Давно тянуло поговорить о мусоре. Откладывал, откладывал, но, видать, пришла пора. Мусор, прах, пыль, отходы жизнедеятельности…
«Смешно, — сказал мусорщик, — обнял малый бак и потащил его к большому, — крышку откинь, не побрезгуй. Петр поднял крышку. Из бака толпой выскочили голуби и кошки. Мусорщик поднатужился, поднял свой малый бак и вывернул его в просторы большого.Все люди в очереди стоят, проталкиваются, выясняют, кто за кем стоял. А я самый последний — всем в затылок, за мной никого… Там впереди кричат, чего-то получают. Еще какие-то подбегают, мы, говорят, стояли. Я пропускаю. Стойте дальше, раз стояли. Все равно, что там впереди наполучали, — все в мусор уйдет и мне достанется, а я вывезу и сожгу. Чтоб хоть позади нас чистая дорога осталась. Может, когда по чистому-то, совсем новые подойдут».«Петров день»
В лесу мусора нет. Даже если буря наломала — это не мусор, это бурелом. В лесу живут и умирают звери, растения, насекомые, сменяются времена года, идет борьба за существование, но мусора нет. Только там, где появляется человек, начинается сор. Там, где человек размножается, появляется большой мусор. Подмосковные леса — это свалка мусора, среди которой растут деревья. Обочины дорог с обеих сторон — многокилометровые пепельницы, сточные канавы — долгие мусорные ведра.
Иногда думаю, что только для того увеличил человек скорость поездов, чтобы намертво задраить окна, запереть наглухо двери тамбуров, и чтоб, черт подери, не летели из сотен дырок на полосу отчуждения пустые банки, бутылки, окурки, обертки, куриные кости, арбузные корки, обрывки газеты, дырявые носки, шелуха, гниль, «гиль» — дичь…
Человек борется с собой, сам начинает замечать, что мусору от него больше, чем пользы. Но не получается — плохо получается! Растет мусор, ширится! Сил уже не хватает его сдерживать. Да и неохота связываться. Слуги нужны — уборщики. А кому в радость в слуги-то идти? Лучше хоть изредка, но самому кожуру от банана в окошки метать или бросить на месте всю требуху от лесного дружеского шашлычка на полянке вместе с непотушенным огоньком и шагать налегке, напевая хором, красиво подсвеченным сзади начинающимся пожаром. Нет, слуги нужны. Да где их взять?
Выход есть — позовем соседей, ближних, а то и дальних, из тех, что победнее, или кому приткнуться негде. «Иммигранты» — так называются такие соседи. Ага, славненько… Но ведь они тоже люди. Вживаются, плодятся и тоже начинают за собой мусор оставлять. Вот и слугам уже требуются слуги… Начались соседские, то бишь национальные, то бишь этнические проблемы. А там и конфликты — кому мусорить, а кому мусор убирать. Да и мусор в цивилизованный наш век сильно разнообразный — бытовой, производственный, среднеотравленный, отравляющий навсегда, химический, атомный космический, проникающий, лежащий, текущий, летающий… Ой, вот куда нас занесло от простого окурочка!
Фото: Paul Zinken / DPA / TASS
Что делать-то? Начнем с того, что попробуем вспомнить — как оно было?
Два поколения назад здесь был социализм. Были некоторые достижения. Но были и проблемы. Одной из самых неразрешимых была проблема всеобщей неказистой упаковки товаров и постоянная нехватка бумаги. Тара! В чем нести купленное? Чемоданы, конечно, существовали, но, согласитесь, довольно глупо заявляться в гастроном с чемоданом. Универсальной тарой была сеточка, она же — авоська. Изобретение гениальное — без товара свободно помещается в кармане, в рабочем состоянии может выдержать килограмм семь. Спасительная вещь! Уровень эстетики, прямо скажем, нижайший.
Торчащие из «дырок» ощипанные куриные ноги, выставленные на всеобщее обозрение две бутылки пива, прижатые капустным кочаном и пачкой соли… — ужас!
Но ладно, эстетику оставим эстетам. А вот практически: купил человек полкило огурцов и восемь сосисок, рад безмерно, что ему досталось такое благо, и авоська есть… А бумаги, во что завернуть, — нету-с! Продавщица с каким-то мстительным сладострастием говорит: «У меня для вас пакетов не припасено! С собой надо приносить!» Так! Кладем в авоську, а они все проскакивают сквозь сетчатые дырки — и огурцы, и сосиски. Нет бумаги! Иногда для продуктов в особом, полужидком состоянии, вроде развесного сливочного масла или полусвежей рыбы, бумага, чтобы завернуть, полагалась, но такая страшная, особенная, ржаво-серая… Я уж не говорю, что, скажем, бумага для пишущей машинки (пара пачек!) была отличным подарком молодому писателю на Новый год, а туалетная бумага считалась чем-то несуществующим и даже неприличным.
Спасением была газета. Некоторые граждане только с этой целью газеты и выписывали. Удовольствие недорогое. Но опять беда — газеты были тоненькие, всего два листа. Да еще глядеть надо — кто на листах сфотографирован и какие лозунги написаны. А то и такие времена бывали, что за пару селедок, завернутых в соответствующее постановление, можно было схлопотать пару-тройку годов лагерной несвободы.
Сергей Юрский на сцене. Фото: РИА Новости
В те молодые наши навсегда ушедшие годы грязны были наши города. Особенно подворотни… особенно проходные дворы… особенно пустыри… Да что там говорить, везде было грязно, кроме… Ну, кроме специально охраняемых мест. В метро, например! Мы гордились нашим метро даже перед иностранцами. Но в остальном, если даже удавалось увидеть в кино, в заграничном фильме какой-нибудь их город, то просто не верилось, что такое бывает. Думалось, это они специально для съемок так особо все расчистили, думалось, такого просто не может быть. А вдруг может быть, а? Тогда почему же у нас-то…
И, главное, откуда? Бумаги, как уже было сказано, — дефицит. Бутылки люди не бросали, а несли сдавать в приемный пункт: 12 копеек — это были деньги. Пустые банки из-под бычков в томате, ну это да, это было! Но сколько их могло быть? Тоже ведь денег стоят, не напасешься их покупать-то каждый день. Стесненно люди жили.
И опять вы спросите — так ОТКУДА? Столько мусора ОТКУДА? Я вам отвечу определенно: а черт его знает!
Не поленюсь даже привести свидетельство более раннего жителя страны нашей. Антон Антонович Сквозник-Дмухановский в первом акте «Ревизора» вот такое наблюдение делает: «Ах, боже мой! Я и позабыл, что возле того забора навалено на сорок телег всякого сору. Что это за скверный город! Только где-нибудь поставь какой-нибудь памятник или просто забор — черт их знает, откудова и нанесут всякой дряни!»
Ладно, все! Оставим прошлое там, где оно было. Перейдем к настоящему. Вот ответьте одним словом: теперь, при бурлящем капитализме чище стало? Отвечаю одним словом: ДА, ДА, ДА! Вы заглянули в какой-нибудь фирменный магазин. Засунули в специальный хранительный ящик свой портфель, освободили руки, легко вздохнули, уцепились этими свободными руками в металлическую тележку и потом купили какую-нибудь ерунду. И эта самая ерунда завернута в хорошую прозрачную бумагу, но вам ее еще сверх завернут при оплате и еще пакет можно взять, чтобы спрятать эту ерунду от посторонних глаз. Ну а если вы купили не одну ерунду, а тридцать три ерунды? Не сомневайтесь — каждую завернут и тарой обеспечат…
И вот добрались вы до дома, радостно развернули тридцать три ерунды и откинули на сторону целую гору оберток. Культурно? Очень! Осталось только гору оберток куда-то деть. Все накопившееся — немедленно в специальный мешок и на улицу — к бакам, где толкутся кошки, вороны, голуби, воробьи, сортируя принесенное. Туда счастливцы несут остатки от своего богатого стола, а обделенные счастьем вышвыривают обратно прямо на землю, выискивая среди рваных туфель остатки спиртного или съестного, а среди объедков — хоть сколько-нибудь годную обувь. Плохо, скверно становится вокруг этих баков.
Нужны спасители, нужны спасатели. Это — МУСОРЩИКИ.
Фото: РИА Новости
восторженное отступление<br>
Не все же о неприятном, давайте немного о великолепном. Существует романтика грязных профессий. Мужественные лица вымазанных угольной пылью шахтеров, выходящих из клети подземного лифта, — ну, тут просто звучит торжественный марш, реальный или воображаемый. Загадочные, измалеванные копотью фигуры трубочистов в странных головных уборах — все здесь дышит сказками о домовых, теплой надеждой на силу родного очага. А мусорщики?
Так вот, видел я и мусорщиков, которые вызывали чувство зависти. Было это в Барселоне (Испания). Надо сказать, что мусору там видимо-невидимо. Ощущение такое, что у людей все валится прямо на землю — из рук, изо ртов, из окон, отовсюду… (прошу испанцев не обижаться, я был в Каталонии давно, сейчас, может быть, иначе), Короче, грязь несусветная… — БЫЛА БЫ! Если бы не мусорщики. Мусороуборочные машины идут колоннами, как на параде. Красивые ребята в ярких комбинезонах гордо стоят на подножках, соскакивают на ходу, хватают баки, мешки, заметают, сгребают, при этом орут, гремят, улыбаются, ругаются — аттракцион! Чем объяснить такой подъем духа, какой я тогда наблюдал, не знаю. Но было здорово.
Вы скажете: Э-э! Ясное дело — испанцы, каталонцы, фламенко, кастаньеты, пятое-десятое, национальный характер. А я вам отвечу: какая связь — кастаньеты и отбросы? Я вам больше скажу: я нечто подобное видел в серый, дождливый со снежком октябрьский вечер У НАС — В МОСКВЕ, в переулках Малом Власьевском, Гагаринском, Староконюшенном.Да, да, я шел за мусорной машиной и глаз не мог оторвать от работы этих ребят. Они как будто шли на рекорд, они, как циркачи, баловались с тяжеленными мусорными баками, они весело перекликались, они были быстры без малейшей спешки, они были точны и расчетливы, как воздушные гимнасты. Они были артистами, а я в наступивших мокрых сумерках был их единственным зрителем.
Я видел это однажды. Но я это видел!
Ну, и еще одно. Это уж как добавок. Сидел я в гостях у старинного моего друга, ныне американца, в небольшом городке в окрестностях Чикаго.Он представлял своих сотоварищей по новой жизни. Одного выделил особо — успешно укоренился человек, всегда был талантливым изобретателем, но в России не оценили. А тут предложил что-то такое особенное, но нужное, и пошло дело. Теперь собственный завод, процветающее производство. И сам человек — спокойный, веселый, уверенный в себе, разносторонний. «А знаешь, с чего он здесь начинал? — спросил меня мой друг. — Мусорщик! На мусоровозе ночами ездил! Спал мало, и все свободное время изобретал».
Конец восторженного отступления.
Вернемся к мусору.
Однажды в Ногинском районе Московской области подвезли меня к одной из городских свалок. Подвезли специально, для просвещения. Я увидел ужасное пространство. Больные, мучительно зараженные холмы и даже горы. Самое страшное, что пространство не было мертвым. Оно смертельно болело. Оно дымилось и шевелилось. Оно было опасным. Оно было заразой.
Мне снилась эта свалка ночами. С тех пор и дома, и в гостях я всегда вызывался нести мусор. Дома я большой бездельник, но ВСЕГДА и ЕЖЕДНЕВНО я сам выношу мусор. Я болею этой проблемой, потому что мне кажется, что планета Земля с ее многомиллиардным населением больна мусором.
Чистоте я не верю.
Чистота меня пугает. Я спрашиваю — а куда вы девали мусор? Где свалили? Где растет новая больная язва Земли?
Но чистота потрясает. Пересекая на поезде границу Ленинградской области и Финляндии, ты бываешь ошеломлен стерильностью леса, дорог, станций, строений, строек… В городе Турку, глядя на стерильную воду в речке, я спросил местных: как это? Мне сказали: О! Раньше было плохо, но потом была большая РАБОТА! Чистили специальные механизмы, и биологические вмешательства, и водолазы… Это дорого, долго, но надо. А потом построили завод по переработке мусора, дорого, он стоил двести… — Тысяч? — Нет, миллионов. — Марок? — Нет, долларов. — Боже мой! — Да, дорого, но надо.
Памятник дворнику. Фото: РИА Новости
Мы поехали поглядеть на этот завод. Издали. Чудо-завод, изничтожающий то, чему не должно быть места на Земле, а из остального (его больше!) изготовляющий стройматериалы специального назначения. Но начинать надо С СОРТИРОВКИ. Иначе ничего не выйдет. Надо, чтобы отдельно были пищевые отходы, бумага, пластик стекло. Надо иметь раздельные приемники и надо приучить людей не путать, что куда нести. Большая ПРОГРАММА, большая РАБОТА. Теперь уже люди знают, понимают… Привыкли. Потом я как-то зимой был в Хельсинки. Климат-то вроде нашего — петербургского, да и московского. Снег, морозы, скользота. Мы чем-то поливаем. Мы боремся какой-то подозрительной химией. Обувь от нее жухнет, лапы животных гноятся, резина на колесах машин портится, и все это еще на подошвах несем мы в свои дома. Ну а финнам что делать? Они же «экологисты»! ВСЕ улицы посыпают мелкоизмельченным гранитом! Ну и ну! Действительно, не скользко. Молодцы.
Только, э-э, один момент! Наступит весна, снег сойдет, и весь город будет в этой каменной крошке. — О нет, ее всю собирают и увозят. Ага! Куда, на свалку? Нет, в специальные бассейны, МЫТЬ!
Ни хрена себе! И что дальше? — В следующую зиму опять будут разбрасывать. — Господи, да это же хлопот… — Да-а, РАБОТА.
Такой же завод, как в Турку, видел я потом в Женеве.Но в Женеве жил я не в гостинице, а на квартире, и видел, как работают с мусором местные люди. Дом в центре города. Многоквартирный, пять этажей. Мусоропровода нет. Никаких баков поблизости не имеется. Мешки с рассортированным мусором ДОЛЖНО выставить на улицу возле дома в определенные два дня в неделю и к определенному часу. Раньше — нельзя! Позже — совсем нельзя! Оштрафуют, и очень крепко. Опоздали — живите с мусором до следующего дня приезда машины-сборщика. И вообще, старайтесь поменьше отходов создавать. СЛЕДИТЕ ЗА ЭТИМ — ВАМ ЖЕ ЛУЧШЕ БУДЕТ.
***
Сергей Юрский с котом Соусом, 1995 год. Фото: Александр Яковлев / ТАСС
Я видел грязные города. Я жил в таких городах. Таким был Ленинград в конце пятидесятых.Таким был Свердловск в семидесятых. Таким был Париж в девяностых, когда из боязни взрывов запаяли все урны, да еще чистильщики объявили забастовку.
Я видел чистые города, почти ненатуральные, как нарисованные. Таким был Монтрё в Швейцарии, Хартфорд на востоке США, такой была Нида на литовском побережье Балтики.
Были города, где некоторая замусоренность, неубранность — обязательная часть пейзажа. Слишком много гостей, слишком много забот, и при этом полная беззаботность. Ну, ничего, рано или поздно (скорее, поздно!) приедет машина, водитель позвонит в ручной колокольчик, и тетки в шлепанцах с мусорными ведрами в руках, переговариваясь, поплетутся к открытому жерлу пахучей машины… Так виделось в Одессе, так виделось на итальянском острове Искья в Тирренском море.
Были города, где вместо неба и облаков всегда был дым, где заводских труб было больше, чем деревьев, но при этом в водопроводе текла изумительная прозрачная ключевая вода. Таким был Магнитогорск на границе шестидесятых.
И были города, притворяющиеся чистыми, но при этом отравленные, и отравлено в них было все — воздух, река, листья на деревьях. Это Кемерово восьмидесятых.
В принципе, чистота легче налаживается там, где меньшее количество людей живет на более обширном пространстве. Но реальность, бывает, опровергает принципы. Видели мы одноэтажные поселки, по самые окна утонувшие в уже окаменевшем мусорном слое. А виделось и другое: вот два чуда НЕОСТАВЛЕНИЯ СЛЕДОВ среди большого города и при гигантском многолюдстве.
Фото: Дмитрий Рогулин / ТАСС
Берген, Норвегия. В бухте международный парад старых кораблей. Тысячи гостей. Большие туристические лайнеры. Весь берег — от замка Розенкранца и до площади в крайней точке бухты — сплошная торговля. А сама площадь — на весь мир знаменитый рыбный рынок Бергена. Семга, лосось, сельдь, креветки... Тысячи гостей — и все покупают. Продавцы, говорящие на всех языках, демонстрируют товар, отрезают, взвешивают, заворачивают, пакуют, обкладывают льдом, режут бумагу, собирают пакеты. У каждого свой стол под тентом, ящики, бочки, ножи, крюки, стопы картона, вощеной бумаги...
Мы идем на прогулку по городу, что ж рыбу с собой таскать, купим на обратном пути. Но нас предупреждают — на обратном пути уже ничего не будет, сейчас около часа дня, а в три часа здесь танцы. ???
Быть того не может! Но ладно, купим на память о Бергене семги и еще что-то копченое, будем гулять с ледяными рыбными чемоданчиками. Возвращаемся в четвертом часу. На площади никаких следов базара. Исчезли столы, тенты, обрезки, обрывки. Небольшая машина-пылесос подчищает край площади и разбрызгивает какой-то дезодорант. Духовой оркестр наяривает вальс. Танцуют пары. В бухте исторические корабли, похожие на печки и самовары, выстраиваются в колонну, Гудят приветственно. Бородатые шкиперы на борту пьют из горла и машут руками. По всему берегу торгуют едой и сувенирами. Есть все. Нет МУСОРА! Как это? А я ж сказал, что мой рассказ о чуде.
Ватикан. Рим. 19 апреля 2005. В этот день вместо умершего две недели назад великого Иоанна Павла II выбирали нового папу. На площади Собора Святого Петра стояло не менее трехсот тысяч человек. Другие говорили — полмиллиона. Избрание состоялось, из трубы пошел белый дым. Новый папа Бенедикт ХV появился в окне и приветствовал толпу. Толпа многоязычно воскликнула и начала расходиться после долгого стояния. Было жарко. Люди, конечно, пили воду, наверное, среди полумиллиона были курильщики. Было много маленьких детей, и за эти часы их, естественно, кормили, давали какие-то сладости, мороженое. И вот на площади становится чуть свободнее, уже не стоят плечом к плечу, уже можно видеть камень мостовой. Ай, а где же бутылки из-под воды, пакеты из-под сока, окурки, обертки, объедки, палочки... Их нет! Ну как это «нет», это же невозможно, это же против правды! А вот нет! Начинает вечереть, и необозримая толпа редеет, медленно растекается по этому удивительному городу, который научил деликатно себя вести бесконечные, вечные толпы туристов и паломников.
А знаете, что больше всего поразило меня в Швейцарии? Ехали на машине лесной дорогой, у нас это называлось бы проселок, но здесь под колесами было нормальное двухполосное шоссе, только населенных пунктов давно не видно. Лес и лес, никакой цивилизации вокруг. Ну что ж, пора сделать остановку по надобности. Притормозили... — вот те раз, тут-то как раз какое-то малое... жилье, что ли? Нет, домик... Стойте, ребята, да это туалет. В лесу! Здорово? Думаете, это поразило? Не угадали. Представьте, что в туалете был стульчак и туалетная бумага. И полагаете, это мне запомнилось на всю жизнь? Да нет же! Не так я прост, что я, туалетов не видел?
Меня потрясло, что там лежал еще запасной рулон и его никто не украл. Это было в ту недальнюю эпоху, когда у нас от жуткого дефицита выворачивали лампочки в общественных местах...
***
Сергей Юрский. Фото: РИА Новости
Если рискнуть рассуждать философски и даже антропологически, то следует признаться, что человек НЕ ХОЧЕТ ЗА СОБОЙ УБИРАТЬ. Человек всегда стремился переложитьэту обязанность на кого-нибудь другого. Рабы убирали за рабовладельцами, крепостные — за своими барами, денщики — за своими офицерами, нанятые слуги — за теми, кто может платить. Можно предположить, что такое необходимое общественное явление, как РЕСТОРАН, появилось не столько потому, что люди не умели готовить, а прежде всего потому, что убирать за собою не хотели.
Именно этим определяется невероятный прогресс домашней техники. Люди готовы платить большие деньги, уступать место в своих домах машинам, лишь бы они выводили наружу, за пределы видимости, шлаки ежедневного быта.
Нельзя не вспомнить, что в НЕКОТОРЫХ аристократических семьях (в том числе в России), в НЕКОТОРЫХ элитарных учебных заведениях (в том числе в чопорной Англии) было принято прививать молодым людям умение убирать за собой. Не по необходимости, а по религиозному убеждению стояния каждого перед Богом во всех своих, даже простейших, проявлениях.
Есть, правда, еще один «способ» решения проблемы отходов. Он изложен Льюисом Кэрролом в его блистательной «Алисе в стране чудес». Глава «Чаепитие со сдвигом» показывает нам трех персонажей, которые бесконечное время сидят за длинным накрытым столом. Среди прочего они говорят о том, что им совершенно некогда мыть посуду. Поэтому, выпив чаю, они сдвигаются к следующей — чистой — чашке, на прежнюю — грязную — просто не обращая внимания. На вопрос Алисы, что будет, когда они дойдут до конца стола, они не отвечают. Их это не интересует.
Что ж, такой экстенсивный способ жить в чистоте тоже возможен. У меня есть ужасное подозрение, что именно этот способ психологически очень близок нам, живущим на пространствах нашей безмерной страны. К сожалению, я и в себе нахожу подобные задатки (вот только что будет, когда мы дойдем «до конца стола»?).
Людей на планете все больше. Места, не тронутого цивилизацией, все меньше. Сегодняшние мускулы цивилизации с ее механизмами, ее химией, ее изобретениями, открытиями, с ее средствами, с ее чудовищным стремлением к комфорту и забавам, с ее эгоизмом превращаются во всесильного, беззаботного монстра.
Безмерный восторг перед новым начинает подавлять важную точку в мозгу, которая обеспечивает внимание и уважение к тому, что было мне ДАНО и существовало ДО МЕНЯ.
Фото: РИА Новости
Ранней весной мы ехали в микроавтобусе от Иерусалима к озеру Кинерет. В тот год необычная зима была в Израиле — на возвышенностях несколько раз выпадал снег. И вот случилось редкое явление — Иудейская пустыня зацвела. Пейзаж был невероятен. Фантастическая интенсивность цвета на огромном пространстве, прозрачность воздуха, особенный свет, льющийся с облачного неба. Автобус остановился. Мы вышли и побрели в пустыню. Каждый отдельно — хотелось побыть наедине с этим впечатлением.
Я шел среди тысяч цветов и протянул руку, чтобы сорвать один и разглядеть поближе. Гортанный окрик. Я отдернул руку и поднял глаза. Незнакомый человек — не из наших — делал запрещающий жест пальцем. Я не понял, откуда он взялся здесь, в пустыне. Сзади подошел мой приятель, из местных. «У нас цветы нельзя рвать. То, что выращивают люди, это для подарков. А эти сами выросли, их нельзя рвать», — сказал он.
Такое объяснение я слышал в первый и последний раз.
***
Обычно кажется, что в гостях чище. Дома (в присутствии постороннего!) кажется, что грязнее, чем на самом деле. Аберрация зрения, искажение.
За границей — чисто! Это отмечают все русские путешественники: Карамзин — в конце ХVIII века, Салтыков-Щедрин — в конце ХХ. Да и любой турист, включая вас, уважаемый читатель, всегда скажет, что за границей, черт побери, чисто. И вопрос застревает в мозгу — а почему у них везде так чисто, а у нас нет? Они это от души или по приказу? Справедливости ради отметим, что русские эмигранты в 20–30-е годы, когда стали уже не гостями, а вынужденными жителями чужих стран, в воспоминаниях своих часто отмечают как раз грязь и мусорность среды обитания — и в Константинополе, и в Париже, и в Нью-Йорке. Но это уже взгляд изнутри, подробный взгляд резидента (да еще из чужеземцев!) И возникает другой вопрос — не сами ли новые резиденты намусорили?
Однако вернемся к серьезной проблеме: «у них, там» — чистота от души или по приказу? Потому что, если «по приказу», то, может быть, и у нас надо так приказать, чтобы все вокруг засверкало? Ведь сверкает же у нас все, что внутри и вокруг объектов высшей власти, сверкают некоторые места общественного пользования — метро, большие Дворцы культуры, главные театры... Сверкают разные офисы, страховые компании, магазины и прочее...
Это все сверкает у нас от души или по приказу?..
В Японии тесно. Каждая микроскопическая частица пространства должна быть использована максимально. Я работал в Японии и, глазам своим не веря, наблюдал, как в небольшой комнате умещается хранилище костюмов, костюмы текущего репертуара, гримерная и многолетний архив по спектаклям целого театра. Главный принцип японцев — четко сформулировать назначение данного места и тогда — исключить, убрать все лишнее. Ничего «не забыть» в глубине шкафа, на дне ящика, ничего не хранить «авось пригодится». И еще — ничего не заполнять под завязку — остающиеся пустоты самоценны. Ну и, конечно, — тщательная, кропотливая ежедневная уборка.
Вот вам картинка быта на окраине Токио. Там на очень малом пространстве помещалось наше репетиционное помещение. В апреле, в день, когда зацвела сакура, был устроен пикник. Расположились на траве в маленьком садике по соседству. Нас было человек тридцать. В садике поместились еще около десятка таких групп — цветение сакуры празднуют все. Подстилки, салфетки, переносные плитки, сковородки, пластиковая посуда, бутылки, очистки, объедки.. Все, как у нас! Но еще обязательные разноразмерные мешки для мусора — в большом количестве. Мы произносили тосты и говорили о высоких материях. Но утром следующего дня, когда я шел на репетицию через этот садик, я застыл на месте и долго переживал собственное удивление и восхищение — не было, вовсе не было следов вчерашней гулянки десяти компаний на маленьком пространстве природы среди тесной окраины Токио. Когда и куда исчезли последствия пира — я не видел.
Канада — сравнительно молодая страна. Но вот на окраине громадного города, среди складов, оптовых баз, мелких торговых точек и всякого всего — тоже почему-то травка одинаково подстрижена, всякая пыль выметена не только ветрами, но и машинами, но и метлами. Спрашиваю — кто-то надзирает, что ли? Отвечают: а вы думали! Следят, и очень строго. И каждый метр площади кому-нибудь принадлежит. И он отвечает, чтобы траву стригли вовремя и вровень с соседом, чтобы разнобоя не было.
Чтобы не было вычурных надстроек, вызывающих реклам, нарушающих общий стиль. Та-ак, — говорю я, — а иначе, что же, штраф будет? — А как же! И очень солидный, во второй раз платить не захочется. — Но где же набраться сил и времени? Да и умение не у каждого есть все это обустраивать. — О-о, это уже ваша проблема. Сами не можете, наймите людей — есть специалисты. — Дорого, наверное? — Дорого, дорого! Чистота вообще дорого стоит.
Значит, как всем миром разбогатеем, будет и у нас чисто. Ну и славно, ну и дай бог! Однако сомнения остаются.
Едем на машине по старому Рижскому шоссе. Великие Луки позади. Справа и слева то простор, то лесок. Подскакиваем на ухабах, пылим. И вдруг— щелк! Сразу, резко все сменилось — звук движения другой. Дорога ровная, пыль исчезла, лес с двух сторон как будто выметен и вычищен, по обочинам ничего не валяется. Что такое? Вы скажете мне: да ладно, Прибалтика, она, известное дело, хуторяне, кулацкая психология, каждый за свое держится. Что ж, может, это и неплохо?
Это вы намекаете, что, дескать, колхозная психология, отсутствие собственника ведет к некоторой неряшливости и разрухе? Возможно. А только давайте поедем с вами по другой дороге — в Белоруссию.
Там уж колхозы давно стоят, там советская власть коренная. Хоп! — Та же картинка!
Фото: Frank May / DPA / TASS
Я бы еще про Китай рассказал, про громадный кусок большого города, про муравейник с бесчисленными улочками, закоулочками, двориками, про месиво жилищ, где нет канализации, где только общественные туалеты, где моются и чистят зубы водой из «арыка», но при этом выбегают из этих самых двориков малолетние школьницы с портфельчиками, а на них белоснежные кофточки и сияющие чистотой банты в блестящих шелком черных волосах...
Ну, да будет удивляться! Весь мир не постигнешь, где-то лучше, где-то хуже. Попробуем разобраться, что у нас-то происходит и что нам по этой части делать? Вопрос, стало быть, поставлен был так: нам от замусоренности как избавляться — «по душе», то есть чтобы все и каждый осознали и не позволяли себе впредь, или «по приказу», чтобы всех и каждого так напугать, чтобы неповадно было?
Теоретически, конечно, лучше бы «по душе». Душа у нас открытая, широкая... Да вот беда, просторы наши еще шире нашей широкой души. И от этого, видимо, ну никаким образом не получается обиходить все это непомерное пространство. Так, значит, приказать надо? Пожалуй! Это в наших краях и привычнее, и надежнее.
Надо рявкнуть и создать специальный ОРГАН, который разработает, спланирует, доведет до сведения и обеспечит контроль. Это было бы славно.
Только не будем торопиться кричать «ура»! Не будем лукавить! Мы же прекрасно знаем, что такие органы создавались, и не раз. И сейчас они существуют. И являются они частью еще более серьезных и даже грозных органов, которые именуются важнейшими словами — охрана, безопасность, защита. Но по старинной нашей привычке все эти правила как-то не до конца разработаны, не полностью спланированы, не вполне доведены до сведения, да и контроль, надо признаться, дырявый. А самое-то главное: испокон веку ЛЮБОЙ НАДЗИРАЮЩИИ ОРГАН для нас (надзираемых) — чужой. И мы только и думаем, как бы увильнуть от исполнения предписаний. Вот никак и не осуществляется исконная наша мечта, чтобы «эх, взяться бы, да всем бы миром». А грязь-то уж по горло!
***
Население любой страны мира к полиции особой любви не питает. Да полиция и не просит об этом. Лишь бы уважали форму и подчинялись требованиям. И в некоторых странах — уважают, и во многих странах — подчиняются. Наша милиция всячески призывает ее любить. Про это снимаются фильмы, где на роль участкового приглашается самый обаятельный в стране актер. Создаются нескончаемые сериалы, где мильтоны — такие славные ребята, так дружат, так добротно служат и при этом... ну, совсем как простые люди — и выпивают, и шутки шутят, и подкалывают друг друга, и даже начальство, но по-доброму, без камня за пазухой... В общем, можно бы лучше, да некуда! И ответная любовь возникает...
10 ноября, в День милиции, поглядите на праздничный концерт, который всегда транслируется по телевидению. Артисты и певцы на сцене прямо-таки исходят медом и елеем от любви к сидящим в зале людям в погонах. А носители погон, слегка краснея от похвал и стеснительно поглядывая на сидящее в центре высочайшее начальство, смеются смелым шуткам и шепчут соседу (или соседке): «Во дает! ладно, запомним, и понадобится — уважим, искусство, оно всегда... — я киноартистов всегда ценил...»
Но это единение праздничное, почти застольное. Что касается будней, то картинка другая.
Население милицию не любит. Боится? Да, пожалуй, боится. Но что еще хуже — не доверяет.
Это так далеко от идеала, к которому стремились и который так обнадеживающе выразил в стихах Маяковский, сказав: «Моя милиция меня бережет». Нет, идиллия не получилась.
Вспоминаю: сорок четвертый год, Москва, район Малюшенка. Длиннющий двор, похожий на улицу, ведущий от Цветного бульвара к Каретному переулку. На Малюшенке царила шпана. Куражилась, нападала на нас — шкетов, идущих в школу в третью смену (так тогда учились — война), к пяти вечера в зимних сумерках. Страшно было. Но случалось внезапное спасение. Группочка хулиганов уже смыкалась вокруг своей жертвы, и уже стянули с головы шапку, но вдруг свист и крик: «Атас! Мусора». И разбежались мгновенно малолетние гаденыши.
Испугались — милиция идет — МУСОРА!
Вот теперь мы вернулись к теме разговора. Мусор — это беда, это то, что всегда с нами и с чем нужно всеми силами бороться. МУСОР — так за глаза называют милиционера, так в гневе выкрикивают прямо в глаза, так обращаются с экрана бандиты к тем, кого подозревают в сотрудничестве с властями: «Ну что, мусорок, будем колоться?» Когда же это началось и откуда взялось?
Началось давно, точно, что уже в 20-е годы прозвище существовало. Бандитский жаргон. Некоторые объясняют, что идет это от еврейского — «масара» — «охрана». Возможно, пришло из Одессы — остерегающий крик, которым пользовались налетчики. Но как же лихо сошелся бандитский диалектный клич с русским словом «мусор»! Как сошлись с разных сторон понятия «ОХРАНА» и «ОТБРОСЫ». Однако сошлись в едином враждебном — «МУСОРА».
Возможно, от древнееврейского «тизег» — наставление, указание (Фридман М. М.) — доносчик; человек, сотрудничающий с правоохранительными органами; мент. Также — мусер, мусарня, мусорница, мусорка, мусоровоз, мусорок, мусорская и т. п. — (Ред).
«Эй! Куда ж вы сваливаете? Тут вам не мусорная яма! Вон баки стоят, туда несите!» — «Да там полно, и еще все тлеет, кто-то поджег». — «Ну, так заказывайте контейнер, целую телегу, понимаешь, скидывает». — «Да пошел ты!!!» — «Я сейчас милицию вызову!»
Нет, не вызовет! Поленится. И подумает: да что с нее толку, с милиции? Не будет ведь она этим заниматься. Да и вообще лучше не связываться, с мусорами-то... Вот такой стандартный ход мыслей. Околоточный, будочник, городовой, жандарм, казаки — это в ХХ веке слова с отрицательным знаком — из всей литературы видно. Это вражья сила — власть. А раньше — опричники царские, стрельцы. Кажется, еще страшнее. Даже лихие люди (то есть разбойники) предпочтительнее, как-то ближе, понятнее.
Вот ведь какое дело! И повторю — не надо все на одну сторону валить, перекос получится. Я в милицейских кругах вертелся в студенчестве, я юрист и по этой части немного работал. И с соучениками моими связи не потерял. А они мильтоны, и в чинах, и иногда — в больших. Свидетельствую: власть, возможность приказывать, конечно, развращает людей, и в наших условиях все эти органы быстро загнивают, но!.. — и там есть нормальные, честные, смелые люди, живущие трудно и работающие чрезмерно. Не совсем врут наши сериалы — такие люди бывают. Но когда эти люди, ежедневно глотающие зловоние человеческой мерзости, кричат: «Что ж вы делаете-то?! Вам же хуже от этого, вам же самим», то в ответ (не словами, конечно, а взглядами и действиями): «Ну и пусть хуже, только б не по-вашему»...
Я двигаюсь по родному городу с дивным (тоже чуждым, между прочим) названием — Санкт-Петербург. Хорош, ах, хорош и великолепен город, особенно в любимые мною белые ночи. Как фасады-то подновили, и мостовые вычищены, набережные приведены в порядок. Наконец-то! Это тебе не Ленинград, где и через двадцать лет после войны многие районы напоминали о блокаде. Красота немыслимая! И по новым районам едешь — любо-дорого смотреть на широкие проспекты, на высокие арки, на зеленые деревья. АХ — да и только!
Только не вздумай, заезжий пассажир, остановить свое движение. Не дай тебе бог пойти вдоль парадных длинного дома и случайно, узнав сложный тайный код, открыть дверь из толстого шершавого железа. Дверь щелкнет замком за твоей спиной, а на тебя со всех этажей и из подвала пахнет затхлостью, мусором, окурками, кошачьей мочой. Да не угораздит тебя, заезжий пассажир, вонзиться внутрь этих запахов и нажать кнопку вызова лифта.
Он ведь придет, лифт-то! Скрипя, раздвинутся створки, и ты войдешь в куб кошмара. И сойдутся створки.
Что же там написано, и в том, и в другом смысле, как же там наплевано и что это свисает с потолка? Кто накурил, кто нагадил? Враги, ненавистники? А кто свастики рисует в городе, пережившем фашистскую блокаду? Кто? Это сволочи, которых...
Стоп! Дверь-то внизу тяжелая и на кодовом замке. Попробуй войди, чужой! И тут страшное озарение — да это они сами, жильцы! Квартиросъемщики и собственники приватизированных квартир, их дети и внуки, их друзья и гости, ЭТО МЫ, ЖИВУЩИЕ ЗДЕСЬ, свободно изъявляем свое отношение к самим себе. «И не сметь нам запрещать быть самими собой!»
Мусорщики не помогут. И мусора не справятся с нами. Наша взяла!