Одним из долгосрочных эффектов самых массовых протестов в истории Казахстана, после которых начались беспорядки и военная операция с сотнями жертв, стало установление властями республики полного контроля над информацией о прошедших событиях. Пока на всей территории страны действовал режим чрезвычайного положения, власти могли тотально блокировать интернет и по факту парализовали работу большинства негосударственных СМИ. Те, кому удалось хотя бы частично выпускать свои новости в соцсетях (в первую очередь портал Orda.kz), становились едва ли не единственной альтернативой государственной пропаганде.

А пропаганда работала на полную катушку — особенно в части терминологии по отношению к участникам событий на улицах Казахстана. Как только президент страны Касым-Жомарт Токаев в своих публичных заявлениях произнес слово «террористы», официальные источники информации и спикеры быстро перестроились на новую волну. Позже риторика была скорректирована, и мирные протестующие были как минимум частично разделены с «бандитами» и «террористами». Но еще раньше Токаев разрешил применение оружия на поражение на улицах республики — и, похоже, это только увеличило количество пострадавших гражданских. 

Больше 10 дней официальные власти не публиковали полную информацию о погибших в событиях начала января — и это притом что интернет включили, и социальные сети заполонили истории о погибших мирных жителях, некоторые из которых даже не участвовали в протестах. В конце прошлой недели на официальные данные силовики все-таки решились (и то после окрика президента у себя в твиттере): 

если судить по собранным журналистами крохам информации. И хотя силовики признали жертвы среди мирных жителей, их позиция пока абсолютно неприступна: их убили те самые «террористы», которых сначала было «20 тысяч» (позже твит об этом президент Токаев стер) и которые потом исчезли, прихватив с собой, по официальной информации, 41 тело подельников из казахстанских моргов. Кроме того, имен погибших озвучено не было (за исключением имен погибших силовиков).

Общественники, гражданские активисты и журналисты, не согласные с замалчиванием информации, начали действовать. Интернет-издание «Власть.kz» опубликовало истории тех погибших, которых уже удалось идентифицировать, и вина «бандитов» в их смерти как минимум не очевидна. Вот лишь несколько примеров:

• 8 января в Талдыкоргане была расстреляна семья из трех человек. Супруги Нурболат Сейткулов и Алтынай Етаева и их 15-летняя дочь Нурай возвращались домой из гостей на своей машине. По ним был открыт огонь на поражение из-за того, что комендантский час в городе начался на час раньше, но они этого, похоже, не знали;

• 6 января в районе площади Республики в Алматы, где происходили главные кровавые события, пропал археолог Ерлан Жагипаров. Через шесть дней его тело было найдено в морге: мужчина был закован в наручники, зверски избит и убит выстрелом в сердце;

• 7 января в Алматы был убит 21-летний военнослужащий Нацгвардии Бабахан Жолбарысханулы. Он вышел из дома вынести мусор, когда рядом с ним остановились три полицейские машины. Отец погибшего утверждает, что несколько человек, одетых в военную форму, вышли из автомобиля и открыли огонь. Бабахан был ранен в сердце, при этом парня отказались госпитализировать в нескольких клиниках. Через несколько часов Бабахан умер;

• 5 января 12-летний алматинец Султан Камшыбек вместе с родными пошел в продуктовый магазин. Когда началась стрельба, мальчик подумал, что кто-то запускает салюты и начал снимать их на видео. В этот момент неизвестные выстрелили Султану в затылок. Спасти мальчика не удалось. При этом изначально утверждалось, что выстрел производился из оружия, которым обычно пользуются военные. 

Таких публичных историй — десятки, а кроме того, журналисты начали собирать свидетельства пыток в отделах полиции в разных регионах. И это покруче Окрестина в Беларуси: людей не только избивали прикладами автоматов по голове; их увозили из дома, калеча на глазах детей; их забирали из больниц после тяжелейших операций и травм (которые нанесли сами силовики) и увозили в изолятор — где следы замученных людей теряются. Вот две цитаты из материала «Власть.kz», которые даже на фоне всего происходящего кажутся какой-то средневековой дикостью.

«30-летний фотограф Саят Адилбекулы днем 5 января искал открытую аптеку в Алматы, чтобы купить лекарства для болеющей дочери. Домой он вернулся в крови, после чего его забрали в больницу, где ему сделали срочную операцию. Мужчина находился в тяжелом состоянии в реанимации, когда 8 января сотрудники спецподразделения «Арлан» забрали его из больницы, его вещи вернули родственникам. С того дня связи с Саятом не было»

«5 января 27-летний Еркин Жениснура вышел из дома и спустя 30 минут попал под обстрел. Через некоторое время его нашел один из родственников. Он вызвал скорую, и мужчину в тяжелом состоянии доставили в Алматинскую областную больницу в микрорайоне Думан. В течение трех часов ему делали операцию — удалили почку. До 10 утра 6 января он лежал без сознания в реанимации. На следующий день его пришла навестить супруга, но Жениснура не было на месте. Медсестры рассказали ей, что вооруженные люди отсоединили его от медицинских шлангов и труб, скрутили руки и забрали с собой. Попытки женщины найти супруга в районных и городском управлениях полиции до сих пор не дали результатов. В центральном морге его также не нашли».

Как на это реагируют силовые структуры? Просят не сравнивать их с Окрестина, а также опубликовали телефоны горячей линии, дозвонившись на которую можно рассказать о пытках. 

Противостояние силовиков, за которыми стоит власть, и обычных людей, далеко не все из которых даже принимали участие в мирных протестах (не говоря о беспорядках), — сюжет, о котором мало говорят за пределами республики, но он — один из основных, если не самый основной. О том, как в Казахстане строится новая реальность, цемент которой — страх, «Новой» рассказала гражданская активистка, участница движения «Оян, Казахстан!» и журналистка Асем Жапишева. Вместе со своей соратницей Беллой Орынбетовой они запустили онлайн-петицию, в которой требуют от властей опубликовать поименные списки погибших в событиях января в Казахстане.

«В какой-то момент все поверили в «террористов». Сейчас так не думают»

— Есть официальные данные: 225 погибших по стране, из них 19 — силовики. По Алматы приводится цифра в 149 погибших. Что вас не устраивает в этих данных?

— Не устраивает то, насколько долго власти тянули с объявлением этих цифр — притом что уже подсчитали весь причиненный ущерб и количество погибших военнослужащих. Что мешало госслужбам дать хотя бы данные по количеству поступивших в больницы в первые дни событий? Для них в этом не было ничего сложного. И перед подачей петиции мы объявили в соцсетях нечто вроде акции, когда каждый день писали «Сегодня такой-то день без публикации данных о погибших». К тому же мы написали огромное количество запросов во все инстанции — от Минздрава до комендатуры Алматы, — и еще я просила знакомых журналистов, чтобы те постоянно долбали власти. В итоге на 12-й день цифры были объявлены, причем достаточно поздно (вечером. — Ред.). 

До сих пор непонятен статус этих погибших: кто, как, когда и где погиб. Непонятно, сколько людей из этих 225 человек являются «террористами», как называет их Токаев, а сколько — простыми гражданами. Поэтому нам кажется, что нужно опубликовать поименный список этих погибших. Не хотелось бы приводить аналогии с «небесной сотней» в Украине, но и в Киеве, и в Кыргызстане, если не считать Ошских событий 2010 года, не было такого количества погибших. К тому же аким Алматы Бакытжан Сагинтаев уже высказался за то, чтобы на центральной площади, где случилась самая кровавая часть событий, был установлен мемориал погибшим военным. Нам кажется это не совсем справедливым: каждый из погибших гражданских достоин такой же памяти. 

— Насколько цифры погибших, которые приводит официальная статистика, близки к реальности? 

— Не хотелось бы переходить в область конспирологии. Мы работаем с источниками — в том числе анонимными — с теми, кто работает в качестве медицинского персонала в больницах и моргах. Разумеется, никто ничего не хочет подтверждать официально, но, по их словам, разброс цифр получается очень большой. 

Именно поэтому мы как общество сейчас должны получить эти поименные списки. Да, конечно, есть момент, что кто-то не хочет раскрывать имена своих близких. Но мы согласны, чтобы в таком случае в графе «имя-фамилия» стоял прочерк, однако нам будет точно известно, что за этим прочерком конкретный человек. Эти списки еще предстоит сверить с теми списками, которые ходят сейчас в социальных сетях, и с теми историями гибели людей, о которых становится известно благодаря родственникам. Только тогда мы поймем, насколько официальные данные отличаются от «народной социологии». 

— Алматинские власти заявили, что всех погибших гражданских убили «террористы». Насколько это можно воспринимать всерьез?

— Я в это не верю. Токаев сам шестого числа заявил о том, что дал приказ стрелять без предупреждения на поражение. К тому же мы получаем много свидетельств от перепуганных людей — а люди перепуганы, поскольку в Казахстане сейчас совершеннейший полицейский беспредел, — которые были ранены, но выжили, что в них стреляли люди в форме. Но опять же, нужно проводить следствие: были ли это настоящие силовики или те, кто украл их форму (такие случаи тоже были)? Мы достоверно этого не знаем, но к информации о том, что все погибшие умерли от рук «террористов», я отношусь с большим скепсисом. 

Знаете, в чем еще проблема? Мы, гражданские активисты и журналисты, находимся в очень щекотливом положении и не можем на себя много брать, поскольку всегда есть вероятность, что все наши слова обернут против нас и заведут дело по 274-й статье («Распространение заведомо ложной информации»). По ней сажают практически всех. Поэтому если вы посмотрите на материалы коллег из Казахстана, то увидите, что по большей части они стараются писать о прошедших событиях очень аккуратно. 

— Как вообще сейчас устроена коммуникация между властью и журналистами? Насколько верно, что существует концепция «есть государственные источники и неправильные»? 

— Связь абсолютно односторонняя. Ни на какие запросы ответа мы не получили, кроме одного запроса от Карагандинского облакимата по небольшому вопросу о написании на дорожных знаках «Астана» вместо «Нур-Султан». В остальном концепция полностью верна. Журналистов принуждают употреблять терминологию, которая удобна самой власти, — все эти «террористы» и «зачистки». И вообще чувствуется некоторое усиление цензуры. 

— Как сами алматинцы относятся к такой реальности? Ведь у некоторых из них во время всех событий пострадали родные, а тут их фактически приравнивают к террористам и не дают при этом возможности объясниться? 

— Конечно, те, у кого близкие попали в эти события, с самого первого дня кричат, что их нельзя называть террористами. Но в потоке госпропаганды эти возгласы тонули. Что до тех, кто непосредственно на улицах не пострадал, то тут сработал психологический эффект. В какой-то момент мы, будучи напуганными, поверили в слова Токаева о «террористах» — просто потому, что никакой другой информации в этот момент не было. Но теперь, когда Токаев потер свои же твиты, когда происходят события вокруг КНБ, когда слетают с должностей родственники Назарбаева, — есть впечатление у значительной части общества, что речь идет о переделе власти и внутренних разборках, куда были вовлечены гражданские, а также криминальные элементы, которые все начали грабить и крушить. 

— Я заметил, что после речи Токаева перед парламентом 11 января в Казахстане началось очень активное его восхваление. Такой новый елбасизм. 

— Вождизм у нас в крови, это не вытравить. В эти дни все жили в атмосфере тотального страха, и когда Токаев 11-го числа вышел и начал говорить какие-то вещи, звучащие в новинку — про разбогатевших при Назарбаеве олигархов, — у людей появилось ощущение надежды. Мне кажется, эти слова были заранее продуманы командой Токаева как взятка протестующим. Когда он только стал президентом в 2019 году, его заявления были даже гораздо громче. Сейчас хочется надеяться, что хотя бы часть обещаний будет исполнена до конца. 

«Какие-то люди пришли и выкрали тела»

— Вы упомянули про полицейский беспредел. В чем конкретно он сейчас выражается?

— По Алматы поступает очень много жалоб, что полицейские хватают множество молодых парней. Вчера я получила жалобу от парня, которого доставили в отдел, нашли у него в телефоне видео событий на улицах Алматы (а у кого их нет сейчас?!), после чего избили и зачем-то заставили смотреть порно. В итоге избитого парня просто отпустили, но о таких случаях сообщения мы получаем повсеместно. И это в Алматы, где полиция старается соблюдать хоть какие-то приличия, все-таки крупный город. В более маленьких городах ситуация еще хуже. Собственно, полицейские сами косвенно признают факт беспредела, опубликовав номера горячей линии, на которой можно на полицейских пожаловаться. 

Теперь же они с утроенным рвением бросились выполнять «план по террористам». Ходят по квартирам, приходили уже ко всем активистам и ведут себя в целом очень бесцеремонно. 

— Это казус исполнителя? Или сверху была дана команда «не сдерживайте себя, ребята»? 

— Вероятно, была команда набрать нужное количество людей, которых можно показать перед камерами и сказать: смотрите, они виновны. 

— Нужно добрать до этих самых «20 тысяч террористов»? 

— Да, к этой приблизительной цифре будут стремиться. Токаев свои твиты удалил, но силовикам-то свое лицо сохранить нужно. Нужно подтвердить, что по стране в протестах участвовало 50 тысяч человек, в Алматы — 20 тысяч человек — и вот смотрите, мы всех нашли, на всех заведены дела. 

— Что говорят о феноменальном заявлении про выкраденные из моргов сорок с лишним тел нападавших?

— Безусловно, это вызывает огромный скепсис. По всему Алматы установлены камеры наружного наблюдения «Сергек», в 2018‒2019 годах очень большие суммы были вложены в развитие сети видеоконтроля. Во время беспорядков далеко не все из них были выведены из строя — и разве такое возможно, что на них вообще ничего не попало, ни одного свидетельства о вывозе тел? Нам все время велят поверить: что просто украли тела, что было много террористов, что многие говорили на арабском. Доказательств при этом нам не предъявляют. 

— Но как-то же отчитываться все равно по итогу придется. Хоть какие-то имена озвучить надо. 

— Учитывая прокол силовиков с кыргызским джазменом Викрамом Рузахуновым (его задержали и с помощью пропаганды попытались выдать за приехавшего из Кыргызстана бандита. — Ред.) и учитывая отсутствие культуры ответа властей на общественный запрос в стране, если нам раскроют хотя бы 15‒20 процентов всей правды, это уже будет хорошо. Важно посмотреть, как сейчас нам будут «упаковывать» заговор в Комитете национальной безопасности и как его будут увязывать с «террористической атакой». Не исключено, что скажут просто: вот был заговор, а вот были мародеры, на которых в итоге повесят все убийства, которые не смогут никак по-другому объяснить. Однако прямо сейчас вся информация будет подаваться очень аккуратно. Я смотрю госканалы, там все максимально абстрактно: какие-то люди пришли, какие-то выкрали тела. Неопределенные люди. 

«Сейчас будут советоваться с Россией и Беларусью в части преследований»

— Существует ли сейчас в разговорах казахстанцев фамилия Назарбаев? 

— Единственное упоминание его не по госканалам — это попытка понять, где он все-таки находится. Его не видели с 27 декабря, с момента саммита в Санкт-Петербурге. Однако даже если он готов сейчас выступить — его вряд ли выпустят. Слишком сильное раздражение у людей по поводу его и его семьи. Лозунг «Шал, кет!» («Старик, уходи!» — Ред.) был основным не только во время последних митингов, но и последние лет пятнадцать. Реальный рейтинг Назарбаева стал сильно падать после 2004‒2005 годов, после событий в Жанаозене в 2011 году все вообще стало очень плохо. 

— Стало ли вам легче от осознания того, что назарбаевский клан сейчас не у дел?

— (Задумывается.) Если вы спрашиваете лично меня, то, наверное, нет. Фасадно мы видим, что его родственники теряют должности, а у самого Назарбаева осталось лишь звание елбасы. Но, во-первых, все деньги, которые были вывезены из Казахстана семьей и приближенными за пределы страны, так за пределами и остались. Во-вторых, близкие Назарбаеву люди — выгодополучатели компаний, связанных с добычей энергоресурсов. И вряд ли это в ближайшее время изменится. Я испытываю в этой ситуации лишь горечь от того, что человек, у которого было столько шансов, выбрал лишь «подоить» Казахстан ради своей семьи. 

— Получилось примерно как с Алматы: вывески с именем Назарбаева снесли, а суть осталась. 

— Конечно. Тем более что в Алматы все торговые и бизнес-центры, которые принадлежат ближайшим родственникам Назарбаева, так им и принадлежат. Ничего не изменилось. 

— Каков первичный результат вашей петиции? Сколько подписей собрано? 

— За одну ночь (мы еще не начинали активно ее распространять) мы собрали 2000 подписей. Но очень большой отклик: обрабатываем данные обратной связи — и все без исключения говорят, что хотят правды. 

— В Казахстане есть какой-то нижний порог количества подписей для петиции, после которого власть обязана ее рассмотреть?

— Несколько лет назад были разговоры об этом, была даже попытка запустить единого оператора по петициям, чтобы хоть как-то гражданское общество могло поучаствовать в управлении государством. Но из этого ничего не получилось. Сейчас все работает по другой схеме: чем больше шума в соцсетях — тем больше вероятности, что на это ответят. Тем более у нас ведь два требования: раскрыть списки погибших и помочь семьям погибших и раненых. 

Если честно, я сомневаюсь, что у нас получится добиться публикации списков погибших. Но наша задача сейчас — создать общественный запрос. И если он будет достаточно сильным, уже просто так скрыть информацию у властей не получится. 

— Ожидаете ли вы усиления репрессивного уклона в Казахстане в части давления на активистов и журналистов?

— Конечно, ведь Токаев сам сказал о том, что «горе-активисты» и «так называемые свободные СМИ» тоже виноваты. Это прямое указание. Косвенно сигналы можно увидеть в разных телеграм-каналах околотусовочных и провластных политологов. Некоторые из них требуют и вовсе признать общественные протестные движения — а у нас их, по сути, всего два! — экстремистскими. 

— Так, может, через пару месяцев шумиха стихнет — и все успокоятся. 

— Наоборот, через пару месяцев, когда мировая общественность и ближайшие соседи перестанут интересоваться происходящим, казахстанские силовики приступят к своим любимым запугиваниям, преследованиям и шантажу. Думаю, сейчас еще будут и консультации с российскими и белорусскими коллегами в части передачи «передового опыта». 

— Вам стало еще страшнее? 

— Меня, если честно, беспокоит, сможем ли мы как гражданское общество настоять на том, чтобы в стране случились политические изменения, и сможем ли мы не дать заболтать произошедшее. А насчет страшно — не страшно… И раньше были возможности для посадки тех или иных активистов, сейчас ничего не изменилось. Захотят — найдут повод всегда.