— Вы кем были в 1986 году? Как называлась должность?
— В 1986 году я возглавлял отдел технического развития Минуглепрома СССР.
— И когда вы узнали о произошедшем в Чернобыле?
— Наверное, 27 апреля. С министром разговаривал, и он сказал, что вылетает.
— И ваши первые впечатления от Чернобыля?
— Знаете… Наверное, понимание того, то часть людей готова что-то делать, а часть не знает, правильно ли это или нет. Первые дни были наполнены спорами, которые потом оказались совершенно несущественными.
Специалисты Блочного щита управления I энергоблоком ЧАЭС во время спуска. Фото: Валерий Зуфаров / Фотохроника ТАСС
— Вы понимали уже, что произошло?
— Нет, конечно. И никто не понимал.
— И когда пришло первое понимание?
— Через год.
— Только через год?
— Конечно. Только через год мы поняли, насколько все это было сложно и трагично, и наше руководство, и руководство Средмаша.
— Когда возникла идея, что вы, я имею в виду шахтеры, понадобитесь?
— Но это как раз самое простое. Легасов думал (на самом-то деле Легасов специалистом по атомной энергетике не был, но я-то узнал об этом только потом), что осталось много топлива внутри, и как оно проест бетонную подушку, оно попадет в Припять, в Днепр, и это уже будет конец. Для Киева, для всей Украины. Значит, под реактором надо срочно строить камеру, чтобы охлаждать реактор.
Дезактивация поврежденного блока с вертолетов. Фото: РИА Новости
— А откуда людей набирали?
— Первых ребят — прежде всего из Подмосковья и из Кузбасса.
— А что, ближе не было?
— Что значит — ближе, дальше? Условия, в которых работали украинцы в Донбассе, были совершенно другие. Они работали на крутопадающих пластах, а в Чернобыле работы были ближе к тому, что делали в Новомосковске и Кемерове. Оттуда поэтому людей и брали.
— Брали добровольцев?
— Конечно. Я скажу вам совершенно откровенно, в прошлом году вышел американский неплохой фильм про Чернобыль, вы наверняка посмотрели…
— Да, там была очень смешная сцена, как «Щадов» приехал уговаривать шахтеров…
— Это хрень полная в неплохом, повторяю, фильме. Абсолютная хрень.
Во-первых, мы тогда были воспитаны, говоря высокопарно, по принципу: «раньше думай о Родине, а потом о себе». Во-вторых, если тебя туда отбирают, значит, ты в самом деле лучший. А это само по себе приятно. И третье, не стоит забывать, что за каждый день в зоне ты получал пять дневных окладов. Получались, в общем-то, неплохие деньги, и люди с удовольствием шли туда работать.
Монтажники на ЧАЭС. Фото: РИА Новости
— Кто занимался добровольцами? Кто ездил их отбирать в Новомосковск, на Кузбасс? Не министр с автоматчиками, как в фильме, но кто?
— Было все организовано куда проще. Министерство угольной промышленности — это два миллиона человек. Достаточно было дать указание: отобрать добровольцев, и не было никаких проблем. Их на местах отбирали и присылали нам. Проблема была в том, чтобы ограничить их число.
— Сколько людей всего отобрали?
— Не знаю и тогда не знал. Понимаете, все это было засекречено, а я работал на конкретных вещах… Основная масса шахтеров готовила эту самую камеру, этот штрек. А остальные работали на «могильнике» — захоронения радиоактивных отходов.
— Вы сколько времени там пробыли?
— Два с половиной месяца
— И сколько «схватили»?
— А черт его знает… Кто тогда за этим следил… Понимаете, до конца 87-го года там не было индивидуальных дозиметров. «Слепой» накопитель один выдавался на группу и назывался между нами «термометром». Клался в карман одному, а потом показания проставлялись всем. Поэтому мы даже не знали, сколько кто получил.
— Мне представлялось, что списки какие-то постоянно составлялись, учет велся.
— Скажу вам откровенно, я сам для своих сотрудников эти списки и составлял. И прекрасно понимал, кто сколько реально рентген получил. Установить не удастся. И писал очень ориентировочно.
Был очень низкий уровень понимания даже у людей с высшим образованием, очень низкий… Из центрального аппарата Минуглепрома, об этом можно написать, туда было командировано, по-моему, девять человек.
В живых остался на сегодняшний день я один.
— Но вы тоже прошли через все эти лечебные учреждения?
— Ну, конечно, конечно. Все прошли. Но у каждого все это происходило индивидуально. И, к сожалению огромному, никто даже не представлял, как это скажется на нем лично. Я вам расскажу эпизод, не знаю, как вы его опишете... Звонят химики, говорят, обнаружили плиту, которая «светит», почти 5000 рентген, надо срочно вывезти… Посылаем два КамАЗа, людей предупреждаем, ясно, что один КамАЗ с плитой сразу в могильник… Приезжают — от смеха успокоиться не могут, а сами — без лепестков, без респираторов, значит. Хохочут. Что случилось?
Понимаешь, Петр Алексаныч, подъезжаем мы туда, плита лежит где-то за автобусной остановкой, а на ней сидит мужик — и срет! Пять тысяч на конец!..
Чтоб ты представлял себе, что это было.
— Где вы там жили?
— В общежитии каком-то… Нет, с этим проблем не было. С питанием, с водой не было проблем. Ребята, кто уезжал, если хотел, тушенку из столовой — сколько хотел… Очень хорошо кормили, сгущенное молоко, тушенка, масло…
— С кем из больших начальников вы там общались? Кто вами непосредственно руководил, так сказать?
— Участвовал в совещаниях, которые проводил Борис Евдокимович Щербина… Легасов... Он, к сожалению, потом жизнь самоубийством покончил. Думаю, в первую очередь из-за того, что понял, как он ошибался. И все, что мы, шахтеры, делали, оказалось никому не нужным. Все топливо выбросило в первый же миг, все испарилось, никакого риска, что что-то может попасть в Припять, уже не было. Второе, относительно пуска третьего блока. Третий и четвертый блоки находятся в одном здании. И было в 1987 году принято решение — пускать третий блок. Никому это нужно не было, а сколько сил и людей надо угробить: отмыть третий блок, проверить, запустить… Сколько людей пришлось облучить на этом. И Легасов, насколько я слышал, был категорически против этого.
Но решение было принято, и он понял, что его ни во что не ставят. Это стало, на мой взгляд, для него абсолютной катастрофой.
— А кто настоял тогда на третьем блоке?
— По-моему, руководство, начиная с Бориса Евдокимовича Щербины и выше. Борис Евдокимович однозначно считал, что пускать третий блок надо, а потом и достраивать пятый и шестой… Тогда они считали, что надо как можно скорее забыть обо всем и строить дальше.
Заместитель Председателя Совета Министров СССР Б.Е.Щербина в пресс-центре МИД СССР отвечает на вопросы корреспондентов о событиях на Чернобыльской АЭС. Фото: Валентин Мастюков / Фотохроника ТАСС
— И что, в 87-м уже была такая возможность — забыть обо всем?
— Конечно. Если третий блок пускают, о чем вы говорите… Об этом не хотят вспоминать, но уже в 1987-м третий блок запустили.
— Как-то мимо меня это проскочило… А Велихов что?
— Роль Велихова для меня так и осталось загадкой. Потому что я его ни на совещаниях не видел, нигде. Борис Евдокимович, он всегда присутствовал, руководил, Легасов постоянно. А Велихов — не знаю. Делал ли он что-то там, не делал… Какое он отношение к этому вопросу имел, не знаю. Но, я хочу подчеркнуть, это я не видел, это ничего не значит.
Когда люди выскакивали и бросались выполнять, там я Велихова не видел. Бориса Евдокимовича — да. Это был настоящий руководитель, он умел руководить, умел объединить людей, нацелить их, видел всю цепочку, другое дело, насколько он был прав. В чем-то даже категорически ошибался. Но заставить сделать так, как он считал нужным, он умел и умением этим, надо сказать, пользовался. Это факт.
Да нет, я не знаю, как вы это будете писать, но все, кто принимал в этом участие, Щадов, Щербина, всеми прочно забытый Пшеничный, Герой Соцтруда, Александр Алексеевич, замминистра угольной промышленности, который всеми нашими работами непосредственно руководил, это были профессионалы.
И, если им поставить задачу правильно, они на Луну туннель выроют. Только задачу поставь.
— Какие самые неожиданные впечатления вы вынесли из этой командировки?
— Прежде всего, я никогда не представлял себе, что можно спать по два с половиной часа в сутки. Это для меня до сих пор загадка, как я выдержал. Потому что, когда все ложились спать, нам приходилось еще заполнить гору бумаг, в том числе планы работ, те самые данные по якобы облученным, по этим градусникам. А утром — получить новое задание. Я засыпал в машине: еду куда-то — мгновенно отрубаюсь на 15 минут.
И второе… Наша страна оказалась подготовлена к тому, что можно было решить любую задачу. Нужно было только время. Нужен гелий, нужна нержавейка, нужно еще что-то для этого, нужны КамАЗы, тушенка, — только сформулируй, и страна это сделает. Через три-четыре дня у тебя это будет. Это, конечно, было самое неожиданное.
Сейчас перед губернатором поставь задачу: сделай полтора миллиона марлевых масок, он руками разведет и спросит: а как? А тогда настоящие руководители мастерские все поднимут, всех людей мобилизуют и дадут тебе не полтора, а все десять миллионов масок этих.
— Можно ли считать, что было сделано все, чтобы последствия катастрофы ликвидировать?
— Все, что считали тогда нужным, сделано было, я бы так сказал. Все, как это понимал Легасов и ребята, что его окружали. А насколько они были правы… Время показало, что в очень многом правы они не оказались. Но осуждать их за это нельзя. Не знаю, насколько это правда, но, как врут очевидцы, которые это видели, 9 или 10 мая академик Доллежаль, который и был автором проекта этого реактора, написал очень любопытное заявление Горбачеву:
так как КГБ в течение недели не может найти диверсантов, которые станцию взорвали, я подаю в отставку.
И вот это — самое важное, что ликвидировать последствия аварии были назначены люди, непосредственно в проектировании станции не участвовавшие. А академик Доллежаль ушел как-то в сторону... Сам я заявления этого, конечно, не видел, но специалисты рассказывали.
— А вообще КГБ в Чернобыле как себя вел — помогал, мешал?
— Не мешал, это точно. Наоборот, я вам скажу, что могли — делали. Когда, скажем, у КамАЗов на бетонке начали шины лопаться, и оказалось, что бетонка завалена гвоздями и прочим, именно кагэбэшники всерьез этим занялись и заставили тех, кто за это отвечает, привести дорогу в порядок и поддерживать ее в должном состоянии. Иначе бы они приписали им вредительство, и это подействовало.
Они действительно пытались разобраться во всем, чем им пришлось заниматься.
Или мне это тогда казалось так?
— Вообще, режим секретности был сильный? Или в виду чрезвычайности ситуации его облегчили, расслабили?
— Не знаю. Никто не фотографировал, телефонов не было, фотоаппаратов я ни у кого не видел. Звонить было неоткуда, в Иванков не поедешь … Письма точно не проверялись. Работали и работали.
Теперь, через тридцать с лишним лет, понимаешь, как наивны мы все были тогда, вера, что Родину спасаем, определяла очень многое. И, повторяю, стремление заработать было очень сильным. Там, скажу я вам, очень прилично платили. Пять окладов — это серьезные деньги.
Я сейчас могу сказать, что я получил тогда… За каждый месяц, по-моему, по четыре с лишним тысячи. Я партвзносов по 130 рублей платил.
То есть я получил очень большие деньги за свою работу. Что было, то было. И сохранялось это до конца 87-го года, до пуска третьего блока.