Президент Франции Эммануэль Макрон вот уже несколько месяцев активно продвигает идею реформы Евросоюза. Предложенные им изменения включают в себя: учреждение должности единого министра финансов Еврозоны и передачу 500-миллиардного стабфонда (которым сейчас распоряжаются государства-члены) в ведение специально созданного наднационального учреждения — Европейского валютного фонда.
Кроме того, реформы Макрона предполагают всеевропейское законодательство по интеграции мигрантов, создание всеевропейских вооруженных сил, избрание половины евродепутатов по общеевропейским спискам, а не по национальным, и, разумеется, дополнительные налоги на злокозненные технологические гиганты, которые загрязняют окружающую среду и эксплуатируют трудящихся, а сами не хотят платить Брюсселю столько, сколько ему надо.
Реформу эту, вызвавшую восторженное одобрение главы Еврокомиссии Жан-Клода Юнкера, президент Макрон подает как демократическую. «В наши дни растет привлекательность либеральных идеалов, — заявил он в апреле в Страсбурге, — в этом мире и в эти трудные дни европейская демократия есть наш лучший шанс».
Нетрудно заметить, что реформы Макрона на самом деле являются противоположностью демократии. Макрон хочет навязать Европе еще больше беженцев в той ситуации, когда национальные избиратели голосует против этого; он хочет создать наднациональный финансовый орган, который будет действовать без согласования с интересами наций. Избрание депутатов по общеевропейским спискам есть классический бюрократический маневр, превращающий выборы в голосование за известных по новостям людей (в том числе и самого Макрона) — оно обессмысливает процедуру и превращает ее в нечто вроде российского голосования за «Единую Россию».
Смысл реформ Макрона совершенно ясен. Левый президент, попавший на вершину власти благодаря политтехнологиям (французский избиратель явно предпочитал правого политика, но при этом Марин ле Пен слишком неприятно пахла, а Франсуа Фийон был растоптан прессой), прекрасно знает, что он никогда не останется на второй срок, и подготавливает себе пенсию.
Политический кризис в Великобритании стоит рассматривать на фоне подобных инициатив. В начале июля все члены кабинета министров Великобритании были созваны в загородную резиденцию премьера.
Там, при конфискованных телефонах, им был поставлен ультиматум: или немедленное согласие на план «мягкого Брексита» Терезы Мэй, или конец карьеры.
Шантаж не вышел: секретарь по Брекситу Дэвид Девис и его подчиненный Стив Бейкер подали в отставку почти сразу, глава МИД Борис Джонсон — чуть погодя.
Смысл «мягкого Брексита» очень прост: это, говоря по-простому, саботаж Брексита. Сильно упрощая, можно сказать, что в результате плана, одобренного премьер-министром Терезой Мей, Британия сохраняла большинство своих обязательств перед Евросоюзом. Она по-прежнему не могла контролировать свои границы и должна была следовать законам, принимаемым Брюсселем, — зато она лишалась при этом права голоса в их принятии.
Я воздержусь от оценки самого Брексита. В краткосрочной экономической перспективе он, несомненно, плох для Великобритании. Однако я не уверена, что долгосрочные стратегические плюсы не перевесят краткосрочную экономическую выгоду. Потому что из того Евросоюза, который видится Макрону, — с фейковыми выборами и гигантской бюрократией, — из такого Евросоюза, как мне кажется, надо не то что выходить, а бежать. Но я сейчас не про Брексит.
Я про феномен.
Западным миром правят левые элиты. Эти левые элиты являются носителями квазисоциалистических идей. Они — идейные наследники тех, кто был на баррикадах в Париже в 1968 году и думал о том, как разрушить мир буржуазного чистогана.
В течение долгого времени эти левые элиты делали ставку на всеобщее избирательное право. Но всеобщее избирательное право приводит либо к социализму, либо к диктатуре. Для подтверждения этого тезиса я могла бы сослаться на Аристотеля или на Джона Стюарта Милля, но мне достаточно сослаться на историю Европы после Первой мировой или на историю СССР после распада.
Я не люблю всеобщее избирательное право — по той же причине, по которой его не любили отцы-основатели США. Они прекрасно понимали, что массовый избиратель всегда оказывается левее, чем собственник.
Бедных в любой стране все равно больше, чем богатых. Это понимал еще Фридрих Энгельс, который писал о том, что для победы идей коммунизма вовсе не нужно революции — достаточно всеобщего избирательного права.
Однако ныне левые элиты ушли левее даже среднестатистического избирателя. Им оказалось мало люмпенов на соцобеспечении. Они захотели взять на соцобеспечение весь мир. Левые элиты стали последовательно отстаивать любую идею, которая ведет к разрушению классического буржуазного государства.
На глазах своих избирателей они стали конструировать системы, где а) правят чиновники, которых никто не избирает, и б) где исход выборов будет решаться за счет имамов, приказывающих своей пастве беженцев голосовать за леваков, так, как это происходило в пригороде Брюсселя Моленбеке.
Это и породило протест того самого массового избирателя. Начался Трамп. Начался Брекзит. В Италии «Пять звезд» получили большинство на выборах, после чего Италия закрыла для беженцев все свои порты. Что такое популизм? Это охлократия минус социализм.
И тогда начался широкомасштабный саботаж демократических механизмов со стороны левого истеблишмента. Вдруг оказалось, что для американского истеблишмента ничего не значит тот факт, что президент Трамп победил на выборах, а для британского — что 17,4 млн британцев проголосовали за выход из Евросоюза. Начались гигантские агитпроповские кампании против правых политиков и крупных бизнесменов.
Тревис Каланик был вынужден уйти из Uber после поста странноватой девицы, объяснявшей все свои карьерные неудачи в компании тем, что Uber недостаточно борется с харассментом. Джон Шнаттер вынужден был только что оставить пост CEO Papa John’s Pizza, поскольку на навязанном ему тренинге по политкорректности неосторожно заметил, что основатель Kentucky Fried Chicken называл афроамериканцев запретным ныне N-словом. И перед уходом Шнаттер, основавший свою компанию с нуля, еще вынужден был покаяться. Это сильно напоминало те покаяния, которые были в ходу в Китае во время Культурной революции.
Российский бизнес в любой момент может стать жертвой Кремля или мента. Американский бизнес теперь в любой момент может стать жертвой политкорректности. Но культурная революция — это не лучшее условие для бизнеса.
И я не удивлюсь, если в результате всего этого Китай лет через двадцать станет не только первой промышленной, но и первой научной державой мира.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»