Все сломаем. Все вернем

Мы сами от вас ушли

Суть Болонской системы — в трех элементах. Первый — двухуровневая подготовка студентов в бакалавриате и магистратуре. Второй, ECTS — европейская система перевода и накопления баллов: все курсы оцениваются по степени их трудоемкости определенным количеством баллов (кредитов), и все вузы, включенные в систему, принимают кредиты других вузов даже из других стран. Это облегчает мобильность студентов. Мобильность (и студентов, и преподавателей) — это третий элемент системы.

46 стран-участниц Болонской системы должны признавать дипломы друг друга без дополнительных процедур подтверждения квалификации. Кроме того, у России есть соглашения с 45 странами о взаимном признании дипломов. Наконец, в 1991 году СССР присоединился к Гаагской конвенции, которая позволяет странам-участницам признавать дипломы друг друга при наличии апостиля; Россия стала участницей конвенции как правопреемник СССР в 1992 году.

По сути дела, за 20 лет, прошедших с начала участия в Болонском процессе, российская система высшего образования смогла внедрить только первый его элемент: заменила пятилетние программы специалитета, которые работали в советских и постсоветских вузах, на четырехлетние бакалаврские и условно двухлетние магистерские (в реальности — и годовые тоже).

11 апреля прошлого года Болонская группа заявила об исключении российских вузов из Болонского процесса. Россия ответила в духе «не больно-то и хотелось» и заявила о выходе из Болонской системы. В мае 2022 года министр образования и науки Валерий Фальков назвал ее «прожитым этапом»

Весь этот год, однако, хотя вузы и жили в испуганном ожидании перемен, никаких радикальных изменений не произошло. Пока 21 февраля 2023 года президент Владимир Путин в своем послании к Федеральному собранию не поднял вопрос об окончательном отказе от Болонской системы и возвращении к 4–6-летним программам специалитета. А уже после этого, если профессия требует дополнительного обучения, молодой специалист сможет доучиться в магистратуре или ординатуре. Аспирантура же станет особой ступенью подготовки кадров для науки и преподавания. Но те, кто уже начал учиться по программам бакалавриата и магистратуры, смогут по ним доучиться .

Контуры будущей системы пока обрисованы неясно. Эксперты пытаются объяснить себе и другим, чем грядущие изменения полезны и чем чреваты.

Что же из этого следует

Первый очевидный и легко прогнозируемый результат — отток иностранных студентов; сейчас Россия — шестая страна в мире по их количеству после США, Великобритании, Канады, Франции и Австралии. Иностранные студенты в вузе — это и вопрос престижа, и залог будущих деловых международных связей, и существенный источник финансирования. Все это происходит на фоне сокращения международных контактов вузов — уже не из-за отказа от Болонской системы, а из-за общеизвестных политических событий.

Один из моих респондентов свидетельствует: его коллега, работавшая в отделе международных связей петербургского вуза, была вынуждена уволиться, потому что международные связи как таковые прекратились. Еще один недоумевает: 

Провластные медиа заранее радуются тому, что перспективные молодые специалисты станут невыездными. «В актив государству пойдет и то, что возвращающаяся несостыковка программ вузов России и «коллективного Запада» если не прекратит, то заметно усложнит отток лучших наших выпускников за рубеж», — пишут «Аргументы недели».

Очевидно, правда, что лучший способ прекратить отток талантливых выпускников за рубеж — не столько чинить им препятствия в отъезде, сколько дать им ясный и позитивный образ будущего в своей стране, показать иные перспективы, кроме как быть частично мобилизованным или посаженным за измену Родине, как это случилось уже со многими видными учеными старшего поколения; все это — не говоря уже о таких вещах, как финансирование науки, возможность вести научные исследования, не утопая в бюрократии… Но это предмет отдельного разговора.

Второе важное изменение касается программ специалитета и возможности поступать после них в магистратуру. Сейчас в России специалитет и магистратура рассматриваются как образование одного уровня (в ряде стран, однако, специалитет расценивается как эквивалент бакалавриата). Поэтому поступление специалиста на магистерскую программу считается получением второго высшего образования, а значит, поступление на бюджетные места для специалистов по умолчанию невозможно.

Срок обучения в магистратуре, возможно, будет сокращен, этот вопрос обсуждается в Министерстве образования и науки.

О чем говорят в вузах

В некоторых вузах — ни о чем. Фамилий просят не называть, факультетов тоже. Да и вуз, в общем, нежелательно. Лучше и город не упоминать, и страну, но со страной — трудно не догадаться.

Словно откликаясь на заветные чаяния вузовских преподавателей, 20 марта премьер-министр России Михаил Мишустин поручил руководителю Рособрнадзора Анзору Музаеву разобраться с бюрократической нагрузкой на преподавателей высшей школы — так же, как это уже было сделано для школьных учителей. Летом 2022 года Госдума приняла поправки в Закон об образовании, которые сократили бремя лишней документации.

«Михаил Мишустин поручил провести независимую экспертизу ситуации, а также собрать аналогичные данные о работе вузов. «Преподаватели высочайшего класса говорят о непонятной для них отчетности, которая занимает, еще раз повторю, огромное время, которое они могли бы тратить на работу с учениками». О результатах этого исследования будет доложено премьеру через месяц после завершения исследования», — сообщает телеграм-канал «Правительство России».

Нет видения будущего

Кандидат экономических наук, доцент Любовь Борусяк готова разговаривать не анонимно:

«У меня ощущение, что у тех, кто принимает решения, нет определенного понимания, что делать. Одно дело — объявить, что мы выходим из Болонской системы. Тогда надо отменять ЕГЭ, возвращаться к прежним вступительным и выпускным экзаменам, повсеместно вводить специалитет вместо бакалавриата. Тут объявили еще, что бакалавриат будет считаться полным высшим образованием. Это вообще дикость: он и так им являлся.

Кругом пока царит раздрай: 

Решения пока представляются совершенно непродуманными. Пока нам предъявлены некие тренды: с одной стороны, это полная изоляция от того, что было в постперестроечной России, но с другой — полностью возвращаться к тому, что было в СССР, тоже не собираются. А какова же общая картина? Эти резкие движения больше напоминают вбросы, чем продуманное видение будущего.

Вообще в нормальной системе нормального высшего образования нормальной страны есть несколько топ-вузов, есть основная часть — середняки, дающие качественное, но не элитарное образование, и есть университеты не очень высокого уровня: скажем, в бостонском метро я видела объявление: «В нашем университете вы получите востребованную специальность парапсихолога», — таких тоже полно на любые вкусы. 

У нас очень мало сложилось хороших магистратур. Если с бакалавриатом в хороших вузах все-таки разобрались, то перечислить хорошие магистратуры можно по пальцам одной или полутора рук. И вот сейчас под первый удар попадает эта верхушка. Мы видим, что происходит с ВШЭ, как давят на такие мощные магистратуры, как Шанинка; нам непонятно, что будет с РЭШ, которая давала экономическое образование мирового уровня, что будет с Европейским университетом… Выживут ли они? Что с ними будет? То, что в Шанинке сменился ректор, — это тоже сигнал.

Я просто боюсь, что мы вообще останемся без них всех. Скорее всего, 

Социальные науки, гуманитарные науки находятся если не под прессом, то под дамокловым мечом. Университетов, где есть хорошие магистратуры, вообще немного, и с ними уже сейчас происходит то же, что с Шанинкой.

Кроме того, университеты высокого уровня за последние 20 лет все-таки завязали множество международных связей, но они порушились и будут рушиться дальше. А ведь для развития науки и образования это очень важно — чтобы не было отрыва от международного сообщества».

А что же делать?

Л.: «Проблема не в бакалавриате и магистратуре, проблема в том, что у студентов нет стимула учиться как следует. Они точно знают, что их не исключат за неуспеваемость, что платные студенты нужны вузам, на этом все образование и рухнуло. Учиться необязательно: ходят студенты на занятия, не ходят — это никого не интересует. Была балльно-рейтинговая система, она показала, что в каждой группе учатся от силы 5–6 человек, остальные не учатся. Потом те же 5–6 человек будут работать по специальности, остальные — нет. А если не будешь работать по специальности, зачем вообще стараться и учиться?

Я не могу сказать, что в моей молодости, в 80-е годы, у нас было великолепное преподавание. Но у нас был ряд хороших преподавателей, они-то и запомнились.

А сейчас уже другое время, другие дети, и если нужна реформа, то она должна не возвращать в прошлое, а учитывать современную ситуацию. Я считаю, например, что нужен пропедевтический первый курс: к нам приходят недоучки с плохой подготовкой, им надо ставить мышление, учить базовым навыкам. Я вернула бы спецкурсы и спецсеминары. А вернуться к советскому образованию — это абсурд, очередная кампания с непонятными результатами».