Кенотаф в переводе с греческого — «пустая могила», некий памятный знак без захоронения. Кенотафы возводили и в Древней Греции, и в Риме, и в Египте; чаще всего либо когда место подлинного захоронения неизвестно, либо когда человек проживал далеко и иным путем сохранить о нем память было невозможно. Кроме того, иногда кенотафы создавали в ритуальных целях наряду с реальным захоронением. Например, в Египте оформляли пустые могилы, которые дублировали гробницы фараонов.

На аллеях в берлинском Трептов-парке на всех указателях значится: «Советский кенотаф». Так обозначается самое большое за пределами России захоронение наших солдат, погибших во Второй мировой войне. Почему?

«Похороны стали почти неразрешимой проблемой для оставшихся в живых. Гробов не было уже месяцы, улицы и дороги к кладбищам непроходимы, сами кладбищенские сооружения опустошены. Мертвых хоронили в частных садах и тысячами в общественных парках; во многих местах были оборудованы временные кладбища, которые позднее упразднялись, после того как покойных перезахоранивали на постоянных кладбищах».

Это — из немецкого путеводителя «Берлин и его строения».

В Берлине еще в 1920 году было создано так называемое Центральное справочное бюро по военным потерям и военным захоронениям, «в качестве гражданского учреждения, уполномоченного выполнять задачи по обеспечению достойного ухода за могилами жертв войны всех наций». Оно продолжало свою деятельность до конца Второй мировой войны и после краткого перерыва в мае-июне 1945 г. было подчинено Союзному контрольному совету. Главной его задачей стало «выяснение мест и учет могил всех жертв войны союзных держав, в первую очередь в районе города Берлина, не считаясь с тем, хотят ли союзные нации оставить умерших и погибших в их теперешних местах захоронения, или они должны быть похоронены».

Понятно, что для советской военной администрации в Германии в связи с большими потерями в последние дни войны было невозможно транспортировать тысячи погибших на родину. Нужно было найти в городе подходящие участки земли для достойного захоронения павших.

После обсуждений и согласований определили три участка. Один — в самом центре, в Тиргартене, два — в Восточном Берлине. В районе Панков и в Трептов-парке.

Кладбище в Тиргартене стало самым маленьким, но оно располагалось в английском оккупационном секторе и потому ему придавалось самое большое значение. Первый памятник в Берлине был установлен здесь. Торопились так, что первоначально установленный здесь монумент был выполнен из гипса, зато вокруг были щедро расставлены свежепокрашенные советские гаубицы и Т-34.

Но главным памятником Победе, по понятным причинам, Тиргартен стать не мог. И в феврале 1946-го центральным советским военным кладбищем в Берлине был определен Трептов-парк, огромный зеленый массив на востоке города; причем сроки возведения комплекса были назначены самые сжатые. В разрушенном до основания, голодном городе надо было решить массу вопросов: провести конкурс архитектурных проектов, определиться с материалами, строителями, специалистами десятков специальностей.

По-прежнему основной проблемой оставалось перезахоронение погибших. Военный инженер Кравцов, один из отвечавших за строительство мемориала, позднее вспоминал: «Поначалу основной рабочей силой были военнослужащие спецчастей.

Оставим без оценок саму идею использовать для этих работ только что освобожденных из рабства соотечественников. Но иметь в виду — будем.

О ходе строительства мемориала в Трептове есть замечательное исследование историков Хельги и Хорста Кёпштайнов, собравших уникальный материал, поскольку успели поговорить с тогда еще живыми участниками событий. И изложить их воспоминания — бережно, корректно, осторожно, стремясь никого даже случайно не обидеть. Хотя обидеть было очень легко, и отзвуки былых обид доносятся до сегодняшнего дня.

Как известно, Гитлер был обуреваем идеей возвести на месте Берлина совсем иной город. Невиданный. О заготовке материалов для него любимый архитектор фюрера Альберт Шпеер в своих «Воспоминаниях» писал: «Были затрачены миллионы для закупки гранита для внешних фасадов, причем не только в Германии, но, несмотря на нехватку валюты, по особому приказу Гитлера также в Южной Швеции и Финляндии».

Большая часть этого камня была складирована в Фюрстенберге на Одере. Там было сложено около 10 000 кубометров камня, главным образом серо-белого гранита, а также красного сиенита, зеленоватого диабаза и белого мрамора из Италии. «Чтобы перевезти огромное количество камня, — пишет Шпеер, — мы основали 4 июня 1941 г. собственный грузовой флот, а также собственные верфи в Висмаре и Берлине, на которых следовало построить 1000 барж грузоподъемностью по 500 тонн».

Все это и было мобилизовано для строительства ансамбля в Трептове. Правда, многие утверждают, что камень для мемориала был взят из разрушенной имперской канцелярии. Что с негодованием отметается. Во избежание ненужных ассоциаций. Из этого камня, говорят, построен только вокзал в Гомеле.

Архитектор комплекса Яков Белопольский: «На территории ансамбля высажены десятки тысяч кустов и деревьев, уложено около 10 км бордюрного камня. Площадь каменной мозаики составляет 3000 кв. м, площадь рельефов на саркофагах — 384 кв. м. Для оформления стен мавзолея (Памятного зала) набрано около 50 кв. м смальтовой мозаики».

Была привлечена бронзовая литейная Германа Ноака из Фриденау. Здесь были изготовлены оба коленопреклоненных солдата, пять венков. Позднее добавились двери Памятного зала, элементы украшений — гирлянды и наконечники стрел, а прежде всего — ограда. Лишь главная двенадцатиметровая фигура воина-освободителя со спасенной девочкой на руках была отлита в Ленинграде, но фирма Ноака ее устанавливала.

Сохранился документ, согласно которому Ноак отлил для ограды 1357 штук наконечников и 2657 штук стержней.

Мастерская Вагнера изготовила мозаику для Зала воинской славы. Располагалась мастерская в Западном секторе города и в 1948-м во время денежной реформы едва не была разорена: западная марка оказалась дороже восточной в 5,4 раза. А все без исключения работы выполнялись авансом. И Вагнер не мог выполнить свои обязательства по зарплате, налогам, перед страховыми компаниями, по прочим текущим расходам.

В результате был найден характерный для того времени выход. Подключился комендант Берлина генерал Котиков и пообещал «предоставить материалы для получения необходимых западных ДМ». Вагнер: «Поставьте нам за плату столько тонн буроугольных брикетов, чтобы мы были в состоянии с помощью немедленной продажи этих брикетов для вывоза получить необходимую сумму в 65 980 западных ДМ. Мы получили согласие магистрата принять необходимое количество угля».

Проблема с оплатой мозаики была кое-как решена.

Скульптор Феликс Краузе, который имел особенно близкие отношения с автором главного монумента Вучетичем, рассказывал журналисту Руди Пешелю: «Весной — в начале лета 1948 г., когда промежуточная модель памятника была уже изготовлена, несколько немецких скульпторов приступили к строительству модели из глины в оригинальном размере… Головы солдата и девочки были задачей одного скульптора, за руки отвечал другой, поскольку каждый скульптор имел специальный навык, умел делать нечто, что ему особенно хорошо удавалось. Выполнение складок на одежде было моей задачей. Когда скульпторы закончили свою работу и произведение предстало строгому взору Е.В. Вучетича, приступили к делу формовщики. Они использовали около 20 тонн гипса. Потом, в декабре 1948 г., там уже стояла готовая гипсовая модель в натуральную величину».

Для главной фигуры Вучетичу с конца июля до конца 1948 г. позировал сержант Иван Степанович Одарченко. Затем он служил в группе охраны памятника.

Феликс Краузе: «Сначала моя четырехлетняя дочь Марлена позировала для фигуры девочки на руке солдата. Потом это была Светлана, одна из дочерей тогдашнего советского коменданта Берлина генерал-майора А.Г. Котикова». Она стала актрисой. Наиболее известна ее роль учительницы Марьяны Борисовны в фильме «Ох уж эта Настя».

Немаловажно, что все это происходило на фоне обострявшихся отношений между бывшими союзниками. 24 июня 1948 года началась жестокая советская блокада Западного Берлина.

Судя по всему, версии о том, что для Вучетича основой идеи памятника послужил какой-то конкретный случай, скорее всего, ни на чем не основаны.

Маршал Чуйков в своих мемуарах «Конец Третьего рейха» рассказывает о подвиге 30 апреля 1945 года гвардии сержанта Николая Масалова, спасшего на Потсдамском мосту под градом вражеских пуль немецкого ребенка. Автором литзаписи был писатель и журналист Иван Падерин.

Падерин, конечно, мемуары беллетризировал предельно, превратил в невысокохудожественную прозу, в смесь донесения из штаба и пропагандистского листка из стенгазеты. Я однажды общался с Чуйковым, разговаривал с ним, и мне очень обидно за маршала, человека крутого, своенравного и — как мало кто — осведомленного. А история с Масаловым выглядит в книге как вставная — неизвестно откуда взявшаяся — новелла.

Впрочем, это — общая беда практически всех наших военных мемуаров. Такое ощущение, что все они были написаны одним-единственным человеком — без собственного характера, без сложных отношений с начальниками и подчиненными, без драматичных поворотов в биографии, без своего взгляда на происходящее. И вдобавок все без исключения книги были окончательно изуродованы цензурой.

А ссылаться больше не на что, нет у нас для вас других генералов. Так все и останется.

По словам Падерина (уже после смерти Вучетича), скульптор лично рассказал ему предысторию создания мемориала в Трептов-парке. По его словам, вскоре после подписания Потсдамского соглашения Ворошилов, ведавший тогда вопросами культуры, от имени правительства предложил Вучетичу сделать проект скульптуры для мемориального ансамбля. Сразу же кто-то якобы высказал мнение,

«Поручение было относительно быстро выполнено». Но хотя художники — коллеги Вучетича, по словам Падерина, были в восторге от исполненной уже в гипсе полутораметровой фигуры, сам Вучетич остался ею недоволен. Но тут он будто бы вспомнил о «подвигах советских солдат, которые в дни штурма Берлина с опасностью для жизни вытаскивали из зоны огня немецких детей». В Берлине он будто бы встречался с солдатами, делал зарисовки и сотни фотографий — «и созрело новое его решение: «Воин с ребенком на руках». Взяв за основу подвиг знаменосца 220-го полка Николая Ивановича Масалова, «он сделал модель памятника и поставил ее рядом с проектом скульптуры генералиссимуса». Сталин, глядя на свое изображение, по словам Падерина, спросил скульптора, «не надоело ли ему еще это, вот это с усатым», и сделал выбор в пользу памятника солдату. Только вот автомат в его руках порекомендовал заменить мечом.

Увы, история не выдерживает никакого столкновения ни с фактами, ни с хронологией, ни с реальными (прижизненными) высказываниями действующих лиц. Сам Вучетич неоднократно подчеркивал, что девочка на руках солдата — символ спасенных советскихдетей.

История про сержанта Масалова попала в книгу для чтения третьеклассников в ГДР, но прототипом памятника сержант все-таки не стал. Как и придуманный Борисом Полевым Трифон Лукьянович: следов мифического старшего сержанта не удалось отыскать ни в одном архиве. Хотя на протяжении трех десятилетий история о нем, рассказанная писателем, обрастала все новыми и новыми (противоречивыми) подробностями, улицу в Минске его именем так и не назвали, а мемориальную доску в Берлине — сняли.

Так или иначе, но мемориал, продираясь сквозь естественно возникающие трудности и активно создающиеся мифы и легенды, был построен и торжественно открыт 8 мая 1949 года.

На плитах, символизирующих солдатские могилы, не оказалось выбито НИ ОДНОЙ ФАМИЛИИ ПОХОРОНЕННЫХ ЗДЕСЬ ЛЮДЕЙ, как первоначально, напомню, планировалось.