Как я боролся за права темнокожего населения Америки

Это было давно, в эпоху, когда все было понятно. Это сейчас, сколько ни смотри телевизор, не поймешь, кому надо сочувствовать? Дискриминируемым черным? Протестующим — и черным, и белым? Или здоровым мужикам с винтовками, которые готовы лично, как герои вестернов, защищать порядок и справедливость? Или мародерам и погромщикам, которых, понятно, довело до грабежей их угнетенное положение, или, наконец, тем, кто сбрасывает статуи Колумба? Похоже, начальство само не разобралось, а нам мучайся!

Тогда же — а было это при благословенной советской власти — в наших днях была такая ясность… Американский империализм, представленный белыми, угнетал прогрессивных черных, которые с надеждой смотрели на Советский Союз, не переставая ни на минуту бороться за свои права и за погибель Америки. Одним из символов той борьбы стала Анджела Дэвис, которую упомянутый империализм зачем-то держал в тюрьме, что давало людям доброй воли возможность объединиться в борьбе за ее освобождение.

Учился я тогда в ленинградском университете имени товарища Жданова. По средам у нас была военная кафедра — весь день мужская часть нашего факультета проводила в уютных кабинетах, где на стенах были развешаны статьи из Уставов и изображены автоматы и пушки в разрезе, а преподаватели — все почти были почему-то майорами — сдерживая смех, учили нас военным премудростям. Девочек дискриминировали, к пушкам не допускали, они в этот день ездили куда-то учиться на медсестер, а потом, адекватно оценивая уровень собственной квалификации, говорили нам, что на войне страшна не смерть, а перспектива попасть в их добрые руки.

И вот как раз в среду в университет приехала аж сама сестра Анджелы Дэвис во главе группы поддержки из еще нескольких чернокожих людей. В программе был митинг в защиту всех угнетенных вообще и Анжелы Дэвис в частности. Митинг был намечен в актовом зале, каковому надлежало по этому случаю быть полным.

Мудрое начальство решило вопрос заполнения зала просто и эффективно. Военную кафедру в полном составе сняли с занятий — примерно хватало. Майоры объявили, что до актового зала пойдем вместе, но не строем, а они, майоры, пойдут сзади и сильно не рекомендуют пытаться по дороге слинять.

Зал был вытянутый, с одного торца сцена, с другого — двери, у которых встали майоры. Это само по себе выглядело забавно — полный зал студентов, процентов 95 — мальчики, а у дверей шеренга офицеров. Однако в этом была суровая необходимость, так как, несмотря на наше искреннее желание бороться, без майоров мы могли и разбежаться, что поставило бы начальство университета в неловкое положение.

После краткой бессмысленной речи кого-то с омерзительно-комсомольским голосом — некоторые специалисты по голосу могли даже определить статус в комсомольской иерархии, но я — только принадлежность к этой замечательной структуре. А после слово было предоставлено главному гостю — сестре героини, во имя освобождения которой несколько сот человек, собственно, и валяли дурака вместо того, чтобы хоть чему-то, да учиться.

Сестра, как и все ее товарищи, была огромного размера — ясно было, что в рукопашной с белыми угнетателями, если до нее дойдет, каждый из них стоил троих, если не четверых. Но этот их потенциал мы обсуждали во время речи комсомольца, а когда она подошла к микрофону, стали слушать.

Никто из нас ведь не был в Америке. Вся ее компания была для нас чем-то вроде мелких брызг, долетевших от волн неведомого и манящего океана. И она сказала!

Она сказала, что в Америке нет свободы — от слова совсем, как принято говорить сейчас. Но это не было голословным утверждением — она его пояснила. Если бы мы, сказала она, собрались в Америке вот так же добровольно, искренне, по зову сердца, как здесь сейчас, то организаторов этого митинга обязательно бы арестовали и посадили в тюрьму.

Мне до сих пор интересно, объяснил ли ей потом кто-нибудь, почему на эти слова зал взорвался хохотом и долго не смолкавшими овациями?

Президиум тоже аплодировал подозрительно активно. В общем, возникшее ненадолго единство овец и пастухов, зэков и надзирателей, единство, в основе которого было общее ироническое отношение к неспособным понять реальную жизнь иностранцам, будь они хоть трижды борцами с американским империализмом, доставило удовольствие всем. Я сейчас вижу то же самое, когда начальство сообщает что-то вроде «ихтамнет», говорит: «А вы докажите!», адресуясь при этом к Западу, а своим как бы подмигивая — как мы с вами этих дурачков обманули! Арестованному приятно идентифицироваться с охранником.

А после митинга нас распустили по домам, пушку мы в этот день не учили, а все благодаря добровольному участию в борьбе! И все ведь было не зря — Анджелу Дэвис в конце концов освободили — и в этой победе прогрессивных сил был и мой скромный вклад.