Был у хоккея отец

Его всегда было много, иногда даже слишком много. Он сам этому способствовал, одновременно творя и историю, и миф о себе — ​медийное поле для Анатолия Владимировича было не менее важным, чем хоккейное. Им восхищались и проклинали, ненавидели и любили, о нем спорили и будут спорить до тех пор, пока жива игра, в фундамент которой на шестой части суши по совокупности заслуг он вложил больше, чем кто-либо. Знаменитый футболист и хоккеист Василий Трофимов на вопрос писателя Александра Нилина, почему канадский хоккей так быстро прижился и затмил хоккей с мячом, ответил так: «Все он. Ходил, доказывал. Умел преподнести…» «Он» — ​естественно, Тарасов. «Отцов» у хоккея хватало, но Тарасов оказался самым последовательным. Зверской своей интуицией он почувствовал в шайбе потенциал, мячу и не снившийся.

Тарасов в первые послевоенные годы перешагнул через былые привязанности (а он, будучи динамовским воспитанником, до Великой Отечественной играл и в футбол, и еще лучше в русский хоккей в ЦДКА на высоком уровне) решительно и бесповоротно. И той же безраздельной преданности уже новому хоккею требовал и от других. Правда, не сразу, а когда вошел в силу.

Воспитателем чемпионов он хотел стать всегда. Азы на практике осваивал еще 20-летним, учась в Высшей школе тренеров. Профессию долго считали несерьезной, и, собственно, после войны Анатолий Тарасов одновременно с продвижением хоккея всеми силами пытался доказать ее важность и статусность.

Должность играющего тренера в ЦДКА он получил с подачи Всеволода Боброва. Король считал, что пусть формальный пост займет тот, кто любит с бумажками возиться. Как центр нападения первой звездной тройки Тарасов не сильно Боброва устраивал: он считал, что «Тарас» замедляет их с Бабичем искрометную игру. Анатолий Владимирович позже эмоционально выскажется в том духе, что Бобров не ценил усилий тех, кто на него работает. Правда, в книге «Настоящие мужчины хоккея», вышедшей в 1987 году, Тарасов в рассказе о Всеволоде Боброве ни одного худого слова себе не позволил. И даже не упомянул, что сам он тоже был не последним форвардом:

Их явное и тайное соперничество во многом определило судьбу советского хоккея не только на заре его существования, но и на годы вперед. В ходе этой борьбы один стал символом прорыва нового для Союза вида спорта на мировую арену, другой заслужил право называться «отцом русского хоккея» (Британская энциклопедия). В конце 40-х ни тот, ни другой ни о чем таком еще не думали. На снимке 70-летней давности в победном армейском составе они рядом — ​веселые, вихрастые, беззаботные. Хотя в случае Тарасова насчет беззаботности можно сомневаться: он без вдохновляющей идеи существовать не мог, кажется, ни часа.

Творческий, ищущий, пытливый, кипучий, требовательный, дисциплинированный, строгий, ответственный, артистичный, настойчивый. Суровый, резкий, самолюбивый, неуживчивый, жестокий, упрямый, высокомерный, мстительный, хитрый, мнительный. Это лишь часть эпитетов из десятка книг, в которых Анатолий Тарасов, не являясь главным героем, все равно выходит на первый план. Порой абсолютно противоположные определения только подчеркивают противоречивую цельность его неуемной натуры.

Выше звания полковника не поднялся, но в хоккее сделал даже не генеральскую карьеру, берите выше.

Даже обладавшие не меньшими профессиональными достоинствами коллеги для полковника Тарасова были младшими по званию, соответственно выстраивались и отношения. Эпштейна он звал на «ты» и гнобил за «несоветский оборонительный» хоккей почем зря. Нимало не смущаясь тем, что скромнейший «Химик» из Воскресенска не чета могущественному ЦСКА, а голь, как известно, вынуждена быть на выдумки хитра. Николай же Семенович обращался к мэтру исключительно по имени-отчеству, изредка позволяя шутки в духе «пусть он попробует Воскресенск тренировать, тогда посмотрим, кто великий».

Тарасов–​Эпштейн тоже было противостоянием эпохи, и тоже двигало хоккей вперед.

Ближе к финалу, но еще во вполне благополучные для советского хоккея годы, Тарасов не без горечи писал: «С чьей-то легкой руки вдруг стали считать, что в нашем хоккее главное — ​успех национальной сборной. А во всем остальном — ​хоть трава не расти…» Да с его же легкой руки начальство, а во многом и «весь советский народ» и привыкли считать главными победы сборной СССР, а также ЦСКА как ее оплота. Из этой песни тоже слова не выкинешь — ​просто уже во времена Виктора Тихонова тенденция достигла апогея, что всех окончательно убаюкало, а вскоре аукнулось большой для хоккея бедой. А диктат Тарасова, надо признать, все-таки был мягче и не таким тотальным, как тихоновский.

Ни один из великих ветеранов, кого я расспрашивал (в том числе о Тарасове), камня в него не бросил. Могли посмеяться, поиронизировать над чудачествами и «серпасто-молоткастостью», подвергнуть культивируемое величие сомнению — ​но без уничижения. Это несет в себе загадку: Анатолий Владимирович никого, даже любимчиков, не щадил, «мясо резал» (одно из его любимых выражений) по-живому и безжалостно, к понятным слабостям был непримирим, даже на гауптвахту за выпивку отправлял, а за ненадобностью — ​в Чебаркуль, как Харламова, но… Многое, очень многое искупалось тем, что в нем всегда видели живого человека, у которого все на виду. Как сказал один из первых чемпионов мира Александр Комаров,

Отходчивость тоже в русском характере ценится.

Разговоры с ветеранами развеяли немало мифов, которыми окутана личность Тарасова. Как-то я приехал к Александру Рагулину в Сокольники в госпиталь. Палычу было плоховато, и я посетовал, что главный в его жизни тренер о здоровье подопечных не очень-то заботился, перегружая изнурительными тренировками. Рагулин отвечал, что это не совсем так: «О тарасовских тренировках ходят легенды, но он во многом сам их создавал и поддерживал. Кроссы, к примеру, вообще не бегали. Короткие отрезки, да еще с отягощениями, да еще в гору — ​это было. Упор делался на интенсивность и разнообразие. На всякие фирменные штучки Тарасов был мастер, но и они не были из разряда совсем уж невозможного. Очень любил, когда камеры и вообще люди в качестве зрителей появлялись: тут он разворачивался во всю свою артистическую мощь, чтобы показать товар лицом. Чего только не делали: атлетический баскетбол, бег по лестнице, борьба «один против двоих», каждый раз что-нибудь новенькое — ​народ только ахал, глядя на то, как мы работаем… Пусть и «закруглил» меня в 32 года, зла на него не держу.

Он был человеком своего времени. Хоккей двинул вперед очень сильно — ​и наш, и мировой. Творил, экспериментировал, искал. Да, никого не жалел, шел по трупам, но высот советский хоккей достиг небывалых, это факт неоспоримый. Очень важно, что рядом с ним в сборной был Аркадий Иванович Чернышев — ​тоже великий тренер и совсем другой по характеру человек, умевший сглаживать углы и не переть рогом».

Тут добавить нечего. Правда, Рагулин говорил уже о временах, когда аккурат со стокгольмского чемпионата мира — 1963 началась золотая эра советского хоккея, и это наглядно видела вся страна (первые телетрансляции начались именно тогда). На экране на первом плане всегда был Тарасов — ​яростный, ни секунды не стоящий спокойно, не дающий команде «заснуть» даже при близком к двузначному счету. Вся страна и верила, что главный в золотом тандеме — ​именно он, а не Чернышев. Даром что возглавлял сборную именно мудрейший Аркадий Иванович. А Анатолий Владимирович в качестве старшего тренера со сборной работал лишь дважды. И ни разу не стал первым.

Если идти от парной клоунады в высоком смысле термина, то Чернышев был классическим «белым». Ну а Тарасов, естественно,— «рыжим». Впрочем, клоуном Анатолия Владимировича называли и не в шутку.

Без двух самых драматических эпизодов в его невероятно насыщенной и разнообразной жизни не обойтись ни за что. Один относится к осени 1953-го, второй — к весне 1972-го. Оба и в истории отечественного хоккея оказались знаковыми.

Осенью 53-го сборную на важнейший тренировочный сбор в ГДР повез не Аркадий Чернышев, а Анатолий Тарасов. Готовились к дебюту на мировом первенстве. Тарасов им жил, как и идеей поразить всех новым хоккеем — ​сейчас бы его назвали тотальным. Молодой старший тренер называл его «колхозным» и даже социалистическим (патриотом Тарасов был беспримесным). В смысле — ​коллективным. Пять в защите — ​пять в нападении, все работают не на звезду, а друг на друга, бегут, пашут и бьются как проклятые. Подготовка строилась соответственно: с упором на «физику». Всеволод Бобров считал такой хоккей колхозным без кавычек. Но Тарасову повезло — ​великий на сбор не поехал, он еще и в футбол продолжал играть. И тренер-революционер в Берлине дал жару.

Он не на уютной загородной базе разместил команду, а прямо на втором этаже катка с искусственным льдом, в гимнастическом зале. Тренировок с учетом утренней ледовой (!) зарядки, по сути, получалось три в день, что по тогдашним временам было с точки зрения здравого смысла натуральным безумием.

Тренер и партнеров Боброва, Шувалова с Бабичем, взялся срочно переучивать. Страшно подумать, что было бы в присутствии самого «Бобра». Небольшая комиссия Спорткомитета СССР уже в Братиславе застала абсолютно полуживую и обозленную до предела команду. Участь опередившего свое время реформатора была предрешена.

Позже Тарасов напишет, что это он сам поставил вопрос ребром: «Или Бобров, или я», и добровольно уступил. Кто-то считает, что это Бобров «снял» Тарасова по той же причине — ​«или он, или я». Но это все легенды. Сняла коллегия Спорткомитета на основании докладной записки Павла Короткова и Александра Новокрещенова. И сборная уже в февральском Стокгольме под началом Аркадия Чернышева и во главе с гением игры Всеволодом Бобровым в пух и прах разделала Канаду в лице приличного любительского клуба «Линдхерст Моторс», что стало главной сенсацией десятилетия. Анатолий Тарасов в качестве наблюдателя от Спорткомитета вроде как советовал особо не напрягаться с Канадой, чтобы сохранить силы для переигровки со шведами в случае неизбежного поражения, но это тоже, скорее всего, легенда. Тут важно другое:

Когда Тарасов снова возглавит сборную, после того как Аркадий Черны­шев проиграет московский чемпионат мира (Анатолий Владимирович коллегу в разгромной статье не пожалел), команда достанется ему на переломе времен и смене поколений. И ни в Норвегии‑1958, ни в Чехословакии‑1959, ни на Олимпиаде‑1960 в американском Скво-Вэлли золото взять не удастся. А на исходе их с Аркадием Чернышевым золотого девятилетия непосредственно перед хоккейным событием века —1972 великий дуэт подстережет драма номер два, поставившая крест на их карьере в сборной.

Версий отставки непобедимого дуэта весной 1972-го, сразу после выигрыша третьей подряд Олимпиады, много. В том числе конспирологических. Анатолий Владимирович уже не пользовался расположением и безоговорочной поддержкой верхов, особенно после памятного майского демарша‑1969 во время решающей встречи со «Спартаком» — ​когда

Все так — ​плюс накопившаяся усталость после стольких лет работы на износ. Но заявление об отставке Тарасов написал сам, уговорив и соратника. По одной из версий — ​рассчитывая, что сменившие их Бобров (опять Бобров!) и Пучков неизбежно «облажаются» на чемпионате мира в Праге, и все вернется на круги своя. Если не вдаваться в подробности: в Праге сборная СССР действительно стала второй, но Чернышева с Тарасовым не вернули. И на лед монреальского «Форума» в первой исторической встрече с канадскими профессионалами сборную СССР вывели не они.

Тарасов профессионалов с их «буржуазным хоккеем» не жаловал, но встречи с ними искал и добивался ее всю жизнь. Кажется, в книге «Хоккей грядущего» подробно разбирал, чем может закончиться рандеву. Помню, что мэтр предрекал ничью — ​и оказался прав. Кто-то считает, что на самом деле Тарасов побаивался «настоящих» канадцев, оттого и сошел с дистанции. Но вот что я думаю. Вряд ли бы дуэт Чернышев–Тарасов завершил победой канадскую часть турне, однако вряд ли уступил бы в московской, где великой советской сборной как раз и не хватило тарасовского драйва и духовитости.

Из ЦСКА он уйдет через два года. В 55 лет — ​совсем не старом для тренера возрасте. Ему останется роль идеолога на пенсии, президента «Золотой шайбы» и «писателя», хотя, как верно заметил знаменитый журналист Валентин Филатов, одних тарасовских книг хватило бы, чтобы навсегда войти в историю хоккея. В Зал хоккейной славы в Торонто его ввели в том же тяжелом 1974-м, подтвердив его мировой авторитет: и по сей день Тарасов остается единственным европейским тренером, так представленным на родине хоккея.

Будучи уже в ранге великого, до получения «двушки» жил с женой и дочерьми в коммуналке. Никогда ничего для себя не просил. На пенсии занимался домом, выращивал гладиолусы на скромной даче. Написал не один десяток книг, но откровенных мемуаров не оставил.

Зато след оставил мощный. С этим точно никто не поспорит.