Комментарий · Политика

«Мы, народ» или «Мы, люди»?

Ответить на этот вопрос важно, чтобы решить, стоит ли и как именно голосовать по «поправкам в Конституцию»

Леонид Никитинский , обозреватель, член СПЧ
Фото: Сергей Фадеичев / ТАСС
Адвокат Петр Баренбойм прислал верстку книги «Уроки конституционного кризиса 2020», написанной в соавторстве с Екатериной Мишиной (она выложена в интернет, а в печатном виде появится позже). Дорога ложка к обеду: большинство «поправок» уже основательно раскритиковано (в том числе теми же авторами), но тут сделано системно, и тем, кто интересуется вопросом, это стоит прочесть.
Мне показались глубокими и важными не только правовые, но и лингвистические изыскания Баренбойма в перекрестии юридического языка. Он начинает, как говорят юристы, ab ovo — «с яйца», с преамбулы Конституции, имеющей не столько правовое, сколько важное ценностное значение. Она открывается, как многим известно, словами: «Мы, многонациональный народ Российской Федерации...». Но менее известно другое.
В 1993 году, когда тут еще не так пугались «иностранных влияний», — указывает автор, — в Конституцию РФ этот заход перекочевал из Конституции США 1787 года, но Баренбойм уточняет, что символический автор «We, the people» может быть переведен с английского не только как «народ», но и как: «Мы, люди», — и в наши дни это второе понимание более содержательно. «Люди» (или в этом смысле «граждане») — понятие более современное, указывающее также на роль гражданского общества в конституционном поле.
Речь, разумеется, не идет о том, чтобы переписывать преамбулу, но эта точка зрения позволяет лучше выстроить отношение к процессу «общероссийского голосования». «Мы — люди» (России), символический «автор Конституции» — тот самый народ, за которым признает авторство ее текст, хотели бы вообще-то все это как следует обсудить. Ведь президент Путин, выступивший с идеей поправок как бы спонтанно, очевидно, имел в виду выслушать в основном тех, кто обязан или вынужден был поддержать поправки «по должности», в рамках принятого в официальных и бюджетных институтах лоялизма. Это не называется обсуждением: во первых, настоящая дискуссия по столь важому поводу не может происходить в спешке, во-вторых, для нее не осталось парламентских и почти не осталось медийных институтов.
Показывая себя еще и отличным лингвистом, Баренбойм толкует слова преамбулы «мы, народ» в их взаимосвязи (так любят выражаться в Конституционном суде) со ст. 68 Конституции в новой редакции: «Государственным языком... является русский язык как язык государствообразующего народа, входящего в многонациональный союз...». Тогда символический автор «Мы, народ» раскалывается по национальному признаку (а как же еще? — так же и в тексте написано) на народ «государствообразующий» и другие, как бы присоседившиеся к «государствообразовавшему».
За более чем четверть века существования Конституции РФ 1993 года, — поясняет автор, — конституционно-правовая наука так и не выработала единообразного подхода даже к понятию «народ», а теперь придется истолковывать еще и «государствообразующий» — ведь вопрос о языке не только способен порождать, но и порождает многочисленные конфликты в национальных регионах (например, в Татарстане).
«Нельзя не столь уж сложный вопрос о государственном языке обременять случайными и потенциально опасными понятиями», — пишет автор и подкрепляет свои доводы ссылкой на одного из тех, кто тем не менее сыграл в появлении этой химеры (животного из двух частей) не последнюю роль. Вот что написал председатель КС Валерий Зорькин (в «Российской газете» за 15 апреля 2020 года): «Настроения людей, которые не могут найти себя в меняющемся мире, служат поддержкой для недобросовестных политиков, пытающихся, используя концепцию «другого» <...>, получить электоральную поддержку. Такими «другими» могут быть мигранты, люди другого вероисповедания или те, кто придерживается иных убеждений. Риторика таких политиков... фактически служит легитимации насилия в отношении таких «других» групп». Все верно ведь.
«Богатство и образность русского языка, — пишет Баренбойм, — сочетается с правовой отсталостью страны», что не позволило выработать четкий язык для законодательных актов. Ну ладно, какие-то специальные законы, но на уровне Конституции каждое слово должно пониматься однозначно. И тут авторы поправок сами себя загоняют в словесную ловушку, толкуя в новой статье 67-прим о «переданных нам предками идеалах и вере в Бога». Что означает союз «и», что именно они нам передали? Предки-то у всех довольно разные: даже если бога более или менее (в духе широко понимаемого экуменизма) как-то можно согласовать, то с «идеалами» сложнее — не факт, что у общества в целом (и это не только про Россию) они сегодня есть.
Баренбойм совершенно прав в том, что это вовсе не словесные игры или придирки: это законодательная техника, отсутствие которой указывает на неуважение авторов проекта к символическому автору Конституции, то есть к «Мы, люди».
Книжка Баренбойма и Мишиной об «уроках конституционного кризиса 2020», как и всякий напичканный юриспруденцией текст, хорошо успокаивает, в электронной верстке в ней 156 страниц — как раз успеем дочитать перед сном к объявленной дате голосования.