем помочь».

«Не наша спецоперация»

К девятому году нахождения в России обстановка в Крыму стала нервозной. Идиллия «крымской весны» прошла быстро — вместе с отстранением от принятия решений местных «революционеров» и прихода на их место дельцов с материка. Вместе с захватами бизнеса, проводимыми при участии крымской самообороны, и земельным переделом. Но до 2022 года полуостров все-таки развивался, Россия вкладывала сюда деньги, и это было заметно — строились дороги, вокзалы, был построен новый аэропорт в Симферополе, новые школы и детские сады. Крымский мост.

В прошлом году все это будто потеряло ценность. Сначала по мосту потянулись колонны бронетехники, потом в обратную сторону поехали раненые и тела убитых, потом на полуостров стали прилетать дроны и нет-нет, что-то взрывать. Местные стали на слух отличать «вылеты» от «прилетов». Стали хоронить близких, уехавших на спецоперацию. А потом и гражданских жителей полуострова начали забирать на передовую — в рамках частичной мобилизации. По официальным данным, в Крыму и Севастополе было мобилизовано около двух тысяч человек. И значительная часть из них, если не большинство, — граждане Украины.

В первую очередь крымские татары и украинцы, которые в большинстве своем приход России на полуостров не приняли.

26 февраля 2014 года у парламента Крыма произошли столкновения между сторонниками Украины и России. С каждой стороны — около шести тысяч человек. Костяк группы с украинскими флагами составили крымские татары, которые через десятилетия пронесли память о сталинской депортации 1944 года, когда целый народ выселили с полуострова в Центральную Азию, в Сибирь и на Урал. Россию, преемницу СССР, они принять не могли.

Противостояние у республиканского парламента аукнулось крымским татарам репрессиями: сегодня в списке политических заключенных, который ведут правозащитники из «Крымской солидарности», — 181 человек, 116 из них — крымские татары. Их преследуют за «неправильные» разговоры в мечетях, за якобы терроризм (хотя у задержанных по этим статьям не находили оружия или взрывчатки), за «подготовку диверсий», за митинг у крымского парламента — тоже. Схожим образом преследуют и украинцев.

Но частичная мобилизация не обошла тех крымчан, которые никогда не желали жить в России, — крымские татары и украинцы начали получать повестки.

— Нам стало известно о [частичной] мобилизации, как и всем, 21 сентября. А уже 22-го активно раздавались повестки и по-всякому извещали: по телефону, в том числе. 23-го было велено всем мобилизованным явиться к сборным пунктам, — вспоминает правозащитник Абдурешит Джеппаров. — Тогда, 23 сентября, я сам подошел к военкомату в Белогорске, и вот что я наблюдал. Было 6 утра, но там уже были люди. Много людей: провожающих и убывающих. Поговаривали, что мобилизованных должно было быть около 300 человек, но по факту прибыло где-то 200 с небольшим. И крымские татары не были в большинстве. Да, народ у нас сплоченный, и каждого человека провожает вся семья и все друзья. Поэтому вместе с провожающими крымских татар у военкомата было больше, но самих мобилизованных — меньше, чем русских.

В первые дни, отмечает Джеппаров, информация шла потоком и не всегда ее можно было проверить.

— Были разговоры, панические слухи, но по факту было не так. Когда все более-менее успокоилось, и с информацией стали разбираться, мы поняли, что дела обстоят иначе. Вот, скажем, есть «Крымский опт» — большое предприятие, где работает около 2000 человек. Ходила молва, что якобы принесли в отдел кадров туда десятки повесток крымским татарам. Оказалось, неправда — по отделам кадров ничего не раздавали. Есть село Черемисовка — говорят, там забрали 40 человек. Когда стали разбираться — выяснили, что там и 40 домов нет. Оказалось: да, в селе какое-то количество людей забрали, но татарин один, и тот — на контракте [в российской армии]. Поэтому большей частью это была неправда. 

Правозащитница из «Крымской солидарности» Лутфие Зудиева говорит о ситуации с мобилизацией крымских татар иначе.

— Сообщения о том, что 80–90% повесток были розданы именно крымским татарам, справедливы только для отдельных населенных пунктов и не отвечают действительности в таких городах, как Джанкой или Севастополь, например. Потому что если ты приходишь в крымскотатарский поселок компактного проживания — понятно, что большая часть повесток будет записана на крымских татар. В городах, где численность крымских татар меньше, — и повесток им было вручено меньше. По моим наблюдениям — раздавали пропорционально общему составу населения.

В то же время и Зудиева, и Джеппаров отмечают, что для крымских татар каждый мобилизованный — это боль.

— Хотя мы говорим, что не так много наших мужчин были мобилизованы, но крымские татары — не такой многочисленный народ, и если забрать даже 200–300 человек, для нас это ощутимо. Тем более что это не наша спецоперация, — заключает Джеппаров.

«Зачем я буду стрелять?»

От военкомата в Белогорске 23 сентября уехали не все мобилизованные. Забирали людей из города несколько дней и в несколько этапов: группами по 44 человека — столько помещалось в два выделенных на Белогорск «спринтера».

— Вскоре пошли рассказы, как в Севастополе их содержат в не совсем приспособленных помещениях, что обмундирование приходится докупать самим, что там неуютно и по-всякому плохо. Было обилие таких рассказов по всему Крыму, — вспоминает Джеппаров. — 25 сентября я был на центральном рынке и видел парня, который ходил с повесточкой и всем рассказывал, что «вот, иду сейчас одеваться». Я говорю: «А что, ты сам должен себя одевать?» Он: «Да, вот и брат мой тоже сам одевается».

Но многие, по словам Джеппарова, на пункт сбора по частичной мобилизации не прибыли вовсе.

— Отсутствующих потом компенсировали добровольцами. Этих парней я тоже видел: они уходили весело и задорно — люди из отдаленных сел, где нет перспектив, — рассказывает правозащитник. — А те, кто не пришел, как выяснилось, уехали из Крыма. Тогда массово уезжали, 21–23 сентября Крым покинуло очень много людей. 

Эдем Беяз (имя изменено) тоже покинул Крым в ночь с 22 на 23 сентября. Простился с родителями и оставил дом в Нижнегорском районе, в котором прожил 23 года.

— Родители мое решение поддержали. Мы все помним, как наши деды добивались права вернуться в Крым, и отец сказал: «Видимо, тебе тоже придется через это пройти». Он сказал, что Крым маленький, и здесь спрятаться негде, поэтому лучше ехать за границу, а если не пропустят — хотя бы вглубь России. Отец сам родился в Казахстане, близ Усть-Каменогорска. И я сейчас в этом городе.

Эдем рассказывает, что повестку к нему домой принесли 22 сентября.

— Пришел сотрудник военкомата, один. А мама в это время сидела у окна и увидела, как он подходит. Она сама пошла открывать дверь, чтобы сказать, что нас с отцом дома нет. Хотя мы и были дома. Но сотрудник об этом даже не спрашивал — просто объяснил маме, что в соответствии с указом президента ведется частичная мобилизация и что я, как военнообязанный, должен явиться на призывной пункт.

Явиться в военкомат Эдем должен был на следующий день, но дома решили, что этому не бывать. Сборы заняли три часа, уезжал он из Крыма с другом, который повестки решил не ждать.

— Мы добрались на машине до вокзала Керчи, оттуда — электричками до Краснодара: это делалось специально, ведь ходила информация, что на автомобильном мосту у выезжающих мужчин проверяют документы. В электричке такого не было. Из Краснодара два дня добирались на автобусах и попутках до Астрахани. А оттуда — на поезде до Атырау. Когда пограничники зашли в вагон, я подумал: «Вот сейчас все и закончится». Ведь все-таки это ФСБ, и у них должны быть ориентировки. Но нет — мой паспорт смотрели с минуту, потом спросили о цели выезда в Казахстан. Я сказал: «Предприниматель. Нужна зарубежная банковская карта». И мне поставили штемпель — свободен. На казахской стороне пограничники очень сочувственно с нами говорили: «Всех пропустим, не переживайте».

Эдем, как и Абдурешит Джеппаров, говорит, что происходящее — «не (…) [касается] крымскотатарского народа».

— Моя семья — не политические активисты. И все-таки мы понимаем, что такое Россия. Что это жесткое государство. Мы это увидели за девять лет. 

Тайна прощания

Конечно, не все уехали из Крыма. Многие крымские татары были мобилизованы. Но в народе не произошло их героизации. Об ушедших на спецоперацию даже близкие говорят неохотно, вполголоса. Одна знакомая, у которой на передовую отправился родственник, так описала его уход в армию:

«21 сентября, около 19 часов, принесли повестку двое мужчин. Один из них был участковый, второй — представитель сельсовета. В повестке было требование явиться на следующее утро в Трудовской сельсовет Симферопольского района.

Растерявшись и испугавшись, он подчинился требованиям представителей власти и отправился в сельсовет. Там, собрав немалое количество таких же мобилизованных, их посадили в автобусы и отправили в село Чистенькое Симферопольского района, в котором уже были сосредоточены мобилизованные со всего Крыма. Вечером того же дня их отправили в Севастополь, где они пробыли в лагере около полутора месяцев. Жена и мать позже привезли все необходимое: одежду и инвентарь.

Обращались с ним и со всеми очень жестко, не давая время на раздумья, постоянно напоминая об ответственности. Ему 35 лет, дома у него остались пожилая мать, неработающая жена и ребенок полутора лет. Важно отметить, что до этого он не проходил воинскую службу и не имел никакой военной подготовки».

Я знаю всего о двух погибших крымских татарах — они были из Бахчисарайского и Джанкойского районов. Джанкойский мальчик там оказался не по своей воле. Он до февраля прошлого года, получается, проходил срочную службу. И просто когда все началось… Тоже тихо его похоронили.

Не выйти за дверь

Жизнь украинцев в Крыму после прихода России тоже стала трудной. Особенно потому, что такого единства, как у крымских татар, у украинцев на полуострове не сложилось. Они были менее активны политически, а потому и политических уголовных дел против них за девять лет было возбуждено меньше, чем против крымских татар. Но наступление пошло на культурном фронте: сегодня в Крыму не осталось ни одной школы, где преподавание полностью бы велось на украинском языке (до прихода России таковых было семь), у Украинской православной церкви Киевского патриархата забрали храм в Симферополе. Закрыли даже детскую театральную студию «Свiтанок», в которой ставили спектакли на украинском, — чиновники усмотрели в работе студии «пропаганду чуждых западных ценностей» из-за постановки «Песня Амазонки», в которой одна из девочек выступала с короной на голове — в этой короне увидели отсыл к Статуе Свободы.

Представителей Украинского культурного центра, занимавшихся популяризацией украинского языка и культуры, затравили обысками и административными делами — на доме руководителя Центра Леонида Кузьмина оставляли надписи: «Обратите внимание, в вашем доме живет фашист». В результате активистам Центра пришлось покинуть Крым.

— То что [частичная] мобилизация будет, стало понятно уже накануне, 20 сентября. Тогда вечером СМИ стали анонсировать обращение Путина, параллельно как бы задаваясь вопросом: «Объявит ли он мобилизацию?» Я начал прикидывать: что делать, если ко мне придут? Уехать из страны я уже не успевал: до границы с Казахстаном — сутки в пути. И решил, что останусь дома, но первое время — не буду никуда выходить, — рассказывает житель Керчи Сергей Поляшко (имя изменено). — Закупился в магазине крупами и консервами на месяц. И повестку мне действительно принесли — вечером 21 сентября. Стучали в дверь, я не открывал — делал вид, что не дома. Около пяти минут ждали, а потом — наклеили ее на дверь. Но об этом я узнал уже через две недели, когда стало понятно, что избежать [частичной] мобилизации можно и что если ты сопротивляешься, тебя отпускают — 4 октября я впервые решил выйти из дома и обнаружил, что 22 сентября должен был прийти в военкомат. Потом уже не скрывался, жил обычной жизнью.

Сергей говорит, что ненависти к России у него нет, но и умирать за нее он не готов.

— Я украинец. И хотя все мои родственники в Крыму, меня ужасает (…) [все это]. Я считаю, что все произошедшее с 2014 года — большая ошибка, за которую положено слишком много жизней. Но моя жизнь за нее положена не будет.

По совести

Один из собеседников в разговоре со мной обронил фразу: «Забирали в Крыму тех, кто хотел поехать». И хотя это не так, ощущение, что не желавшие отправляться на передовую крымчане в большинстве своем мобилизации избежали, все-таки сильное. Кто уехал, а кто спрятался.

— Крым опустел. Я ездил в Симферополь в первые дни, и было видно, что люди вокруг — это женщины, девушки, мужчины преклонного возраста и подростки. Призывное мужское население как бы отсутствует, — говорит Абдурешит Джеппаров.

Похожие наблюдения у крымского адвоката Эмиля Курбединова.

— В районе, где я живу, очень много крымских татар. Это оживленный район. Но когда началась мобилизация, он превратился в пустырь — магазины закрыты, мужиков не видно. В школу прихожу сына отводить — те дети, которые с папами раньше приходили, теперь с мамами приходят. Одни уехали, другие просто по домам сидели.

На самого Курбединова и его коллег обрушился шквал звонков от мужчин, которые интересовались, как не попасть под частичную мобилизацию.

— Наверное, из десяти человек девять были крымскими татарами. У них были вопросы по тому, какие есть законные основания их призывать или не призывать. Были те, кто говорил, что им пришли повестки, однако у них трое детей, кто-то был инвалид, кому-то было за 60 лет. Мы им, в соответствии с законом, говорили, какие есть основания и что они должны делать. По факту многие из тех, кто нам звонил, сообщали в военкоматы, что они являются гражданами Украины, от этого гражданства они не отказывались и по закону их не могут мобилизовать. И конечно, были те, кто говорил, что по религиозным соображениям не могут воевать, держать в руках оружие. У кого-то было и гражданство, и религиозные соображения, соображения совести. Был даже парень молодой, который служил в Севастополе, когда началась мобилизация. Он был срочником, крымский татарин, его отправили на «передок», так скажем, на Чонгар, на границу Крыма. Его мама пришла к нам, мы составили огромное количество жалоб, и его обратно отправили — в Севастополь. Он был срочником. Он три-четыре месяца успел отслужить, и вот началась мобилизация, и его туда закинули. И вот сколько людей нам звонило — всех не призвали.

Призвали же, по словам Эмиля, в основном тех, кто и не имел возможности «соскочить».

— Большинство тех, кто туда пошел, уже были на контракте на момент мобилизации, в МЧС служили. Я видел биографии людей, кто погибал там: они еще с 2014 года, с 2016 года по контракту в российской армии служат. И вот они и ушли…

Сколько жителей Крыма погибло в «спецоперации» — неизвестно.