Огромную стенограмму этого пленума не просто сразу засекретили (как и все, что из партии исходило). Даже «для своих» в занумерованный, распространяемый только среди членов ЦК, отчет она не попала. И извлекли стенограмму из партийного архива только спустя более чем полстолетия, в другой стране — в новой России. В журнале «Вопросы истории» — не самом, признаться, распространенном — в 26 номерах (в 1993, 1994 и 1995 годах). Без комментариев, без оценок.
Полностью, одним изданием, ее нет до сих пор.
Не было на пленуме — ни среди побежденных, ни среди тем более победителей — светлых лиц, мужественных поступков или (хотя бы) речей. А собралась — вся власть, какая была в стране на тот момент: партийная, государственная, судебная. Перепуганные люди, возглавлявшие правящую, единственную в стране партию. Зашоренные, знающие два десятка слов из передовиц тогдашней «Правды» (которые сами и писали, кстати). Необразованные (в анкетах: начальное, два, три класса). Жестокие. Ни дружбой, ни любовью ни с кем по-настоящему не связанные. Лживые до изумления.
Можно сказать откровенно: к этому самому времени худшие качества, «рожденные революцией», поднялись с самого дна общества.
Накануне пленума погиб (был убит? покончил с собой?) член политбюро ЦК Серго Орджоникидзе, который тоже был не ангел, но по складу характера, по самостоятельности натуры мог вдруг сказать «что-то не то».
Первые три дня пленум был занят не самым, казалось бы, важным вопросом: «персональным делом» Бухарина и Рыкова. Оба — из первых лиц государства (Рыков был после Ленина председателем Совнаркома), «опустились» они к началу 1937-го до кандидатов в члены Политбюро. Ниже, по незыблемым законам того времени, — суд, казнь, забвение. Но для начала — пройди через мясорубку пленума. Покайся.
Первым номером, конечно, был Бухарин. Этот (живой все-таки человек!) сопротивлялся, возражал, хотя и со связанными руками. Говорить-то приходилось на одном языке с залом, называть присутствующих «товарищами», признавать людоедские «моральные нормы».
«Я вам еще раз клянусь последним вздохом Ильича, который умер на моих руках, моей горячей любовью к Серго, всем святым для меня, что все эти терроры, вредительства, блоки с троцкистами и т.д. — по отношению ко мне есть подлая клевета, неслыханная…»