Беларусь — суверенная (во всяком случае, пока) страна, в которой живут белорусы, у которых есть свой язык — белорусский. Но они его не используют. По данным переписи 2009 года, белорусский язык назвали родным 60% жителей страны, однако только 26% населения признались, что разговаривают на нем дома. И это при том, что в Беларуси признают, что многие, отвечая на вопросы, приукрасили картину.

В 2017 году только 13% детей обучались в школах на белорусском языке, причем этот показатель падает. Среди студентов картина вообще поразительная: 0,1% (примерно 300 человек) получают высшее образование на языке титульной нации. На русском языке в Беларуси — все частные вывески, реклама, большинство СМИ. Белорусский можно увидеть только на уличных указателях и в метрополитене. Если зайти в Центральный книжный, то литература на белорусском языке там занимает два небольших стенда, а русскоязычная — все оставшееся место, два этажа.

В марте 2018 года в Минске зарегистрировали университет Нила Гилевича, обучение в котором будет вестись только на белорусском языке (на самом деле еще и на английском, но его основателям нужно подчеркнуть, что не на русском). Его ректорОлег Трусоввстречает меня в офисе своей организации «Общество белорусского языка».

Он долго и подробно излагает историю вопроса: университет с белорусским языком обучения был в советской Беларуси в 20-х годах, но к концу десятилетия дело закончилась репрессиями и силовым переводом высшего образования на русский язык. «Новое возрождение началось в перестройку, и еще в 90-м году у нас приняли закон о языках, по которому за 10 лет должен был произойти переход на белорусский всех университетов. Все школы с первого класса быстро стали белорусскоязычными», — рассказывает Трусов полным ностальгического тепла голосом.

Черту под этим периодом в истории Беларуси подвел Лукашенко в 1995 году, организовав референдум, на котором белорусы выбрали русский вторым государственным. Обучение на белорусском было свернуто за один год, что быстро привело к почти полному исчезновению белорусского. Трусов называет референдум «победой внешних и внутренних контрреволюционных сил» и его итоги не признает.

Вновь воодушевила сторонников идеи белорусскоязычного высшего учебного заведения победа Елены Анисим из того же «Общества белорусского языка» на выборах в парламент. «Власти поняли, что если все будут говорить на русском, то у них власть заберут и сделают тут российскую губернию, потому что язык и культура делают нацию нацией, а когда государство теряет язык, то будет эффект Австрии, угроза аншлюса над которой висит всегда», — утверждает Трусов.

Впрочем, не все так радужно. Лукашенко, которому Анисим еще в 2017 году рассказала про университет, обещал подумать, но так ничего и не сделал. Тогда в «Обществе белорусского языка» решили создать частный вуз. Лицензии, правда, у него пока нет — ее Трусов собирается получить в этом году. Пока действуют только платные курсы для абитуриентов и всех желающих обучаться на белорусском физике, математике, истории, английскому, польскому и украинскому языку. В планах открыть для начала шесть кафедр — IT, германистика, полонистика, переводы художественные на белорусский, культурология и музееведение. Тогда нужно будет арендовать здание, получить гранты, пригласить преподавателей из разных стран, в том числе и из России.

Пока суть да дело, Трусов пишет учебники: в прошлом году вышла «История России» на белорусском языке (еще одна книга «История средневековой Европы», в которой написано, что белорусы как нация появились на 200 лет раньше русских, даже обсуждалась на российском телевидении). «Это белорусский взгляд на историю Россию от ранних славян до последних выборов Путина. Самое страшное, что в России снова проснулся дух империализма, Россия поднялась с колен, и главная ее задача — это экспансия, ведь любая империя жить без этого не может», — говорит Трусов.

— Россия — это война! Грузия, Украина, Сирия. Империя живет, пока воюет. Россия — это еще и евроазиатская империя, а специфика азиатских империй в полном безразличии к своим гражданам. Эта азиатская модель очень опасна, поэтому Россия представляет опасность для всей Европы.

— (продолжает) Крым оказался чемоданом без ручки, уровень жизни простых россиян стал хуже, чем у нас, падают дома, взрываются шахты. На войну или на Крымский мост есть деньги, а на ремонт в хрущевских домах — нет.

— Есть, потому что еще в начале XX века придумали, что России нужны маленькие победоносные войны. Тогда напали на Японию, и результат той войны известен, но мы не Япония.

— Но война-то вряд ли будет,— пытаюсь я урезонить будущего ректора.

— Конечно, вряд ли Россия начнет с ввода танков в Минск.

Пока наша страна от баз как может отбивается, но руководство нашей армии еще хуже украинской — им посулят генеральские лампасы, большие зарплаты, и только молодые офицеры могут выступить против. Я не верю в лояльность генералов, ведь многих я знаю лично.

Зато не сомневается Трусов в обычных белорусах, которые, по его мнению, в Россию не захотят: «Никогда так хорошо не жили белорусы за последние 200 лет, как при Лукашенко: основная масса имеет возможность выезжать за границу, может бизнесом заниматься, у нас расслоения общества, как в России, нет и близко. Когда придет Россия, мы будем жить, как в Смоленской или Брянской области, а как там живут, наши люди знают».

Даже Лукашенко он называет «попутчиком», считая, что сейчас его интересы и интересы народа совпадают.

Как будто между прочим Трусов рассказывает, как во время перестройки занимался вопросами возвращения Белорусской СССР Смоленской области, ездил в Москву, и депутаты российского парламента «все как один поддержали нашу идею, потому что в БССР жить было намного лучше, чем в Брянщине».

— Могла стать, но могла и не стать. Но если в Смоленщине провести референдум сейчас, то неизвестно, чем он кончится.

Трусов рассказывает, что Виленский край в Литве, Белосточчина в Польше — это белорусские земли, что в Даугавпилсе и сейчас латышей меньше половины. Рассказывает, как в 1655 году русские войска встречали в Могилеве под звон колоколов, а через несколько лет ночью вырезали несколько тысяч человек, потому что «поняли, какие это братья пришли».

— Самое главное — мобилизовать нашу страну, объяснить, что такая угроза есть, и все, что мы можем противопоставить, — это развивать язык и культуру. Это самое хорошее оружие. Наш институт — один из кирпичиков сохранения демократического белорусского государства, потому что элита страны должна быть патриотической и говорить дома на родном языке, а не на чужом, — рассуждает Трусов.

— Мы можем оставить русский вторым государственным. Финны же оставили шведский, почему бы и нет? Почему бы в нашей стране не иметь один или два университета русскоязычных — в Финляндии же есть один.

— Ну, то есть школы на русском не будут учить? — уточняю я.

— Зачем делать ошибку Литвы, где заменили русский английским, и молодежь теперь не знает русский? Мы считаем, что нужно вести обучение в школах и университетах на родном белорусском языке, а русский, как и польский, должен изучаться как факультативный язык в каждой школе. Не зная польского и русского языка, нашу историю знать не будешь, ведь у нас польский, как и русский, по 200 лет были государственными языками.

— Белорусский язык нужно предлагать, пропагандировать, но не навязывать. Когда мы приняли в 90-м закон о белорусском языке, то через 4 года 70% первоклассников страны пошли в белорусские классы, и никаких забастовок и протестов не было. Если бы не вмешательство с востока, у нас сейчас была бы страна, где бы родной язык уважался!

«Мы должны знать, что россияне нам никакие не братья и не друзья», — говорил Трусов в одном из интервью, и я решил уточнить у него, почему. Обидно же.

— Вот придумали, что есть три брата, но тогда старший брат — это украинцы, мы — средний брат, а русские — младший брат, который благодаря обстоятельствам назвал себя старшим. На Украине Россия уничтожила всю свою доктрину, сделав миллионы украинцев своими врагами. Да и какие украинцы, русские, поляки нам братья, если мы с ними столько воевали? — удивляется Трусов.

Он рассказывает, что родом из Смоленщины, и его предки воевали с русскими. «Больше всего русских не любили смоленцы, потому что они все время приходили с Москвы. Мои предки по матери на меже стояли и боронили от москалей нашу территорию. Предки понимали: «Не пускай москаля в хату, лучше черта пусти», — говорит он.

По мнению Трусова, у русских и белорусов менталитет разный. «Ментальность русского — это ментальность кочевника, это русская степь, русское поле, широкая русская душа, а у нас все узко, у нас болота, мы люди болотные.

— В общем, чувствую, Россия вам не нравится, — заканчиваю я разговор.

— Я к ней отношусь как к любой постимперской стране, как к Германии, Франции, Британии. Я и в Евросоюз несильно хочу, ведь наша задача быть буфером. Но мы не хотим быть братьями, мы хотим быть хорошими соседями.

Журналист Артем Шрайбманне считает белорусский язык фактором национальной консолидации. «Гораздо больше людей говорят на белорусском в деревнях, чем в городах, и больше людей говорят на белорусском в старшем поколении. При этом сторонников независимости и европейского выбора больше среди молодежи и в городах», — рассказывает Шрайбман.

Сам он называет себя «пробелорусским человеком», «прозападным либералом», но не считает, что ему нужно говорить на национальном языке, чтобы еще больше чувствовать себя белорусом. «Тем более что русскоязычные города не меньшая опора независимости, чем белорусскоязычные села. Развитие белорусской идентичности и языка необходимо для укрепления независимости страны, и я за то, чтобы чиновники говорили всегда на белорусском, за максимально агрессивную пропаганду белорусского языка, но я также понимаю, что одной из частей успеха Лукашенко в 1994 году был страх немаленькой части населения перед тем, что у них заберут их привычную советскую, мягкую пророссийскую идентичность», — говорит Шрайбман.

Он сравнивает Беларусь по отношению к русскому языку, интеграции с Россией и национальной идентичности с Харьковской областью. «Это не Донбасс, который агрессивно настроен к Киеву, они лояльно относятся к Украине, считают себя ее частью, любят украинский, но говорят все по-русски», — говорит журналист.

По словам Чергинца, Беларусь четко ответила на этот вопрос о языках на референдуме 1995 года. Он приводит несколько причин плачевной ситуации с белорусским: «Беларусь в составе СССР была одной из передовых республик, а основным языком был везде русский. После войны Беларусь была разрушена немцами полностью, и к нам в первую очередь поехали русские специалисты и привезли русскую документацию. Да и пропаганда белорусского языка нацистами сработала не в его пользу».

Как глава Союза писателей он утверждает, что государство и так поддерживает белорусский: «Например, государство доплачивает за издание белорусских книг, а по нашему предложению было принято решение делать таблички улиц и дорожные знаки по-белорусски. Еще мы внесли предложение сделать льготы для тех, кто будет ходить на курсы белорусского, например, на час раньше разрешить уходить с работы». Чергинец милостив, но непреклонен: «На местном уровне надо больше давать возможностей говорить по-белорусски, но только не революционным путем, а спокойной работой, поощрением — дать побольше поблажек школам, сделать образцом для подражания. Важно не дать ему погибнуть».

Но, конечно, на самом деле Чергинец, как и большинство чиновников, белорусский язык развивать не хочет — он напоминает, что белорусский — не язык ООН, что «когда встает вопрос набора в класс, невозможно набрать даже один белорусскоязычный», что это язык деревни, а не интеллигенции, ведь недаром 65% членов его союза пишут на русском.

— Я как-то вручал премии молодежи, и среди нее затесался 30-летний безработный балбес. Премию он взял, но сказал: «Я не хочу вам руку пожимать, потому что вы не говорите по-белорусски». Вот вам и пропагандист белорусской мовы. Просто-напросто дурак, который не желает работать».

В Беларуси научного сотрудника Института философии НАН Алексея Дзерманта называют «пророссийским политологом», но российские сайты, поддерживающие концепцию «русского мира», маркируют его как «белорусского националиста». На сайте EurAsia Daily говорится, что Дзермант в 2002 году стал одним из основателей организации «Гега Рух», которая «одним из своих предшественников видела Белорусскую национал-социалистическую партию», а сам утверждал, что «белорусы — это даже не славянизированные балты, а третий балтский народ».

Аргумент посвежее: троих осужденных «сторонников русского мира» из Regnum Дзермант осудил: «Наказание для них слишком суровое, но в их творчестве есть явная манипуляция фактами, передергивание и попытка столкнуть лбами россиян и белорусов».

Однако сейчас политолог является постоянным автором белорусского «Спутника» и пишет в своей программной статье «Союз неразлучный» (иронии в заголовке нет) следующее: «Отказ от Союза станет настоящей катастрофой для Минска… Союз с Россией дает белорусам если не все, то очень многое, самое главное. Именно ему мы обязаны спокойствием и уютом». Именно у Дзерманта канал НТВ берет комментарий для сюжета о росте национализма в Беларуси.

—Вы себя сами называете пророссийским политологом? — уточняю я.

— Я называю себя пробелорусским, но оппонентам выгодно поставить ярлык. Но да, я за союз с Россией, за интеграцию с ней и за пророссийскую геополитическую ориентацию.

Дзермант не отрицает, что был сторонником западного пути для Беларуси, но понял, что заблуждался. «Для многих молодых людей, которые интересуются интеллектуальными вещами, альтернативы нет. Если интересуешься историей и философией, то в Польше или Прибалтике можно получить образование, поэтому я довольно рано попал в пул политологов, которые продвигают идею, что нам надо быть с Литвой и Польшей, что мы отдельная [от России] цивилизация», — рассказывает Дзермант.

Но еще до майдана западник прозрел: «Во время попытки переворота в Минске в 2010 году я увидел, как прозападных политиков использовали в грязных целях, и мне стало понятно, что это не лучший путь для Беларуси, что у нас будет гражданский конфликт с последующей войной. К 2014 году я более-менее представлял, что такое украинский национализм и его младший белорусский братик, поэтому я логично пришел к мысли, что я не могу основывать свою идентичность и мнения на этих деструктивных идеях».

Редко встретишь такой кардинальный поворот в идеологии у публичного человека. Зато теперь именно Дзерманта белорусские журналисты советуют как едва ли не единственного публичного человека в Минске с пророссийскими взглядами. Конечно, он выступает за суверенитет Беларуси, да и не считает Россию угрозой для него. «Я рассматриваю Союзное государство как возможность для Беларуси очень серьезного экономического роста. Российский рынок важен для Беларуси, а она может предоставлять гарантии безопасности для России, в военных вопросах противоречий я не вижу. Но надо строить союз, исходя из факта, что Минск от суверенитета не откажется. Спор идет экономический за достаточно большие деньги, он усиливает позиции прозападных политиков и националистов, то есть вредит имиджу союза и реальному налаживанию отношений», — переживает политолог.

— Нет, невозможно создать политическую надстройку, да и вопрос с единой валютой нерешаем, но таможенная и акцизная политика может быть решена даже в рамках этого договора, поэтому реалистично ожидать приведение союзного договора к современным реалиям. Россия говорит о выполнении условий 1999 года, но думаю, что это скорее аргумент в споре, чем реальное требование, говорит Дзермант.

По его мнению,

«Западный путь, повторюсь, для Беларуси губителен, невозможен без уничтожения наших ценностей и социума», — писал Дзермант в статье про необходимость Союзного государства.

— Нет. Все страны, которые выбрали западный путь, — Прибалтика, Украина, Молдавия, Грузия, — столкнулись с разрушением промышленности и превращением страны в аграрно-туристический придаток. В Беларуси промышленность, оставшаяся от Советского Союза, была модернизирована и приносит реальный доход и валюту. Уничтожение серьезного экономического базиса приведет к социальному взрыву, нищете населения, росту криминала и демографической катастрофе, когда люди поедут на Запад. Получится типичная восточноевропейская периферия ЕС — как Румыния, Болгария и та же Прибалтика. Для нас этот путь губителен.

— Но есть мнение, что Беларусь — это исторически часть Европы, — спрашиваю я, а Дзермант вздыхает.

— В рамках европоцентричной мифологии все логично, есть символ веры, что Беларусь была частью западной цивилизации, но в эпоху Древней Руси мы были в рамках одной цивилизации, и по историческим, культурным и ментальным ценностным признакам я вижу, что Беларусь — часть российской сферы.

— Он более спокойный и терпимый, есть влияние католичества, но в целом в плане социального самоощущения белорусов мы не западноевропейские люди, мы ближе к россиянам. Мне кажется, это очевидно.

Дзермант признает, что в истории Беларуси были периоды сильного польского влияния, но оценивает их критически. «Господство польских элит я рассматриваю как колониальный период, для большинства населения Беларуси это был период эксплуатации, и ни о каком национальном развитии речи не было», — говорит политолог. Выбор западного пути приведет, по мнению Дзерманта, к потере самостоятельности и влиянию Польши.

Зато советский период он считает периодом эмансипации белорусов, освобождения крестьянской массы. «Советский проект был освободительным для белорусов западной части страны, он вывел нас из польского государства, где нас ждала только ассимиляция, полный перевод на польский и привитость польского самосознания. Да, были репрессии, но для белорусов это был период роста и становления как нации, образование, наука, социальные лифты. Белорусы стали руководителями сами себе, поэтому назвать это периодом оккупации никак нельзя». Выбор западного пути приведет, по мнению Дзерманта, к потере самостоятельности и влиянию Польши.

Политолог иронизирует, что «у молодежи в Минске есть мода на язык, на вышиванки, и это даже подхватило государство, но это не признаки самостоятельности». «Самостоятельность — это когда есть более-менее работающая экономика, когда в социальной сфере ваш социальный контракт выгоднее, чем в России. Тогда вы имеете аргументы. Не рюшечки эти, а то, что наша экономика может выжить без России, а наша медицина лучше, ведь в России она уже вся страховая».