Партработник молится в туалете

Первый аккорд фильма — бравурно-мажорный «Союз нерушимый…», ровно в шесть поднимал, настраивал страну огромную, призывал к подвигам и рекордам. Утро красит нежным цветом южный город Новочеркасск. Тополиный пух летит в открытое окно. Жара. Июнь.

История о трагических событиях в Новочеркасске в 62-м, когда был жестоко подавлен бунт рабочих. Из 145 тысяч жителей 12 тысяч трудились на электровозостроительном заводе (НЭВЗе), крупнейшем в стране по выпуску локомотивов. Сошлось сразу несколько причин, чтобы терпение у обнищавших заводчан, в основном ютившихся в бараках, снимавших комнаты и углы, — лопнуло. Любимая партия и правительство ради блага народа повысили розничные цены, в том числе на молоко и картошку, зарплаты, наоборот, упали. Ублюдочный директор добавил масла в огонь, заявив доведенным до отчаяния пролетариям: «Вместо пирожков с мясом будете жрать с ливером!» Ярость возмущенная кипятком вылилась за пределы заводской проходной на улицы. Потекла к горкому, обрастая горожанами.

1 июня на площадь вышли около пяти тысяч человек.

Думаю, нынешнее руководство города вздрогнуло при виде возмущенной толпы на центральной площади. В массовых сценах фильма — жители Новочеркасска, Ростовской области, которые не из телевизора знают о происходившем.

Химия взаимоотношений реальности и кино — в лучших, непритворных работах Кончаловского. В музыкально построенных «Белых ночах почтальона Тряпицына», в документализированной «Асе Клячиной…» реальные люди играют сами себя, звучит живая неотредактированная речь. «Дорогие товарищи!» — манифестационный сплав документа и игрового кино. Снова сочетание актеров и непрофессионалов, постановки — и самой жизни под аккомпанемент голосов улицы.

«Дорогие товарищи!» — традиционное кино про горький, с запахом пороха, дым отечества, заряженное рвущейся за край кадра энергией, подпитанной сегодняшними страстями. Ведь у нас и реки поворачивали вспять, потому и входим в них и дважды, и четырежды.

Крепкий сценарий дотошно воспроизводит события. Это и сама демонстрация с лозунгами «Зарплата!» и «Хрущева на колбасу!» (в кадре даже появятся подлинные фотографии демонстрантов — гэбэшники в штатском, как и сегодня, снимали в толпе тех, кого завтра следовало арестовать). И партчиновники во взмокших от страха рубашках. И тот единственный армейский генерал, «который не стрелял». Только в реальности это был не Плиев, он-то как раз приказывал двигать танки на демонстрантов, а генерал Матвей Шапошников. Если бы он выполнил приказ Плиева, погибли бы тысячи. Зато сталинист, второй секретарь ЦК Фрол Козлов, прибывший из Москвы вместе с умеренным Микояном, настоял на расправе.

Показано и то, как после расстрела город придушили информационной блокадой — жители подписывали бумаги о неразглашении. По подслеповатому телевизору шумит-хохочет «Весна» с Любовью Орловой, а по квартирам рыскает гэбня, выволакивая тех, кто на фото, в том числе раненых. Было задержано около 240 человек. После суда семерых за «попытку свержения советской власти» приговорят к смертной казни, более ста — к 10 годам тюрьмы.

Героиней Кончаловский выбирает не протестующего, а доблестную уполномоченную партноменклатуры. Людмилочка Даниловна Юлии Высоцкой — завпромсектором горкома. Аббревиатуры усиливают внутреннюю пустоту деятельности, призванной поднимать дух рабочего класса. Людмилочка в дефицитных чулках, только что отоварившая горкомовский паек с колбасой и глазурными сырками («Надо брать!»), — микроскопическая часть рычащей аббревиатуры «СССР». Советская власть ей мать родная. Коммунизм — ее вера. А во что еще ей верить? Все остальное отобрано еще у предков. Ничего личного — только общественное.

Для Кончаловского это еще и продолжение начатых в «Рае» размышлений о ликах людей системы. Но уже не нацистской — коммунистической. Людмила — продукт сороковых — служит Идее. Фронтовичка, ППЖ, мать-одиночка. В воронке мегатрагедии крутит-ломает ее семью. Отца — донского казака, прячущего в сундуке казачью одежду с лампасами и наградными крестами, вспоминающего земляков, казненных советской властью. Дочку — дуру непуганую, «отравленную» сквозняками свободы, на демонстрацию отправившуюся.

У Людмилы своя икона — Сталин, при нем и цены, и порядок, и предопределенность. Смертная дочь сталинских богов. Как ей преодолеть поколенческий разрыв с неосмотрительным племенем шестидесятых, с собственной дочерью? Она же «за все хорошее», она — лишь винтик, вписанный в механику коллектива, идет по жизни «Весенним маршем», всегда в шеренге. Не только говорит, но и думает:

Единственное число первого лица — дефицит, который не достать из-под прилавка. На собраниях в тон начальству требует: «Наказать! Посадить! Расстрелять!». Пока человек массы, разочарованный, опустошенный — пытается рвануть из строя. Сломать инерцию тотального обезличивания, обесчеловечивания, сделать шаг «из ряда вон». Дозволят ли?

Кульминация в парикмахерской, где утром Людмиле крутили локоны под неумолкающее радио. «Рулатэ, рулатэ, рула-ла-ла!» — и мертвая парикмахерша, пули снайперов добивают спрятавшихся. Саундтрек, как все действие, построен на контрапунктах. И после веселой «Рулатэ» «Весенний марш» звучит как реквием по вымечтанной стране, «никем непобедимой», к цели заветной шагающей по телам сыновей-дочерей. Есть и у оглушающей кульминации тихий зеркальный отсвет: партработник Людмила истово молится в туалете.

Юлия Высоцкая — впечатляющая работа. Кажется, больше, чем просто роль. Во многом это ее личная история. Она родом из Новочеркасска. Ее дед донской казак из старинного рода Мелиховых.

Кончаловский превращает политический триллер в трехчастную трагедию о материнских поисках дочери в расстрельном котле, но насыщает классический сюжет новым содержанием. Бурлящий гневом, проливающий кровь мятеж под несмолкающий рингтон заводского гудка. Три окаянных дня, которые потрясли оцепленный город в одной оцепленной стране. И внезапная тишина.

Кончаловский показывает, как цепенеют от страха те, кому стучат в дверь. И героиня, как Антигона, вопреки обстоятельствам, сдирая кожу, натурально роя землю руками, выпутывается из паутины «мы», пробиваясь к себе живой.

В монтаже, режиссуре «Дорогие товарищи!» следуют традициям советского кино (поздний Луков, Салтыков, Кулиджанов), но избегают идеологических клише. Автор не выбирает сторону. Толпа здесь — свирепая стихия. Перепуганные партийцы отвратительны, они призывают военных выдавать боевые патроны, и снайперы ползут на крыши домов. «Нельзя заигрывать с народом! Мы им покажем!» У беспощадного русского бунта, рожденного даже самыми справедливыми мотивами, по Кончаловскому, вряд ли есть шансы на победу. И дело не в амбивалентных взглядах режиссера. В отличие от многих коллег, он склонен суммировать вопросы, будоражащие общество, в художественном кино. Хотя само общество привыкает пролистывать неприглядные страницы истории, в них не заглядывая, ничему не учась.

В фильме много пасхалок для ценителей советского кино. Например, «Дорогие товарищи!», начало речи Людмилы на собрании — напомнит муратовские «Короткие встречи». Там исполкомовская функционерка твердит на все лады первые слова бессмысленного доклада «Товарищи! Дорогие товарищи!».

Черно-белый цвет, изощренная светопись (поклон оператора Андрея Найденова Рербергу, снимавшему «Асю Клячину» и «Дворянское гнездо»), игра с рефлексами создают воздушную среду с цепкими деталями. В лужах отражаются облака, это дворники сильными струями моют площадь от крови, заодно смывая разбросанные в панике башмаки, туфли.

Лишь один момент показался искусственным, нарочитым. Когда разбитая, раздавленная, растрепанная Людмила начинает петь марш «Товарищ, товарищ», назло беде. По внутренней логике, по интонации — неправда.

«Дорогие товарищи!» — зрелое кино про разрыв человеческого и системы. На этом пограничье — хрупкая жизнь одного из стремившихся к непреклонной цели, вдруг ощутившего себя человеком. Очень болезненное ощущение.

И да, это кино про современность, даже если режиссер имел в виду только время — почти 60 лет назад. Все рифмуется. И партократы всех мастей, запуганные «враждебными элементами, пляшущими под дудку вражеских голосов». Готовые на крайние меры. И где-то там наверху Хрущев, срочно собирающий президиум ЦК. И бесправные, решившие, что на дворе демократия, что возможен мирный протест. Что сталинское людоедство кончилось. Что своя армия не может стрелять в «дорогих товарищей». В результате людей, вышедших на площадь, смели автоматными очередями и пулями снайперов. Система не умеет по-человечески.

В финале с неожиданной чеховской интонацией повисает в воздухе неуверенная фраза: «Мы станем лучше!». И кажется, в ответ ей прямо сейчас прозвучит отрезвляющая заключительная фраза из «Трех сестер»: «Если бы знать! Если бы знать!».