Новые выборы президента Беларусидолжны состояться до конца августа 2020 года. Лукашенко давно убрал из Конституции упоминание об ограничении на число сроков, поэтому наверняка будет баллотироваться еще раз. Уже сейчас о своем намерении участвовать в выборах заявили несколько лидеров оппозиции, и о едином кандидате речь снова не идет.

Так, Белорусский национальный конгресс уже выдвинул кандидатом Николая Статкевича, самого упорного оппозиционера. Правда, участвовать в выборах тот не может — до 2023 года у него непогашенная (пусть и полученная по политическим мотивам) судимость. В 2010 году он был кандидатом в президенты, но получил шесть лет колонии за организацию массовых беспорядков.

У оппозиции нет серьезной поддержки в обществе — по мнению Шрайбмана, даже объединенный кандидат от оппозиции и даже на честных выборах не получил бы больше 30%. «20 лет у оппозиции не было реальных побед и возможностей. Оппозиция получала хорошую поддержку с Запада, а предложить реальную альтернативу не могла. 2010 год и последующее закручивание гаек со стороны власти оказало свое влияние на лидеров оппозиции, потому что за любое мало-мальское инакомыслие могли посадить в тюрьму», — объясняет плачевное состояние соперников Лукашенко Канопацкая.

Пламенный революционер

«Я уверен, что все нормально будет! Я вижу тенденцию. Когда 80% ненавидят власть и хотят изменений, то чуть-чуть надо надавить, и будет взрыв. Вы не узнаете этот народ. Я же помню 90-е годы, когда в оппозиционной газете [появлялось] маленькое объявление, и на [акцию] приходили 5 тысяч, начинали идти — становилось 10, добирались до места — уже 15», — убеждает меня Николай Статкевич.

Он то ли не замечает написанный на моем лице скепсис, то ли игнорирует его как признак глупого иностранца. В 2010 году Статкевич тоже был кандидатом, но до площади не дошел — его арестовали превентивно. Он не сдался и не попросил Лукашенко о помиловании, поэтому выпустили Статкевича последним: в августе 2015 года, за два месяца до новых выборов президента (так Лукашенко пытался смягчить Запад).

«Выборы 2010 года выявили слабость оппозиционных лидеров, их усталость и неготовность к жесткому противостоянию. Кто побывал в КГБ, кто не побывал, но все испугались и перестали вообще критиковать Лукашенко. До 2015 года не было ни одного митинга оппозиции в центре Минска!» — говорит Статкевич с таким пылом, будто и не прошло восьми лет.

Статкевич вспоминает, что через полгода после его ареста в Беларуси были знаменитые молчаливые акции протеста, когда людей задерживали за аплодисменты. «Оказалось, достаточно немного подержать в тюрьме и пугнуть, и лидеры оппозиции обделались и просто не пришли на эти протесты. Конечно, в обществе был синдром майдана, но сейчас он преодолен», — продолжает несгибаемый оппозиционер, готовый к новым подвигам.

— Но потом были «митинги тунеядцев», — напоминаю я.

— Это, извините, я вышел на свободу, — усмехается Статкевич. — Я вышел и уже через две недели провел первую акцию. Вышел и вернул протест! Я не стесняюсь об этом говорить, потому что это так.

«Митинги происходят, но не так часто, потому что власть научилась арестовывать превентивно. А белорусы же партизаны! Они вышли, глянули — ага, ОМОН стоит, а лидеров нет — и ушли. Но маленькие акции, как у здания КГБ в октябре, имеют моральный эффект, чтобы удержать уличную активность», — рассказывает Статкевич. Он отдает себе отчет, что такие акции «людей не впечатляют», но «проблема в том, что в белорусах убили надежду, что они могут чего-то изменить».

В самом Статкевиче надежду на изменения убить намного сложнее. Отсутствие единого кандидата его не пугает, как и невозможность победы на выборах. «Проблема не в этом, а в отсутствии выборов. На наших выборах банально не считают бюллетени. У нас фальсификация протоколов и имитация подсчета голосов», — говорит он, улыбаясь, и признается. — Задача — воспользоваться возмущением по поводу очередной нелегитимной победы».

— А не получится повторения 2010 года? — спрашиваю я Статкевича. Тогда на площади перед Домом правительства и ЦИК задержали более 600 человек, многие получили тюремные сроки.

— Ну, может быть, а что ж? — с задором отвечает оппозиционер.

— Так все сели, а ничего не произошло!

— Как не произошло? — Статкевич будто поражен моим нахальством. — Задачей-минимум я ставил тогда нанесение политического, экономического, международного и морального урона. Победить тогда было невозможно, ведь власть была консолидирована, был экономический рост, все силы военных были стянуты в одном месте. Но задача-минимум была достигнута. Это важно для формирования нации, ведь какая нация без героических поступков, а тут люди увидели себя.

Хлесткий на язык Статкевич отношения России и Беларуси, смеясь, сравнивает с беседой папика и девушки: «Хочешь денег — дай. Но этот, понятно, хочет меньше услуг оказать за большие деньги. Но они друг другу нужны, потому что белорусский режим не может существовать без России, ведь этот паразитарный режим никто больше не захочет содержать».

Опытный оппозиционер не готов считать Лукашенко попутчиком — такие разговоры он считает «оправданием собственной слабости». «Раз они не могут бороться с этим режимом, то делают вид, что он нужен и играет полезную функцию. Но на самом деле Лукашенко позволяет Беларуси медленно вползать в Россию, идет медленное поглощение».

— Но разве Лукашенко и оппозицию не объединяет борьба за суверенитет страны?

— Нет, не объединяет. У 90% белорусов есть нежелание терять свою страну, а у Лукашенко есть нежелание терять свое имущество. Он воспринимает страну как личное имущество, но если к вам пристанут с ножом к горлу отдать имущество, то многие отдадут — жизнь-то дороже. А они удушают медленно, дают все меньше денег, и даже многочисленные силовики становятся злее, ведь если собаку не кормить, то она может и на хозяина броситься, — отвечает Статкевич. Он считает, что

По мнению Статкевича, после Крыма Лукашенко испугался, но «ничего реально не сделал, только немножко поменял риторику». «Он боится стать заложником разбуженных в обществе патриотических чувств. Он две минуты за семь лет на белорусском выступил и ничего не делает в силовых структурах. А надо обращаться к патриотам и на диалог с ними идти, а он пойдет только на имитацию разговора со сто раз завербованными клоунами».

— А если вашим майданом воспользуется Россия?

— Мы будем объяснять, что готовы учитывать национальные интересы России, красные линии, фобии. Вот и у моей партии в программе всегда был военный нейтралитет, а сейчас мы исключили оттуда и членство в Евросоюзе, хотя бы потому, что нас там не ждут. Связи нужно сохранить, хотя, конечно, надо обрезать договор Союзного государства на достигнутом, не надо меньше — люди ездят, что плохого, но и большего не надо. Я уверен, что руководство России нас не поддержит в устремлениях, но надеюсь, что, когда протест будет очень массовым, вся страна взорвется, и Россия увидит энтузиазм людей к переменам, то у них хватит ума не лезть.

— Откуда массово, если вы сами сказали, что народ потерял надежду!

— Чуть-чуть! Как только она появится, и где-то начнется [протест], то как пожар будет. Вы не представляете, что такое накопленная придавленная ненависть. У вас такого нет — у вас большинство поддерживает Путина, а у нас рейтинг Лукашенко в районе 20% при антирейтинге в 30%. И больше всего его ненавидит его бывший ядерный электорат — маленькие города и деревни восточной Беларуси.

***

«Майдана, как в Украине, боится основная масса населения, да и не нужен он нам ни за какие деньги. Ситуация стабильная, уровень жизни довольно неплохой, а возраст Лукашенко не юный, и раньше или позже он уйдет. Президентом может стать только представитель молодой номенклатуры. Сейчас как раз идет ротация кадров и назначают людей 40–45 лет, которые в Россию не пойдут никогда. Независимость страны благодаря им и держится», — считает Трусов.

Речь идет, например, о нынешнем премьере Беларуси — Сергее Румасе. Ему 49 лет, он кандидат экономических наук, рыночник, был председателем правления Банка развития Беларуси. «Прогрессивно настроенные прозападные белорусы сейчас возлагают надежды на более прогрессивную часть чиновничества, белорусских реформаторов и технократов в правительстве. Они появились в последние пять лет, и все понимают, что они будут после Лукашенко, и надежда на то, что они в условной битве бульдогов под ковром после раздела власти окажутся на верхних позициях», — говорит журналист Шрайбман.

С этим тезисом не совсем согласен только, предположительно, пророссийский политолог Дзермант — по его мнению, Лукашенко вечен: «Беларусь последние 70–100 лет демонстрирует определенные закономерности в своем развитии — после периодов дестабилизации наступает хаос, но потом появляется сильный лидер, который дальше держит страну. После Лукашенко, возможно, будет период дестабилизации, но потом придет Лукашенко 2.0, его сын или человек с другой фамилией, но по своей функции он должен будет делать то же самое —сосредотачивать в своих руках власть и пытаться сохранить на плаву экономику».

Запрещенный театр

Драматург Мария Белькович ведет меня от не самой центральной станции метро мимо одинаковых одноэтажных домиков и вдруг сворачивает во двор к неприметному одноэтажному строению. «Мы называем наш дом «хаткой», — говорит она. Здесь играют спектакли актеры Свободного белорусского театра. На первом этаже заваленная грязной посудой кухня (тут же стоит несколько вешалок) и зрительный зал.

После событий на Площади независимости 2010 года на основателя театра Николая Халезина завели уголовное дело, и он уехал из страны. Официально Свободный театр с тех пор зарегистрирован в Лондоне как благотворительная организация.

В Минске же актеры остались работать в подполье. Театр не афиширует свой адрес (хотя понятно, что для КГБ это не секрет), а Белькович просит здание с улицы не фотографировать.

— Мы не регистрируем театр и не вступаем ни в какие отношения с государством. Это наша сознательная позиция, чтобы никаким образом не подвергаться цензуре. Мы делаем вид, что нас друг для друга не существует.

— (продолжает) Нам это несложно, а если написать адрес, то они скажут: «Обнаглели, расслабились», начнутся проверки, — рассказывает Белькович.

С 2010 года, когда милиция арестовала актеров и зрителей, спектакли Свободного театра не срывали. «Они выселили нас из другого помещения под предлогом нелегального использования помещения, но, тьфу-тьфу-тьфу, пока у нас есть этот гаражик. Недавно приходила проверка МЧС, интересовалась документами собственника, но этим все кончилось. Припугнули, напомнили о своем существовании», — говорит Белькович.

По словам драматурга, в Беларуси за годы власти Лукашенко «создали систему не только цензуры, но и самоцензуры». «Пару лет назад мы пытались прощупать почву и выйти отсюда, но в ночь перед спектаклем нам позвонил хозяин помещения и сказал: «Ну, вы же понимаете. С тех пор мы не проверяли», — говорит она.

Пока мы общаемся, Белькович кладет на пол ободы автомобильных колес, а на них ставит доски. Это места для зрителей. На одну доску ложится актер, закрыв лицо капюшоном. Скоро начнется прогон вечернего спектакля. Узнал о нем я от знакомого журналиста, хотя накануне проверял театральную афишу на основных белорусских сайтах.

— Зачем вам такая секретность?

— Мы постим афишу в соцсетях. А на других сайтах нет анонсов наших спектаклей как раз из-за самоцензуры. Какие-то отдельные критики, любители театра стараются продвигать материалы о нас, и иногда даже получается. Когда у нас был спектакль о любви, то о нем Tut.by написал, но о спектакле про систему деторождения в Беларуси с упоминанием о матери Лукашенко — нет.

— Говорят, искусству под давлением только лучше. Для вас это так?

— Когда наше руководство уехало в Лондон, то появилась необходимость ставить спектакли на других площадках, мы начали выезжать в другие совершенно пространства. И то, какие мы делаем спектакли там, где есть свет, звук и пространство, показывает, что мы бы с радостью переехали в нормальное помещение.

В материале «Би-би-си» о нем говорится, что Свободный театр «известен своей политической ангажированностью и бескомпромиссно жесткой и критической позицией по отношению ко всем подавлениям свободы мысли», но Белькович говорит, что в театре «просто разговаривают о жизни, как она есть». «Специально опускать фамилию Лукашенко мы не будем, но и цели ставить спектакли условно только про министров нет», — говорит она.

Впрочем, политическая позиция Свободного театра проявляется, например, в том, что он принципиально отказывается от гастролей в России. «Мы поддерживаем Украину и до момента разрешения конфликта не поедем в Россию, даже в частный театр», — объясняет Белькович.

— А спектакли ставите, конечно, на белорусском?

— Нет, большинство на русском! Думаю, это потому, что изначально большее количество драматургического материала пишется на русском языке, ведь у нас рынок не очень-то развит, и драматургам нужно пытаться выходить на русскую сцену.

Сама Белькович пять лет разговаривала только на белорусском языке, но «русскоязычное окружение меня преодолело». «Но если раньше, когда я говорила на белорусском, на меня оборачивались, то сейчас такого нет», — говорит она.

Культурный оппозиционер

«После президентских выборов 2010 года была адская закрутка гаек, и многие творческие люди покинули Беларусь. Сейчас же власть пытается привлечь на свою сторону интеллигенцию в преддверии борьбы за независимость от России», — считает сценарист и режиссер Андрей Курейчик.

Его я встретил на вечере памяти первого чешского президента Вацлава Гавела — лидеры оппозиции и культурные деятели собрались в коворкинге сказать на белорусском языке хорошие слова про Гавела, свободу и демократию.

По словам Курейчика, недавно его пригласили в администрацию Лукашенко и прямым текстом сказали, что «в этой ситуации есть направление не ругаться с интеллигенцией, особенно белорусскоязычной, а привлечь ее на сторону власти». На столе у чиновника, вспоминает сценарист, лежала книга Андрея Горвата — «живущей в деревне звезды белорусской литературы, которого любит оппозиционная тусовка». Вроде как свои люди.

У Курейчика спросили совета, что делать с «Беларусьфильмом», дали контакты и попросили звонить напрямую, если что — потом этот чиновник был на премьере его фильма. «Я ему сказал, что они поздновато спохватились, но вокруг и правда стало гораздо больше белорусского языка и литературы. Книги откровенно оппозиционного писателя Алексиевич издаются и раздаются по библиотекам…»

Подобные разговоры в администрации, утверждает сценарист, были и у других творческих людей Беларуси. «Власть перестала рассматривать культуру как врага», — уверен сценарист, но добавляет, что это фальшивая любовь, вызванная конъюнктурными соображениями. «Авторитета у официозной культуры просто нет. Единственный для них шанс — это сделать какой-то культурный фронт на пути этого поглощения, которое уже объективно стартовало», — считает Курейчик.

— Когда?

— Оно началось давлением по налоговому маневру и по военной базе. Должен отдать должное Лукашенко, он фантастически тонко сказал: «Давайте ваши самолеты, но мы в них посадим наших пилотов». Да и потом был троллинг Путина с этими мешками картошки — так «Коза Ностра» обычно предупреждала своих недругов. Но у Путина не так много места для маневра, если хочет остаться после этого срока.

— А Лукашенко сдаст позиции? В силовой захват страны не верится.

— В Беларуси силовой захват будет выглядеть не так, как в Украине. Вокруг Лукашенко нет преданных людей, ведь он сажает без разбора правых и неправых, а генералитет наш на три четверти пророссийский. В армейской среде вообще не создано системы патриотического воспитания, поэтому

У Курейчика раньше в Беларуси возникали проблемы: так, его включили в черные списки на телевидении и радио. «Это произошло после выборов, но запрет действует до сих пор, и на официальном белорусском телевидении я с тех времен и не был. Было время, когда не давали финансирование на спектакли, — не запрещали, а просто вежливо не давали денег», — говорит Курейчик.

В Беларуси он снял фильмы «Гараж» и Party-zan. У второго фильма после первой недели проката отозвали прокатное удостоверение. По словам Курейчика, «это первый в истории такой случай», а причина в том, что один из героев фильма «доходит до ручки и рассказывает, какая тут жопа, и по полочкам он раскладывает, что в стране не так».

— Напоминает Советский Союз.

— А Лукашенко в принципе очень советский человек по менталитету, по методам действий, поэтому я понимаю, что он пытается всю страну в какие-то 70-е годы завести, но это не очень получается.

Курейчик не считает себя политическим оппозиционером, только культурным, но рассуждает на политические темы свободно: «У вас диктатор и у нас диктатор, у вас нет свобод, и у нас нет свобод. Мы реально братья по несчастью. Проблема, что мы более слабые в экономическом плане, население меньше. Но в Европу попасть с такой политической системой шансов нет, а самостоятельно мы не выживем, потому что нам надо продавать молоко и нефтезаводы как-то загружать». Сценарист считает, что Россию перестал устраивать формат отношений с Беларусью после того, как Минск при открытых границах с Россией отменил визы для 130 стран и перепродает на восток все запрещенные в России продукты.

— Ваши фильмы ведь на русском?

— Да, в основном на русском. Проблема в том, что белорусский язык мы — те, кто его ценят, сами плохо знаем. Вот у меня он в плохом состоянии для человека, работающего со словом, — жалуется Курейчик. Он единственный мой собеседник, кто прямо сказал, что для решения языковой проблемы нужно, как в странах Балтии, «принимать госпрограмму, по которой без языка нельзя что-то сделать, то есть обязательно нужно его знать, чтобы, например, документы заполнить».

При всей своей приверженности суверенитету Беларуси Курейчик — автор сценария «Движения вверх», одного из главных российских хитов последних лет. Картина собрала 54 миллиона долларов в российском прокате и стала частью целой плеяды фильмов про успехи Советского Союза.

— «Движение вверх» ведь работает на рост имперского самосознания россиян, а вы-то этого не хотите?— спрашиваю я Курейчика, и он начинает оправдываться.

— Мне там была интересна линия литовца, который [правду] высказывал, а во-вторых, фильм показывает, что да, была имперская победа, но медицины нет, и, чтобы вылечить ребенка тренера, надо деньги всей командой собирать, что пусть все нации дружат, но как система не работает.

— Думаете, кто-то считал этот смысл?

— Да, когда такая махина, как «Тритэ» Никиты Михалкова, делает кино, то это пропаганда, но там она, слава богу, не такая гнусная, как во многих фильмах про современную Россию, где показывают хороших ментов и прекрасных судей.

— (продложает) Эта пропаганда гораздо страшнее, это уничтожение любых западных ценностей, поэтому я и ушел с рынка в последнее время.

— Но вы же понимаете, что вас можно обвинить в том, что вы помогаете российской пропаганде ради денег?

[object HTMLElement]

В Беларуси, говорит Курейчик, несогласным можно собираться на тусовки вроде вечера памяти Гавела и критиковать власть: «Лукашенко понимает, что совсем закрутить нельзя. В Беларуси есть четкое правило: можешь быть рокером или художником, и если ты не идешь напрямую в политику, то тебя не трогают».

Литературное гетто

— Костусев пойдет в лес? — переспрашивает меня известный писатель Виктор Мартинович и смеется. Он привел меня в недешевое по минским меркам кафе «Березка», за спиной у него рюкзак — он только что приехал на поезде из Вильнюса.

В одном из интервью Мартинович сам вспоминал про норвежский сериал «Оккупированные» в контексте российско-белорусских учений «Запад-2017» — тогда пошли новости, что в Беларусь едут какие-то дополнительные танки, и многие испугались. «Оккупированные» — это скорее про Прибалтику или Украину. У нас никто ни хера не почувствует, что что-то изменилось, потому что значительная доля граждан вообще не понимает, что живет в другой стране. По какой-то причине они рассчитываются своей валютой, а не российской, и как раз в этот момент у них что-то в голове вспыхивает», — говорит Мартинович.

Он сетует, что, по определению Бенедикта Андерсона, нация возникает, когда ребенок приходит в музей и смотрит на карту, но в белорусских музеях рассказывают про Великую Отечественную и про совокупный подвиг.

— И что же, сопротивления не будет?

— Партизанской войны не будет, сопротивление какое-то будет, но, скорее всего, все уедут. Насколько все 10 тысяч участников концерта в честь Дня воли готовы, если что, партизанить, я не уверен. Это поколение, которое в кафе заказывает капучино, ему прикольно говорить по-белорусски, но когда дойдет до устраивания на работу и более жестких вещей, то я по их поводу иллюзий не питаю. Я не верю, что и Костусев пойдет в лес. Радикалы, как Зенон Позняк (лидер оппозиции в начале 90-х, ныне живет в Польше — И. А.), остались на Западе, превратившись в анекдот, а менее радикальные — в кисель. Нет ни одной политической силы, которая могла бы возглавить борьбу за независимость.

В Вильнюсе Мартинович преподает в Европейском гуманитарном университете — этот белорусский вуз переехал в Литву после того, как власти закрыли его в Минске еще в 2004 году. На родине Мартинович преподавать не может: «Я пытался устроиться, у меня есть европейский диплом, но мне сказали, что я диссидент. То есть пьесы мои могут идти здесь в театрах, но преподавать — это слишком».

Мартинович — один из самых популярных писателей Беларуси, но ему даже не дали защитить на родине диссертацию:

Его романы выходят большими тиражами — три книги он написал на белорусском, две на русском. Но проблемы в этом писатель не видит: «Я понимаю, что сейчас в Беларуси две аудитории. Одна не может прочесть на белорусском языке, а вторая может, но не будет читать на русском языке. Представляете, какой шизофренией это чревато для литературы! Все дробятся на какие-то гетто. Например, русскоязычные белорусские писатели не участвуют в русских литературных конкурсах, потому что Россия даже национальных писателей уровня Чингиза Айтматова не допускает в себя.

— Но вас же номинировали на «Нацбест»?— демонстрирую я свою подготовку к интервью.

— Да, но попасть даже в тройку победителей у белоруса не получится. Для них я другой, я не вхожу в московскую литературную сцену, меня не воспринимают как равного, в лучшем случае как младшего брата, потому что пишу на русском.

— Но Алексиевич же дали Нобелевскую премию. Ничего себе гетто!

— Вы не представляете ее место в Беларуси до премии. Мне же с помощью оперирования двумя языками хотелось бы преодолеть шизофреническую ситуацию, когда ты по факту употребления русского языка в литературе отвергаешься читателями своей страны, но не принимаешься читателями другой, на языке которой пишешь, потому что в ней не живешь, — делится Мартинович проблемами интеллектуала в Беларуси.

Мне интересно, что Мартинович думает про зарабатывание денег в России — в 2019 году его последний роман «Ночь» выходит в издательстве Елены Шубиной. «Я не являюсь сторонником русского мира, но не вижу проблемы издаваться в России и участвовать в ее литературной сцене. Я не считаю себя оппозиционером, мои пьесы идут в театрах Беларуси, я не участвую в политике, но не считаю, что должен запрещать себе высказываться о политике. У меня много хороших друзей в России и я не из тех, кто будет видеть русскую угрозу за каждым движением в русском кино. В России в кино и в литературе происходит много важного», — говорит Мартинович.

По его мнению, проблема, наоборот, в том, что за 20 лет песен о строительстве Союзного государства между двумя странами прекратились всякие культурные контакты. «Редкий драматург, разве что Стешик и Пряжко, может попасть на сцену московского театра, редкий литератор востребован. Мы просто живем в своих мирах, и они чем дальше, тем меньше пересекаются, и все это под рассказы об интеграции», — сетует Мартинович, чьи пьесы ставят в Австрии. — С Западной Европой есть контакт, потому что они нами интересуются и не видят в нас младших братьев.

Мартинович много размышляет о национальной идеи Беларуси, считает, что старая устарела, а новой нет.

— Есть на чем ее строить, кроме как на том, что белорусы не русские?

— Сейчас наша национальная идея выстроена на советском проекте, на социализме. Есть масса разворотов на собственные рельсы, например, наша принадлежность к Восточной Европе и европейскости, что-то связанное с тем, что мы не русские, но понимаем русских и хотели бы с ними дружить. В принципе, самое главное, что мы исторически жили на границе, что даже религия у нас была униатская, когда люди ходят в православный храм, но он подчиняется Папе Римскому, — с готовностью принимается рассуждать Мартинович. — Люди, которые живут на границе и питаются границей, жители Пограничья, мы не против русских, не выпячиваем, что мы не русские,

Святое место

51-й километр МКАД. Минской кольцевой автодороги. На съезде — заправка и ресторан «Поедем и поедим». Идет сильный снег, но перед закрытыми воротами ресторана стоит несколько человек с бело-красно-белыми флагами.

На запорошенных снегом воротах кто-то написал «Жыве Беларусь» (аналог «Слава Украине» для белорусских оппозиционеров). Около заправки дежурят милиционеры — один из них нехотя выходит из машины и молча фотографирует меня, пока я жду назначившего мне здесь встречу Дмитрия Дашкевича, одного из лидеров белорусской оппозиции.

— Жыве Беларусь! — приветствует он соратников, наконец материализовавшись из снежной пурги.

— Жыве вечно, — отвечают ему.

За рестораном начинаются Куропаты — лесное урочище с массовыми захоронениями репрессированных в годы советских репрессий. Дашкевич с соратниками уже больше года борется против построенного в непосредственной близости от могил ресторана.

— Тут сейчас главный фронт борьбы с режимом? — спрашиваю я Дашкевича, когда мы садимся в маленьком кафе на заправке.

— Тяжело сказать, с режимом ли.

— (продолжает) Но Куропаты — такое интересное, сакральное место, тут не всегда действуют законы, которые действуют за его границами.

Дашкевич утверждает, что Куропаты — это единственная точка во всей Беларуси, где он может спокойно стоять с бело-красно-белым флагом в руках. «С одного бока, мы не под администрацией президента стоим и говорим, что Лукашенко такой-сякой. С другого бока, представители режима, тот же Чергинец, сами говорят, что тут не место ресторану, что это святое место для всех белорусов, и Лукашенко понимает, что, если закатает нас всех в бетон, это не найдет понимания», — говорит Дашкевич.

Летом Дашкевич с соратниками собрали 5 тысяч долларов и поставили в Куропатах 70 деревянных крестов.

— Бог есть творец истории, и, исходя из этой логики, я понимаю, что то, что происходит с Куропатами, происходит для какой-то цели. Бог хочет что-то сказать нам, и я не удивлюсь, если в скором времени придут глобальные перемены, — говорит он мне.

— В Беларуси или в мире?

— В нашем регионе. Тот же конфликт между Лукашенко и Путиным — этому подтверждение.

— Я думаю, наше спасение в том, что Лукашенко считает, что лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме. Он тут царь десяти миллионов рабов, а в России он — никто. В его противостоянии с Путиным — шанс выжить для Беларуси в национальном и политическом смысла, а для нас — в физическом, — рассуждает Дашкевич. — Если бы они договорились, что по очереди руководят Союзным государством, то просто расстреляли бы несколько тысяч человек по списку.

— Вот поэтому вы все тише его критикуете теперь? «Сукин сын, но наш сукин сын»?

— Некоторые бросились в этот чистой воды утопизм. Но для меня в духовном плане неприемлем выбор из двух чертей. Я живу по принципу «чума на оба ваши дома». Россия наперекор воле белорусского народа признавала сфальсифицированные выборы, наперекор законам экономики вливала сюда деньги. Поэтому он больше российский сукин сын, чем белорусский.

Но, добавляет Дашкевич, «сейчас личные интересы Лукашенко совпали с национальными интересами Беларуси, его маниакальная жажда власти совпала с жаждой нашего народа независимости и свободы». «Не могу сказать, что он стал нашим сукиным сыном, ведь интересы наши уже завтра могут не совпасть. Но он примерил на себя эту рубашку крымскую, поэтому георгиевская ленточка у нас под негласным запретом. Конечно, он задумывается о приходе зеленых человечков, но все равно для Лукашенко свободное общество, которое борется за свои права, еще страшнее, чем Путин».

Когда-то Дашкевич был одним из самых радикальных (и самым молодым) лидеров оппозиции. Реальные действия вместо слов — это было про него. Но теперь он изменился. Наверное, повзрослел. Обзавелся фирмой по изготовлению мебели «Цесляры».

— И протестов не будет?

— Так нет на это сил. Посмотрите на Куропаты, про которые все говорят, что это святое место для белорусского народа. Но тут десятки, в лучшем случае несколько сотен активистов на двухмиллионный Минск. Представьте, что бы в такой ситуации происходило в Киеве или Варшаве. Вот и нет сил у белорусского народа свергнуть Лукашенко и воевать за свою независимость.

— Надеетесь, что Лукашенко сменит кто-то молодой из окружения, а не на революцию?

— Я не мыслю этими категориями, у меня надежда на Иисуса Христа. Я реально больше ни на кого не надеюсь.

— Он помог один раз, но уже давно.

— И теперь он помогает, действует его сила. Я очень оптимистично смотрю в завтрашний день, и этот оптимизм позволяет мне не беспокоиться эфемерными проблемами Володи, который что-то в Беларусь введет, и тем, кто вместо Лукашенко придет. Я уверен, что творец истории — Бог, а не Володя, Саша или кто-то еще.

Дашкевич уверен, что виноваты в равнодушии народа лидеры оппозиции: «Они 25 лет говорили сторонникам перемен: «Выходим, и завтра будет свобода, демократия и независимость», люди выходили, получали дубинками по голове, садились в тюрьмы, лишались учебы и работы — но ничего не происходило. Мой «Молодой фронт» шел на митинги, каждый был готов грузиться на 25 лет и больше, кто-то монтировки загружал, и мы старались честно ответить, для чего идем, а политические лидеры в 2010 году жевали сопли, не зная, что делать с десятками тысяч людей. Люди не понимают, зачем им выходить по призыву дискредитированных лидеров под дискредитированными лозунгами», — рассуждает Дашкевич, который, как и Статкевич, тогда был арестован за сутки до акции.

— А вы не дискредитированы?

— Пусть про меня другие люди скажут, но я пока стараюсь для себя ответить на вопрос: что я могу сделать? Так вот я могу разговаривать по-белорусски в магазине. Хотя 50% по прошлой переписи сказали, что разговаривают по-белорусски, но прикол в том, что это выдумка. А нужно, чтобы 50% и правда заговорили бы.

— Чтобы что?

— Чтобы как минимум нельзя было бы прийти, как в Крым и Восточную Украину, и говорить, что мы пришли защищать русскоязычных. А сейчас я прихожу в паспортный стол и пишу заявление на белорусском языке, но там есть только русскоязычные бланки, и мне говорят: «Засунь себе этот бланк в одно место и пиши по-русски».

— Ваш план — это игра вдолгую.

— Это жизнь. Что могу, я делаю, большего я не могу. Могу воспитать детей на родном языке, могу раз в неделю выходить в Куропаты — выхожу.

— А не можете большего почему? Дети, работа?

— Да, это вопрос приоритетов. Поколение 75–85 годов рождения было самым протестным и патриотическим, а теперь мы родили детей, и с людьми, с кем 15 лет назад я кричал антилукашенковские лозунги, клеил наклейки и сидел по суткам, теперь я вместе детей в садик вожу.

— Звучит грустновато,— говорю я и не лукавлю.

— 25 лет назад, когда Лукашенко пришел к власти, все думали, что этот дурачок на пару лет. А если бы думали, что нужно готовить будущее, то сегодня мы бы на эту тему не разговаривали. Но нужно начинать с себя. А то если я белорусского националиста спрашиваю: «Почему ты не говоришь на белорусском», он мне на полном серьезе отвечает: «Ну, так власть возьмем, я и дети будем разговаривать на белорусском». Если все общество согласно, что Куропаты — это святое место, то что может быть проще, чем выйти сюда? Но нет, люди рассказывают, как будут против танков Путина выходить.

— Но ведь и тут смысла нет — ресторан-то стоит.

— Если так про это рассуждать, то это может загнать в депрессию, но ведь в 2017 году уже бетонные сваи загнали и огораживали территорию в Куропатах, но мы вышли вшестером, и через 14 дней бизнесмен сваи вырыл. Это одна из немногих побед в истории нашего демократического движения. Придет день, когда мне нужно будет ответить перед богом о том, где я был и что делал. Я из этого исхожу. Мне как-то написала девушка: «Я думала уехать из страны, уже паковала чемоданы, но увидела, как вы стоите в дождь и холод, и подумала: «Неужели я не могу остаться, родить сына и воспитать его белорусом?» И она осталась. Я, честное слово, чуть не плакал. Может быть, для этого нового человека мы тут все и стоим.