Пандемия? Инфодемия!

Отдельный интерес научного сообщества вызывает роль религии в посткоронавирусном мире. Писатель Дональд Коллинз полагает, что совместный опыт кризиса такого масштаба должен привести к переосмыслению религии в современном обществе. Масштабность коронавируса и одновременно уровень современной науки, по мнению автора, неизбежно приведут к переосмыслению границ конфессий и причинно-следственных связей. Писатель отмечает, что мировые эпидемии наподобие испанского гриппа в 1918-м существовали вне понимания их вирусологической природы и, таким образом, религиозным объяснениям отводилась особая роль в формировании мифологической картины мира и рационализации происходящих событий.

Появляются многочисленные интерпретации того, как отдельные религиозные сообщества — например, сообщество ортодоксальных евреев в Израиле, члены которого не прекращают своей привычной жизнедеятельности, или прихожане в США, продолжающие посещать службы, считая, что они защищены «кровью Христовой», — оказываются источником заражения. Если обратиться к смысловому содержанию репортажей, можно заметить, что воздействие на такие сообщества по принципу убеждения силой, запретов или эмоциональных доводов об иллюзорности и опасности суждений о собственной неприкосновенности для себя и окружающих не оказывается услышанным. Для примера воспроизведем короткий диалог: «Вы только что посетили служение, где присутствовало большое количество людей. Вы не думаете, что заразитесь сами и заразите кого-нибудь в других местах?» — «Это они меня могут заразить, а я защищена кровью Христовой, thank you very much». В случае с евреями-ортодоксами возникает ситуация, когда сами евреи-ортодоксы воспринимают попытки полиции препятствовать проведению их традиционных мероприятий как проявление отношения против их сообщества. Мы наблюдаем высокий уровень идентификации со «своими» и враждебности против «чужих». Такая ситуация рискует быть неразрешимой на уровне преследования и физического препятствования проведению мероприятий.

После одного из значимых религиозных праздников в России представляется особенно важным учесть эти замечания. Уже появляются анализы того, что традиционные «гармоничные» отношения церкви и государства в современной России поставлены под угрозу современной ситуацией, когда сталкиваются интересы отдельных представителей РПЦ, считающих проведение служб по поводу коронавируса более важными, чем соблюдение мер против коронавируса, и политических лидеров. Крайне важным представляется обращение от лица авторитетов со стороны духовенства, что уже частично было сделано в России. Принципиальную роль может сыграть риторика «мы в одной лодке» и риторика взаимопомощи — в отличие от преследований и эмоциональных доводов.

Представители государства, носители светской медицинской, психологической и социальной гуманитарной помощи нередко воспринимаются представителями ортодоксальных фундаменталистски ориентированных религиозных групп как «ведьмы XXI века».

Ряд ученых считает, что текущий коронакризис станет поводом для пересмотра привычных на сегодняшний день практик.

Одновременно с этим противоречивость мнений, высказываемых разными учеными, наводит на мысль о комплексном характере проблем, вставших перед человечеством, и об опасности предложения простых решений в ситуации сложности. Приведем некоторые примеры, раскрывающие этот тезис.

Одним из актуальных примеров проявления подобной сложности является проблема наличия так называемых мокрых рынков в некоторых странах, в частности в Китае. По мнению части экспертов, именно антисанитарный характер и предложение различных, в том числе экзотических видов животных в качестве товара на мокрых рынках в Китае явились источником распространения заражения. Так, итальянский философ Паола Кавальери, известная своими работами по распространению прав человека на обезьян, и австралийский философ биоэтики Питер Сингер отмечают, что даже вне обсуждения этической стороны вопроса остаются очевидными санитарные последствия таких практик, до сих пор имеющих колоссальную популярность в Китае и некоторых иных странах. Авторы подчеркивают, что отход от них будет, безусловно, затруднен культурными и экономическими обстоятельствами, однако именно он может способствовать предотвращению появления будущих эпидемий и пандемий. Текущий кризис может стать удобным моментом для такого рода перемен. Журналист Ник Коэн в связи с проблемой культурных привычек обращения с животными отмечает, что в настоящий момент коронакризис «вместо того, чтобы менять представления, укрепляет их». Политические лидеры привлекают внимание к разным аспектам происходящего, но не к источнику заражения, по мнению автора, и это должно быть изменено. Автор статьи в The New York Times настаивает на нелицеприятности происходящего на мокрых рынках и напрямую связывает распространение коронавируса с обозначенными практиками. Интересно, что конкретные предложения по такого рода переменам уже производятся. Петиция с заголовком «Победим пандемию 1 000 000 подписей» (подписанная в том числе Питером Сингером), направленная властям США, активно набирает участников. Авторы петиции отмечают, что при отсутствии пересмотра ряда практик, актуальных сегодня, человечество рискует столкнуться с рядом последующих пандемий. Среди конкретных предложений перечисляются следующие: создать план по отходу от практик индустриального фермерства к 2050 году, установить субсидии для растительных альтернатив, закрыть мокрые рынки, ввести справедливую торговлю, увеличить налогообложение на продукты животного происхождения.

Вместе с тем появляются предположения о том, что такого рода простые решения не могут решить проблему и, более того, представляют опасность. Антропологи и авторы статьи «Почему закрытие мокрых рынков в Китае может быть страшной ошибкой» отмечают, что в популярности высказываний против мокрых рынков большую роль играет опосредствование реальности медиасредствами. Последние, подчеркивая негуманное и шокирующее для представителей европейских стран изображение рынков и предлагаемых на них экзотических животных и т.д., усиливают волнения по поводу необходимости срочного закрытия таких рынков, слепоту к антропологической их значимости и даже расистские настроения. Авторы отмечают, что, учитывая разнообразие характера и предлагаемого ассортимента на мокрых рынках и относительно ограниченного количества рынков с теми экзотическими животными, с которыми связывается распространение вируса, неверно атрибутировать распространение коронавируса этой культурной практике, а необходимо понять: они составляют повседневную действительность подавляющего большинства китайского населения. Около 30–59% закупок производятся на этих рынках. В ситуации резкого закрытия всех видов мокрых рынков неизбежно возрастет количество черных рынков, санитарная опасность которых не поддается никакому контролю.

Представляется, что описанная проблема является примером явления, с которым человечеству суждено так или иначе столкнуться в разных формах после и во время коронавирусного кризиса. Простые решения в условиях сложной ситуации могут не только не быть эффективными, но и представлять собой определенную опасность. По большому счету это проблема, которую можно обозначить как проблему видимых и невидимых жертв: опасна позиция, учитывающая лишь видимые жертвы и игнорирующая невидимые.

Более универсальным вызовом сложности для разных стран, чем проблема мокрых рынков, является проблема выбора между здоровьем, в данном случае видимой жертвой, и благополучием в целом. Так, австралийский философ биоэтики Питер Сингер и исследователь Оксфордского центра благополучия Майкл Плэнт в статье с провокационным названием «Когда лечение пандемии станет опаснее самой болезни» (иронично отсылающей к одной из речей Трампа) задаются вопросом о том, в какой момент последствия пандемии — социальная изоляция, банкротство, потеря работы — будут нести большие антропологические риски, чем сама болезнь. Ведь, как отмечают авторы, человеческое благополучие невыводимо из хорошего здоровья. Апеллируя к феномену «видимой жертвы», авторы заключают: можно предположить, что люди в настоящий момент склонны не видеть за ярко выраженными потребностями (отражаемыми, например, пугающей статистикой, шокирующими фотографиями и т.д.) иных, не менее важных проблем и дилемм — экономических и социальных. За этим стоит с этической точки зрения ложная стратегия «помочь видимой жертве», а не предложить помощь менее четко определенным, но не менее страдающим от этого жертвам. Авторы отмечают, что не существует универсальной единицы «вреда», и опасно было бы принимать за такую единицу лишь спасенные жизни. В качестве исследовательского хода, способного подсказать верные шаги в этом непростом выборе, авторы предлагают в какой-то степени опираться на «Всемирные отчеты о счастье», регулярно диагностирующие уровень благополучия жителей разных стран.

Авторы отдельно отмечают, что они как философы морали не могут полноценно судить, какая стратегия могла бы быть наиболее оправданной в данной ситуации, и для анализа необходимы дальнейшие эмпирические данные. Вместе с тем сама этическая дилемма, поставленная авторами, представляется особенно важной для понимания палитры стратегий и рисков, с ними связанных.

В связи с этим отдельную значимость приобретают стратегии поведения различных политических лидеров в ситуации пандемии. Поиск компромисса между жертвами в области здоровья и жертвами в области других составляющих благополучия — при осознании рисков и с той и с другой стороны — представляется важной для анализа стратегией.

Стивен Пинкер, известный психолог и автор книги «Просвещение сегодня», и политолог Роберт Магга в статье под названием «Мы можем сделать посткоронавирусный мир местом с гораздо меньшим уровнем насилия» задаются вопросом, каким образом опыт переживания человечеством коронакризиса сможет изменить паттерны насилия в обществе. С одной стороны, можно предположить, что уровень насилия возрастает в обществе в кризисные моменты, но этот тезис не подтверждается исчерпывающим образом историческим опытом: так, во время Великой депрессии количество убийств даже снизилось. В актуальной ситуации в связи с введением режима карантина уже можно наблюдать снижение уровня насилия, проявляемого на улицах в городах Северной Америки и частично — Латинской Америки. Вместе с тем уровень домашнего насилия возрастает (жертва оказывается изолирована с насильником и опасается обратиться и за медицинской, и за психологической помощью). Растет и количество киберпреступлений. Число убийств в таких привыкших к преступлениям странах, как Мексика, резко возрастает, что наводит на мысль о том, что ситуация пандемии может быть ситуацией разрушения общественных правил.

При этом будущее преступности в настоящий момент представляется авторам еще более неясным. Вызывает опасение возможность ситуации, когда вследствие нарушения поставки продуктов цены на них резко возрастут. Цены на основные продукты являются вопросом жизни и смерти более чем 60% мирового населения. Также есть риски повышения социального беспорядка в ситуациях, когда правительства насильно вводят карантинный режим — как, например, происходит в Кении, Южной Африке и Уганде. На Филиппинах введен режим расстрела в случае несоблюдения мер самоизоляции.

Однако, отмечают авторы, возросший потенциал некоторых видов преступлений не должен препятствовать осознанию: мир стал гораздо более безопасным местом как минимум за прошедшие два десятилетия. При этом остаются отдельные территории, где преступность остается на высоком уровне. Авторы замечают, что, скорее всего, уровень преступности в стране — сложный показатель и зависит от большого количества факторов: например, применение насилия статистически коррелирует с уровнем неравенства, причем не столько в доходе, сколько в защищенности от насилия со стороны политических институтов (в обществах с наивысшим уровнем насилия государство действует как сила, защищающая лишь элиту). Как только члены сообщества начинают доверять власти, они охотно начинают соблюдать права и предписания, распространяемые на всех. «Политические лидеры должны понимать, что снижение уровня убийств — достижимая цель, не слоган компании и не источник кормежки». Когда полиция и общество действуют как партнеры в соблюдении норм, уровень преступлений падает. Это требует скоординированных действий со стороны и политических, и бизнес-лидеров, полицейских и граждан.

Авторы подчеркивают: меры должны предлагаться на основе достоверных данных, подтверждающих их действенность, а не на слоганах или утопических надеждах об истреблении первоначальных причин, таких как бедность и расизм. Научным сообществом уже накоплены данные о том, какие меры являются эффективными по борьбе с насилием, а какие нет. Так, среди эффективных значится наблюдение в горячих точках. Комплементарной мерой может быть фокусное сдерживание — обращение к конкретным людям, склонным совершать преступления, четкое описание последствий дальнейших преступлений и, напротив, поощрений в случае отказа от прежнего образа жизни. После обнаружения потенциальных преступников может быть применена когнитивно-бихевиоральная терапия, эффективность которой авторам представляется убедительной для этих задач. Кроме того, важную роль в снижении уровня преступности авторы отводят переорганизации урбанического пространства (распределение напряженных точек, переосмысление необходимых ночных часов работы увеселительных заведений, избегание темных улиц и заброшенных домов).

Авторы отмечают: помимо знания о том, что работает, важно понимать, какие меры не являются эффективными. Агрессивный патруль, запугивание, показ детям тюрем с целью устрашения, выкуп оружия — либо неэффективны, либо вредны. Авторы заключают: предотвращение насилия в мире в ситуации, подчеркивающей ценность человеческой жизни, является достижимой и общей задачей.

Особенно значимой проблема насилия в ряде стран представляется в связи с вынужденным досрочным освобождением из тюрем людей, совершивших преступления определенного типа.

Анализ возможных антропологических последствий, определяемых текущей ситуацией, необходимость которого становится все более очевидной, может оказаться важным предупреждающим знанием при принятии решений в ситуации пандемии и инфодемии.