В начале октября в России произошло совершенно дикое событие, которое поразительным образом через пару недель затерялось среди остальных идиотских: нижегородская журналистка Ирина Славина после обыска под надуманным предлогом ее вредительской деятельности и сотрудничестве с запрещенными в России политическими организациями сожгла себя у здания местного МВД. После этого Ирину похоронили всем городом, изъятые вещи вернули семье, прекратили очередное судебное дело о том, что Славина распространяла на своем сайте KozaPress лживые новости, но легче от этого совершенно не стало.
Наверное, рассуждения о том, в чем состоит изъян системы, с которой столкнулась Славина, или полемические мысли, как ее исправить, могли бы успокоить нервную систему. Однако простое соображение о том, что этой системы просто не должно быть как таковой, не дает покоя. Это очевидное беспокойство вы можете уловить даже в простом монологе Алексея Мурахтаева, мужа погибшей Ирины Славиной, который вспоминает молодость, жену и жизнь с ней в России:
«Я родился в Нижнем Новгороде, на улице Ковалихинская. Стандартная советская семья. Жизнь без всяких изысков. Коммуналка, по сути дела, в старом деревянном доме. Работа, отдых, как у всех, — съездить на море. Машины нет. Зарплата максимум 180 рублей. Учился я в восьмой школе, это была хорошая школа. Потом учился здесь же, в Нижнем, — Академия водного транспорта. По специальности я инженер-судоводитель, то есть я штурман дальнего плавания. Отец тоже у меня был моряк, торговый флот, просто после определенной аварии у него село зрение, и он ушел на берег.
Алексей Мурахтаев. Фото: Сергей Мостовщиков \ «Новая»
Здесь у нас были суда смешанного плавания, можно было товары возить прямо из глубины страны на внешний рынок. Хотите отсюда на Балтику, хотите в Северное море. Начинаешь с самых низов. Матрос. Штурман. Старший помощник капитана. Капитан. Но я ушел на берег старшим помощником — родилась Рита, второй ребенок, надо было ей заниматься, я и ушел. А так дома не бывал по году. Как вся эта тряхомудия пошла с Советским Союзом, когда он развалился, здесь возить стало нечего. Возили там. Крутились вокруг Европы чаще всего. За счет этого девяностые годы и прожили.
С Ириной мы жили друг напротив друга. Оказалось, отец у нее тоже моряк. Как мы познакомились — вместе гуляли с собаками. У нас были два фокстерьера, которые дрались между собой неимоверно. У меня был Бим, а у нее Марс. У меня даже на руке след от этого Марса до сих пор остался, цапнул он меня во время драки. Ирина тогда в школе еще училась, а я только закончил, поступил в институт. Так что вот так.
Мы поженились, наверное, через год-полтора. Не было у нас никаких планов насчет детей, жили как жили. Ирина работала в школе учительницей русского языка и литературы. Ей было сначала интересно. А потом денег стало не хватать. Стали появляться какие-то рамки в образовании, она почувствовала, что перегорела. Решила заняться журналистикой. Пришла сначала в «Нижегородскую правду», принесла статейку какую-то, показала, ее взяли на работу.
Как я к этому относился? Да неважно. Вот если она что-то вбила себе в голову, ее свернуть было нельзя.
Ну… Ну и что плохого-то? Чего скандалить? Моряки себе жену выбирают просто: по любви. Мы ругались, конечно. Без этого не бывает, в принципе. Я считаю: если ты с человеком не ругаешься, значит, ты с человеком не общаешься, он тебе не нужен. Ну и миришься. Я такой, достаточно вспыльчивый, но отходчивый. Зла я никогда не держу.
Я читал ее материалы, было. Мне было интересно. Она там как бы была не в ситуации, которую описывала, а над ней. Отношение свое никогда не открывала. Мне вот это особенно нравилось. И еще у нее был псевдоним — Славина. Пошло это от чего. У нас первым родился сын, назвали Славой. И отец у нее тоже Слава. Так что: ты чья? Славина. Так и пошло. А сын-то, Слава, вот ему сейчас уже 28 лет. Балбес. А дочь Рита проучилась в колледже, стала фотографом дипломированным, пошла в университет на филологический факультет. Не знаю, что там из этого выйдет, посмотрим.
А у Ирины были принципы, которые она никогда не нарушала. Из принципа она открыла свою Козу (KozaPress — сайт Ирины Славиной, который она задумала как источник новостей о Нижнем Новгороде без цензуры. —Ред.). Было это лет восемь назад, если не больше. До этого сидела года полтора без работы, писать правду ей не давали, и вдруг так вот озарило. Помогли друзья из фейсбука. Надоумили. Мол, хочешь писать правду, будь сама собой.
Фото: Сергей Мостовщиков \ «Новая»
Писала она туда каждый день. Распорядок ее был такой. В девять часов встала, побрилась-умылась, и в поля. Пробегала, во второй половине дня пришла, и до часу, до двух ночи все это дело писала. И так каждый день. Постепенно это все накапливалось-набиралось и стало, чем стало, — известной в городе историей. Ей звонили много людей, предлагали свои материалы, она смотрела, отбирала. Видимо, все почувствовали, что есть теперь такая вот отдушина. Народ же поганым не бывает, бывает народ, который спит. Вот Нижний спит. У нас тут, когда был чемпионат мира по футболу, полно иностранцев приехало. И они устроили тут шествие. Веселые, классные ребята. И вот тогда Нижний проснулся. А сейчас снова спит, все настолько жизнью придавлены, что даже нет никакого проблеска.
Так вот. У Ирины был материал какой-то про ФСБ. И вот с этого момента пошло какое-то давление. У машины порезали колеса два раза. Административные дела, высосанные из пальца. Например, за пост в интернете, в котором она цитирует собственную заметку, размещенную на собственном ресурсе, — 20 тысяч штрафа получите. А это средняя зарплата в Нижнем Новгороде. По большому счету, наверное, фигня, но в таком духе все это было постоянно. Мы пытались как-то это дело сгладить, чесали репу: что делать? Я работаю в небольшой домоуправляющей компании, совсем не миллионер. Помогали люди, конечно, скидывались — Ирину уже в Нижнем знали. Но на этот счет оставалось только грустно шутить: живем подаянием. Так оно и было.
События совсем печальные начались так. В тот день я встал в шесть утра, начал собираться на работу. Звонок в дверь. Подхожу, смотрю: стоит куча народу на площадке. Спрашиваю: кто вы, чего? Мне суют постановление об обыске. Не вопрос. Предупреждаю жену. Она выскакивает голяком практически. К ней сразу отправляют женщину, смотреть за ней, чтобы она ничего не спрятала. Сажают нас в комнате на диван, начинается обыск. Продолжается он с шести утра до одиннадцати, наверное, или половины двенадцатого. Кавардак полнейший, естественно. Двенадцать человек. Три человека вооружены открыто, это был СОБР. Ну и оперативники, про них я не знаю — наверное, оружие тоже было.
Прошли все, по полной программе, даже по лоджии. Искали буклеты, еще чего-то, документы какие-то «Открытой России», но в конце концов сами поняли, что нет ни хрена. Но все равно забрали все телефоны, компьютеры, нам пришлось менять везде пароли и покупать новые телефоны. Этим мы занимались до самого вечера. Ну а на следующий день случилось то, что случилось.
Мне позвонила дочь и сказала, что у нее была мама, оставила все деньги и карточки и сказала: передай папе. А потом позвонил сын и сказал, что прошла такая информация, что женщина сожгла себя заживо. Я — в машину, и вперед. Приехал.
Там огороженный участок. Куча полиции. Никто ничего не говорит. Меня даже сейчас, до сих пор, никто официально не известил, что жена моя погибла. Ко мне полиция с этим не приходила, не обращалась.
Официально я ничего не знаю о том, что произошло, хотя у Ирины был паспорт, документы. Может быть, у них был шок, может быть, у них даже до сих пор шок, но это никак их не оправдывает.
С организацией похорон, я врать не буду, нам, наверное, помог губернатор. Без него я бы тело до сих пор даже не получил. Я вообще не знал, в какой морг Ирину увезли. Мне сказали, что в один, оказалось, в другой, который закрылся на два дня. В понедельник я только пришел в этот морг, там провели так называемое опознание, выписали мне бумажечку со списком того, что я должен был сделать: съездить в отделение полиции номер пять, оформить там протокол опознания, потом в следственный комитет по Нижегородскому району, потом еще куда-то. Это километров тридцать на машине.
Пришли в полицию, они говорят: а у нас ничего нет. В смысле? Вам надо в следственный комитет. Ладно, мы туда. Там говорят: и у нас ничего нет, езжайте в областной следственный комитет. Поехали в областной. У нас тоже ничего нет. А у кого тогда дело? И так два раза. И вдруг нам позвонили, сказали: возвращайтесь в морг. Приехали, там уже целых два следователя, и из полиции и из следственного комитета. Видимо, прошла какая-то команда.
Теперь вот как быть? Через полгода я должен буду стать официальным владельцем Ириного СМИ. К медиа я имею отношение, мягко говоря, удаленное. Поэтому надо будет как-то отладить систему, чтобы все это было на рельсах и работало без меня и без Ирины. Я считаю это важным, потому что это память о ней. KozaPress будет существовать, и ее редакционная политика не будет меняться. А как иначе жить?
Жить в России хорошо, а вот в Российской Федерации хреново. И у меня такое ощущение, что с каждым годом становится все хуже. Я считаю: должна быть сменяемость власти какая-то. Потому что каждый у нас в отдельности сейчас — нормальный, в принципе, человек. А когда все вместе — это какая-то стая. Почему так получается, не знаю. Но надо узнать. Других вариантов-то нет».