Театр одного свидетеля

Экономика проекта, которая открывалась за ответами Масляевой на вопросы защиты, ошеломляла. И — что с неотразимой убедительностью проявлялось помимо воли заинтересованных сторон — она строила, мутила и «заваривала» ее сугубо самостоятельно.

Главный бухгалтер «Седьмой студии» имела в Альфа-Банке корпоративную карточку, на которую перечислялись бюджетные деньги на проект. Лимит по ней был пятьсот тысяч в день. Кроме этого, она могла снимать госсредства по чекам. Тут лимита не было. Однако за все полученные лично ею в банке средства нужно было тщательно отчитываться. Расписывать траты, составлять подробные реестры — обременительная деятельность.

«Зачем?» — спросил ее адвокат Дмитрий Харитонов. И Масляева пояснила: «Нужны были большие деньги. Проще было отправить какому-то знакомому обнальщику и написать «на спектакль»!» «Знакомым обнальщиком» стал давний и близкий друг Масляевой, индивидуальный предприниматель Синельников.

При обыске в ее квартире обнаружились интересные документы. В частности, готовый, с подписями и печатями, договор между ИП Синельников и «Седьмой студией». Изготовлен он был за месяц до того, как ее руководители вообще узнали о существовании этого персонажа. Что свидетельствует: Масляева с первых дней, как только ее позвали в проект, взялась выискивать пользу для своего дуэта. Услуги Синельникова стоили от 12 до 14% от любой суммы. Если сложить все операции, при которых безналичные средства превращались в пачки бумажных денег, привозимых Синельниковым Масляевой в сумках, получатся серьезные суммы. В итоге

Главный бухгалтер «Седьмой студии» свои отчеты по событиям на «Платформе» рисовала как художник — свободно, с большой степенью условности. Маленький пример: в финансовом отчете по спектаклю «Сон в летнюю ночь» обнаружились авиабилеты Браззавиль–Москва–Браззавиль на шестерых, оформленные в фирме «Моско». И дело не в том, что связь Шекспира с танцорами из Конго стала режиссерским решением, а в том, что Масляева, не заморачиваясь, перепутала спектакли «Сон» и «Метаморфозы». Таких «условностей» множество. Это и понятно: события проекта Нина Леонидовна посетила за три года дважды, а на вопрос судьи Ирины Аккуратовой: «Вы сами себя озадачивали вопросом, было ли проведено мероприятие, или вам это было безразлично?» — Масляева ответила честно: «Мне это было безразлично». А позже, посреди допроса обронила: «Все, что касается «Седьмой студии» и ее счетов, забыла как страшный сон…»

Итак, зарплата в конвертах, заниженные суммы в ведомостях, фиктивное кадровое расписание, обналичка в интересах тех, кто ею занимался, «нарисованные» отчеты о проводимых мероприятиях — всем этим распоряжалась Нина Масляева, но на допросе объясняла:

Самая распространенная фраза в ее ответах «не помню». Ее спрашивают, как готовились акты по выполнению государственного контракта, она отвечает: «Я сейчас не могу вспомнить четко и ясно». Ее спрашивают, на основании каких документов, она отвечает: «Видимо, там были какие-то документы. Я ж вам сказала — не помню!» Она говорит, что произвольно дробила суммы в отчетах, что они составлялись фиктивно. На вопрос, почему суммы не сходятся, отвечает: «Какая-то причина была, я сейчас ее не могу вспомнить…» Спрашивают, как она показывала в отчетах Министерству расходы на чай и вафли или почти полмиллиона на уборку — не помнит. Приобреталось ли звуковое и световое оборудование, компьютеры, мебель — не помнит. На прямой вопрос «Расходы были, но вы их не указывали?» — безмолвствует. Займы, кредиты, долговые обязательства, официальные отчеты все сегодня выглядит в ее голове и показаниях невероятной кашей. И чем чаще она произносит «не помню», тем острее ощущение мутного криминального кошмара.

После трех часов этих отпирательств адвокат Дмитрий Харитонов взрывается: «Конечно, как же вы можете нести ответственность, вы же, по вашим словам, вообще ничего не делали!»

А еще через несколько часов адвокат Ксения Карпинская проницательно замечает: «…отвечая на вопрос о вашей первой судимости в Брянске, вы сказали: во всем было виновато руководство, вас подставили. А в приговоре по вашему делу указано: «Полностью признала свою вину». Это вы что же — всегда во всем обвиняете руководство, а потом признаете свою вину и заключаете соглашение?» Судья адвоката осаживает.

Обвинители явно старались оградить Масляеву. Прокурор Олег Лавров то и дело вставал со словами «на свидетеля оказывается давление». Его напарница Игнатова мягко объясняла, почему не надо удовлетворять просьбы адвокатов о вещественных доказательствах, подшитых в томах дела. Судья Ирина Аккуратова очень бережно обращалась со свидетельницей. Она обрывала защитников, останавливала подсудимых, пресекала все попытки замотивировать вопросы. И много раз за день повторяла: «она уже на это ответила», «задавайте ваш вопрос», «не подсказывайте ответ свидетелю».

Впрочем, когда наступил ее черед спрашивать, она тут же задала вопрос в форме подсказки: «Известно ли вам о просьбах Серебренникова Вороновой, о личных просьбах на выдачу наличных средств на приобретение недвижимости?» Масляева смогла вспомнить один случай: Серебренников позвонил Вороновой, сказал, что ему нужно 300 тысяч. Воронова открыла сейф, положила их в конверт и ушла. К этим тремстам тысячам суд обращался еще не раз…

а порой выдавала формулы отточенной содержательности: «То, что хочет установить защитник посредством предъявления, не может быть установлено посредством предъявления…»

На исходе второго дня адвокаты сделали солидарное заявление. Они попросили, чтобы свидетельница Масляева из-за нестыковок, противоречий и нарушений логики в своих показаниях находилась в зале на всем протяжении процесса в интересах установления истины.

Судья Ирина Аккуратова ходатайство защиты отвергла. Масляева тяжелой походкой с охранником и адвокатом покинула зал. Ее явление в судебном зале сгустило ощущение тяжелого морока «театрального дела», пометившего Год театра. И в то же время именно показания Нины Масляевой, на которую так надеялись следователи из СК РФ, уповали невидимые кукловоды этого процесса, дают основания для переквалификации дела и возврате его на доследование. Для этого нужно одно — примат справедливости.