Расцвет «неоцензуры»

— В опросе «Левада-Центра» 57% респондентов назвали прямую цензуру основной проблемой российской журналистики. Насколько усилилась цензура в российских СМИ за последние десять лет и как она стала выглядеть?

— Государственные органы власти любят говорить, что в России цензуры нет, она запрещена 29-й статьей Конституции и законом «О СМИ». И что вообще цензура — это требование предварительного согласования материалов с госорганами перед их публикацией, у нас такого нет. Но сейчас начался период «неоцензуры», когда цензурой можно назвать абсолютно новые вещи, которые работают жестче и эффективнее. В России цензура усилилась очень сильно, и давление идет по нескольким направлениям. 

— Какие формы цензуры заметнее всего?

— Для начала это собственность. В последние годы прошла целая кампания по огосударствлению СМИ. Началась она еще в 2001 году с разгрома НТВ, а потом все федеральные каналы стали либо государственными, либо аффилированными с государством, либо подконтрольными какой-либо государственной компании. Десять лет назад такая же кампания прошла в регионах: районные газеты стали сгонять в государственное стойло, вместо того чтобы дать им возможность самостоятельно жить и зарабатывать. В итоге они стали частью больших государственных медиахолдингов, лишившись финансовой самостоятельности и своих юридических лиц. Основные районные, областные газеты и региональное телевидение превратились в часть большой государственной редакции, где одним из учредителей является правительство региона. Да, теперь у них красивая цветная печать за государственный счет, но они полностью утратили хоть какую-то индивидуальность и самостоятельность в принятии решений с точки зрения редакционной. Как мы знаем из практики, таким медиа реально спускают сверху, что можно писать, а что нет. Некоторые материалы согласовываются в региональном правительстве. Подобная история — общая проблема для страны, и это тоже в чистом виде цензура. 

— Что в свою очередь происходит с независимыми медиа, которые не аффилированы с государством? 

— Многие оставшиеся независимыми медиа также подсели на иглу государственного финансирования, только в форме государственных контрактов на освещение деятельности госорганов. Рекламный рынок сейчас недостаточно большой, на нем СМИ тесно, поэтому медиа готовы брать от государства деньги, чтобы писать для него рекламные тексты или продвигать через публикации государственные интересы. 

 Поэтому, конечно, получая контракты на такие суммы, они становятся лояльными и уже боятся писать критические материалы про местную власть. Так что это не прямая цензура, а косвенная. 

— Какие цензурные практики закреплены на уровне закона и когда это стало общепринятым в России? 

— Тенденция началась лет десять назад, когда у властей появилась возможность блокировать сайты. В 2013 году был принят «закон Андрея Лугового», который позволяет досудебную блокировку интернет-сайтов (содержащих призывы к массовым беспорядкам, осуществлению экстремистской деятельности, участию в массовых мероприятиях, проводимых с нарушением установленного порядка; поправки были внесены в закон «Об информации, информационных технологиях и о защите информации». — Ред.). Сейчас у нас идет довольно мощная кампания по цензурированию онлайн-контента через блокировки. Есть целые списки запрещенной информации: нельзя писать про суицид, про детей жертв преступлений, про судей и сотрудников правоохранительных органов и т. д. Все запреты в области контента тоже являются определенной формой цензуры, причем речь идет скорее о самоцензуре. Журналисты начинают думать: «Нафиг надо писать про какие-то наркотики, там штраф за пропаганду 800 тысяч». Контент-цензура приводит к тому, что из-за одной публикации журналист может потерять доступ к своему ресурсу, а следовательно, площадку и рекламодателей. Судиться с ведомствами, которые вынесли решение о блокировке, потом достаточно сложно. 

— Какие СМИ больше подвергаются давлению: федеральные или региональные?

— Я бы сказала, что давлению подвергаются в основном интернет-СМИ, причем региональные все же чуть больше. На самом деле на федеральные и региональные СМИ обычно оказывается разная форма давления, и уровень контроля за ними тоже разный. Федеральные СМИ реже блокируют, но там чаще пытаются поменять руководство, чтобы они начали писать под правильную дудку. Мы все наблюдали этот процесс смены руководства в «Ведомостях» (владельцы газеты объявили о продаже издания в марте 2020 года. — Ред.). Вместе с руководящей группой меняются подход, редакционная политика и контент. Иногда меняются репутация и аудитория. [В региональных СМИ, кстати,] действуют примерно те же механизмы, только если в федеральных СМИ указания поступают от администрации президента, на уровень ниже это работает через местные правительства: там те же указания, что можно писать, а что нет, те же совещания с главными редакторами. В региональных медиа в свою очередь больше распространена контент-цензура от Роскомнадзора. Сравнивать при этом сложно — следят за всеми. 

— В исследовании «Левада-Центра» отдельно упоминаются риски попасть под 275-ю статью УК (госизмена). Были ли еще случаи ее применения для журналистов, помимо дела бывшего журналиста «Коммерсанта» и «Ведомостей» Ивана Сафронова, который находится в СИЗО с июля прошлого года? Заметен ли рост уголовных дел по этой статье и кто в зоне риска?

— Иван Сафронов сейчас единственный журналист, которого обвиняют в госизмене. Я думаю, это дело — показательная порка, чтобы никто не писал на темы военно-промышленного комплекса или космической отрасли, а контроль за материалами по этой теме был усилен. Я бы не сказала, что эта статья применяется сейчас массово, она и раньше массово не применялась. При этом статьи, которые касаются государственной тайны, были изменены в плохую сторону в 2012 году. Раньше ответственность наступала, если человек знал, что имеет дело с гостайной, то есть давал подписку о неразглашении. Потом это ограничение сняли, появились и другие случаи, когда человека могут обвинить в госизмене. Другие случаи как раз и находятся в сфере журналистской ответственности: журналисту информацию может рассказать источник, он ее опубликует, а потом выяснится, что это была гостайна. 

— Можем ли мы говорить, что есть какие-то конкретные уголовные статьи, которые могут угрожать именно журналистам? 

— Да, в последние годы против журналистов, к примеру, начинают возбуждать дела о клевете (ст. 128.1 УК) и вторжении в частную жизнь (ч. 2 ст. 137 УК). Здесь можно вспомнить главного редактора «Важных историй» Романа Анина, а также главного редактора издания «Проект» Романа Баданина и его коллег Марину Золотову и Михаила Сорокина, у которых прошли обыски по этим уголовным статьям (обыск у Романа Анина прошел в апреле этого года из-за материала о бывшей супруге Игоря Сечина и яхте «Принцесса Ольга». Обыски у журналистов «Проекта» прошли в конце июня. Как минимум два обыска из трех связаны с делом бизнесмена Ильи Трабера из 2017 года. — Ред.). Кроме того, применяют статью об оскорблении представителя власти (ст. 319 УК) — в 2015 году по этой статье вынесли приговор ростовскому журналисту Сергею Резнику. Кроме того, статья о «фейках», в частности во время пандемии (207.1 УК РФ). 

Кроме того, не надо забывать, что работу журналистов можно ограничить, используя совсем другие статьи, главное — в следственный изолятор посадить. Так, главного редактора «Новых колес» Игоря Рудникова судили за вымогательство (ст. 163 УК РФ, Рудникову переквалифицировали статью в июне 2019 года, после чего отпустили на свободу. — Ред.), а того же Сергея Резника судили не только за оскорбление представителя власти, но и за коммерческий подкуп (ч. 2 ст. 204, всего его обвиняли по четырем статьям УК, в 2015 году Резник был приговорен почти к трем годам колонии. — Ред.). В итоге журналистам приходилось отбиваться от целого комплекса статей. Мне кажется, тут важно отметить, что вообще в уголовном кодексе есть два десятка статей, которые можно применить к журналистам в связи с их работой. И только одна 144-я статья их защищает, да и та почти не работает. 

— Раз уж вы вспомнили, кто-то вообще сумел воспользоваться 144-й статьей?

— Были два очень смешных прецедента. Первый прецедент, когда [экс-глава региональных штабов ФБК***] Леонид Волков оттолкнул журналиста (заявление на Волкова в 2015 году написал журналист LifeNews, который утверждал, что политик повредил ему микрофон. — Ред.). Второе аналогичное дело было во Владивостоке, когда примерно так же нагло телевизионщик какого-то федерального канала лез в маршрутку, чтобы что-то в ней снять. В результате водителя маршрутки судили за воспрепятствование журналистской деятельности (в 2017 году он получил условный срок по ст. 144 УК за воспрепятствование профессиональной деятельности журналистов регионального ГТРК. — Ред.). 

Знаете, когда у нас федеральные тележурналисты попадают в такие передряги, все очень эффективно работает. А вот когда проблемы происходят у журналистов независимых СМИ, очень тяжело чего-то добиться. Мы уже два с половиной года пытаемся возбудить уголовное дело из-за того, что в Красноярске у журналистки «Радио свободы»**** во время акции намеренно выбили из рук телефон, на который она снимала. Также мы пытаемся возбудить дело из-за срыва съемки корреспондента «Дождя» Эдуарда Бурмистрова. В Санкт-Петербурге его задержали в прямом эфире и увезли в ОВД. При этом протокол не составили, но съемку сорвали. При этом он был единственным журналистом «Дождя», который освещал эту акцию протеста из Питера. Единственный случай, когда нам удалось добиться привлечения к уголовной ответственности, произошел в 2016 году, когда мы защищали редактора хакасского интернет-журнала «Новый Фокус» Михаила Афанасьева. Афанасьеву угрожал по телефону лидер ОПГ Андрей Ащеулов (незадолго до этого «Новый Фокус» выпустил статью о деятельности ОПГ). Несмотря на то что долго дело не хотели даже возбуждать, инцидент все же дошел до суда. На самом деле просто сошлись звезды: лидера ОПГ начали судить еще и по другим статьям. В результате из 18 лет и двух месяцев колонии, к которым суд приговорил Ащеулова, два года и два месяца были как раз по 144-й статье. 

— Если возвращаться к блокировкам, скажите, как будет работать закон о внесудебной блокировке ресурсов, содержащих «порочащую информацию», который в начале недели подписал Владимир Путин?

— На самом деле очень просто. Во-первых, это дает контролирующим органам прекрасный инструмент блокировки коррупционных журналистских расследований, в том числе и старых публикаций. Потому что все, что касается распространения сведений, которые содержат информацию с обвинением в совершении каких-то правонарушений и преступлений (в коррупции или других злоупотреблениях), как правило, относится к тематике журналистских расследований. Даже если они были опубликованы десять лет назад, они продолжают оставаться доступны в интернете. Мы с вами в любой момент можем прочитать расследование про яхту «Принцесса Ольга» Романа Анина или любое другое журналистское расследование. Раньше, чтобы добиться опровержения этих сведений или их удаления из интернета, необходимо было подать иск о защите чести и достоинства в суд. В суд приходили и истец, и ответчик, например журналист или представитель редакции. Там у них была возможность представить доказательства, которые доказывают их позиции. То есть это был состязательный судебный процесс, в котором СМИ имели возможность представить доказательства и защищать себя. Удаление сведений, которые суд признал порочащими, было возможно только после вынесения решения. В свою очередь сайт могли заблокировать только после того, как редакция отказалась удалять материал уже после вынесения соответствующего судебного решения. 

Закон, который вступил в силу после подписания его Путиным, позволяет даже не ходить в суд. Человеку просто нужно написать заявление в прокуратуру со словами «в этом материале написали, что я коррупционер, хотя я не судим ни по одной уголовной статье за коррупцию». Прокурор должен будет в течение десяти дней проверять эту информацию, при этом оценивать только те доказательства, которые ему предоставила «обиженная сторона». Журналист, который подготовил материал, может даже не знать, что проверка по этому тексту вообще идет. При этом если прокурор видит, что героя антикоррупционного расследования действительно не судили за коррупцию, для него этого будет достаточно, чтобы признать материал «недостоверным и порочащим честь и достоинство». (Еще пять дней эту информацию будет проверять Генеральная прокуратура, после чего требование удалить материал передают РКН. — Ред.) Если редакция откажется удалять расследование, страницу с ним или весь сайт могут заблокировать. Так что сейчас при желании можно будет вообще вычистить в интернете все расследования, по которым никто не был привлечен к ответственности. 

— Возможно ли будет применять новый закон против крупных ресурсов, таких как YouTube?

— Гипотетически да. Сейчас почти все редакции делает свои видео. Они, в свою очередь, лежат на определенном ютьюб-канале, который на определенный срок вполне можно заблокировать. Понятно, что никто не говорит о блокировке всего YouTube, сервис останется доступен российским зрителям. Пользователям интернета не будет доступен конкретный ролик или конкретный канал, который заблокируют. 

— Можем ли мы сейчас спрогнозировать, как будут проходить суды по разблокировке ресурсов? 

— В принципе, у нас есть достаточный опыт, чтобы предполагать, какая вообще будет вероятность разблокировать ресурсы через суд. Я сразу оговорюсь, что нельзя сказать, что разблокировать сайт вообще невозможно. Возможно, но сложно. Это сильно зависит от того, из-за какого контента была заблокирована площадка. Например, мы вели дело о блокировке интернет-портала «Голос ислама» (некоторые материалы, которые они распространяли, признали экстремистскими, сайт заблокировали в феврале 2016 года по требованию Генпрокуратуры. — Ред.). Это был не радикальный сайт, по содержанию чем-то напоминающий телеканал «Спас». Через суд нам удалось добиться разблокировки. Другая ситуация была с сайтом «Алиф ТВ», который блокировали по разным причинам три раза подряд. Мы не смогли добиться того, чтобы блокировка была признана незаконной. Еще показательная история с блокировками «Ежедневного журнала» и «Грани.ру». Несмотря на то что ЕСПЧ признал блокировки незаконными (и даже выплатил компенсацию), ресурсы все равно остаются заблокированными. 

— Что осложняет процесс разблокировки? 

— Вопрос блокировок, видимо, зависит от политических установок. Теоретически разблокироваться можно, и в законе такая процедура есть: нужно удалить опасный контент и уведомить Роскомнадзор. Но всегда возникают какие-то эксцессы. Например, неизвестно, что именно нужно удалить. В случае с «Ежедневным журналом» нам так и не сказали, что на сайте посчитали незаконным. 

Помимо этого, в среде судей формируется негативное отношение к интернету. Им самим особенно не разрешают пользоваться соцсетями. Параллельно в законодательство последовательно вносятся изменения, которые указывают на то, что информация, распространенная в интернете, — это плохо, она обязательно нарушает права граждан. В интернете распространяют инструкции к суициду, взрывные устройства и наркотики, поэтому в законодательство постоянно вносятся нормы, которые должны ограничить контент, опасный для жизни и здоровья граждан, в том числе несовершеннолетних. Все это формирует ощущение постоянной опасности от интернета. Поэтому неудивительно, когда прокурор приходит к судье с требованием заблокировать статью в интернете или сайт, потому что там опасная информация. Ее заблокируют.

*, ** Организации включены Минюстом в перечень НКО, выполняющих функцию «иностранного агента». 

*** Признан Мосгорсудом экстремистской организацией, включен Минюстом в список НКО, выполняющих функцию «иностранного агента».

**** Организация включена Минюстом в список «СМИ-иноагентов».