По предзимней слякоти мы поехали к Надежде Ивановне Бойко, в деревню Яхробол на берегу одноименного бескрайнего озера в Ярославской области. Надежда Ивановна, опираясь одной рукой на костыль, а другой — на большую тележку из супермаркета, умелыми, по-пушкински изысканными матюками руководит местным парнишкой Илюшей, который направляет толпу гусей в загон:

— Илюша, <…>, чтоб <…>! <…> эти гуси. В загон закрой <…>, <…> не замерзнут!

И уже обращаясь к нам:

— Нецензурные слова не записывайте.

У Надежды Ивановны сломана лодыжка — на велосипеде поехала за морковкой, которую бросили дачники, — и упала. Тележка из «Магнита» ей теперь вместо инвалидной. Это бывшие зэки пригнали.

Не сомневаюсь: заключенные всех ярославских зон сейчас хором желают Надежде Ивановне скорейшего выздоровления. А руководство всех ярославских зон, должно быть, наслаждается установившимися в связи с переломом лодыжки неделями тишины.

Надежда Ивановна Бойко — легендарная мама легендарного дальнобойщика Руслана Вахапова, осужденного в 2012 году по статье «развратные действия в отношении несовершеннолетних» и ныне отбывающего наказание в ИК-1 Ярославской области.

Обстоятельства дела Вахапова — памятник подлости современной правоохранительной и судебной системы. В сентябре 2011 года, в самый разгар антипедофильской истерии, дальнобойщику Руслану Вахапову приспичило справить малую нужду на обочине, близ деревни Кузнечиха Ярославской области. Со спины его увидели местные дети, а также кто-то из взрослых выразил недовольство. Слово за слово — вызвали полицию, которая составила протокол об административном правонарушении. Вскоре этот протокол перерос в уголовное дело по 135 статье УК. Активное следствие разыскало и еще один аналогичный эпизод, будто бы имевший место несколькими месяцами ранее, в другой деревне — Красные Ткачи. Однако этот эпизод судом был признан сфальсифицированным — выдуманным! — на этапе следствия. Что, однако, не помешало по совокупности деяний назначить Вахапову наказание в виде пяти с половиной лет в колонии общего режима.

Теперь, наверное, ФСИН прокляла тот день, когда следователь Стельмахович возбудил уголовное дело против дальнобойщика. Вахапов — прежде не имевший никакого тюремного опыта, двухметровый, негнущийся, как шпала, — попав на зону, взял ее всю своим стальным хватом. Про него говорят: «Он среди зэков в почете». Однако почет этот — не от следования «масти», а оттого, что у Вахапова есть хребет. Есть, наверное, и зубы, но здесь разговор не про тюремные нравы.

Конечно, большую роль в современной истории ярославских зон сыграло то еще обстоятельство, что в это время в одном периметре с Вахаповым оказались сразу два «болотника» — Иван Непомнящих и Дмитрий Ишевский. Так что представление о личном достоинстве наверняка вошло в широкий обиход.

Ну и мама, Надежда Ивановна Бойко. Не железная леди — леди-порох. Координируясь с юристами «Общественного вердикта», которые защищали Руслана в процессе, она все эти годы вытворяет с ярославской ИК-1 невероятное. Чего стоит один тот факт, что за годы отсидки Руслана поменялось целых пять начальников колонии. Последний, Александр Чирва, был отправлен в отставку в мае, со скандалом. Поводом стала широко разошедшаяся информация об избиениях и пытках в колонии. Наверное, будут и уголовные дела.

Ну или, например, в колонии стали, наконец, кормить в штрафном изоляторе. Раньше люди там сидели только на воде и хлебе — а теперь стали им давать кое-какую еду. (В этой битве, конечно, был у Надежды Ивановны и свой кровный интерес — Руслан по причине характера ежегодно проводит в ШИЗО по нескольку месяцев не жрамши.)

Да и так, повседневная работа. Она таскает зэкам передачи, она сообщает родственникам вести про их сидельцев, узнанные от Руслана. Она «заносит хвосты» перед невестами. «Мама Надя» — зовут ее. А она их зовет: «мальчики». Сражаясь за своего нежно лелеемого Руслана, она нашла в себе сердца на всю зону. И сил нашла.

Она живет в маленьком деревянном вагоне-бытовке в деревне Яхробол, куда переехала из Краснодарского края, когда все это заварилось с Русланом, — чтобы к нему поближе. В вагоне у нее компьютер с интернетом, лежанка и круглосуточно работающий обогреватель. Здесь же — одноглазый птенец цесарки («Они ж жестокие, заклюют его, инвалида»).

Она ставит чайник и несколько часов рассказывает, рассказывает. И мы ее почти не перебиваем.

— Вот мальчик освободился из тюрьмы, детдомовский. Руслан мне начал про него рассказывать: «Мама, это такой мальчишка хороший, добрый такой… Тебе нетрудно будет, если он с тобой какое-то время поживет?» Я говорю: «Вообще никаких проблем нету, пусть приезжает». И я его встретила из тюрьмы, привезла сюда, домой.

В первый день мы ложимся с ним спать. А у меня логова не было лишнего, одно спальное место, мое. Я ему говорю: «Ты не против, если я тебе на полу постелю?» Я сняла свой матрас, постелила этот матрас на полу, простыню ему свежую, наволочку, все, что положено. Перед этим он у меня вымылся. И вот он лежит и говорит: «Вы не представляете, я первый день на свободе — и ночую под крышей». То есть он бродил, начиная с 14 лет. Он в 14 лет удрал из детского дома и шел пешком с Дальнего Востока на Украину, чтобы найти своего отца и убить его. Потому что когда этому мальчику было 6 лет, его отец у него на глазах в пьяной драке убил его мать.

Причем он, когда бродил по свету, он не воровал, он работал: то в какой-нибудь привокзальной кафешке, то у дороги вот эти всякие кофейные, чебуречные. Кому-то он дров наколет, кто-то его накормит, кто-то ночевать оставит. У него в рюкзаке были ремни, веревки, нож — он из тюрьмы пришел с этим рюкзаком (ну чего у него отобрали, то на хранении и лежало). Я говорю: «А это ты зачем с собой носил?» А он говорит: «А мне приходилось, мам Надь (он меня «мам Надь» называл — ну не сразу, а потом), мне приходилось ночевать на деревьях, чтобы зверье не растерзало. Я себя привязывал веревками к стволам, к сучьям». Он же по тайге шел. То есть этот детеныш столько выхлебал на своем веку на маленьком!

А у него, знаешь как, вот есть такая маленькая национальность — ульчи называется. Ну, это типа чукчи, их, по-моему, всего 3,5 тысячи вот этих людей. И вот этот Вова Ульч — мы его так и называли Ульчем, он не обижался — он дошел до Ярославля…

Дошел до Ярославля, идет по городу, любуется. Ярославль же красивый город, да еще на свежий взгляд. Доходит до Красной площади, там на лавочке сидят пьяные подростки. Он идет мимо них, а они на него, типа, чукча, дай закурить. А у него мало того что глаза узкие, еще у него волосы хвостиком стянуты. То есть он необычный мальчик. Он поворачивается к ним, говорит: «Я не курю». Он, правда, не курил и не выпивал на тот момент. Завязалась драка. Их там было пять-шесть человек, этих обидчиков его, а он один в чужом городе. В результате он понимает, что его сейчас забьют, выхватывает нож из сапога и одному в ягодицу, а другому в ногу. И в это время милиция. Эти врассыпную удрали, даже с пораненной жопой, а его забрали, с ножом окровавленным. Ну и три с половиной года колонии — ему уже было 18,5 лет. Слава богу, попался на глаза моему Руслану. И Руслан в нем рассмотрел вот этого мальчишонка, обожженного жизнью. И он его к себе, так сказать, приютил. Этот мальчик спал на нарах под Русланом. Руся же у меня почти два метра ростом, он спит на втором этаже. Ему там удобнее из двух соображений: первое, что по росту ему лучше, а второе соображение — читать можно, там фонарь всегда светит. А он читатель такой, запоем читает!

Короче, Вова прожил у меня в общей сложности полтора года. В первые полгода у него прошел период адаптации. Он никак не мог привыкнуть, что о нем кто-то заботится, не мог привыкнуть, что ему кто-то борщ варит. А я к нему относилась, как будто он мое дите. Я не буду кривить душой, я, конечно, его не любила так, как я люблю своего Руслана, до самозабвения, но я к нему старалась настолько относиться чутко, чтобы не обидеть его лишний раз, старалась беречь.

Через полгода я узнаю, что Вова пишет стихи, я узнаю, что Вова пишет прозу. Он даже напечатался в журнале, только я не помню, как он называется. Ну, там проза, знаете, какого характера была: он просто описывал свои злоключения. Я ему говорю: «Хер его знает, может, ты будущий Дерсу-Узала, а тут гусей мне пасешь».

А потом я его женила, и он сейчас строит Крымский мост.

Как получилось? Мы с ним включили интернет, познакомились в интернете с девочкой. Правда, определенное время перепиской этой я занималась. Но в результате эта девочка приехала сюда к нам. Лена. Я позвонила ее маме, гарантировала, что с ребенком ничего не случится, пусть приезжает, посмотрит, познакомится. А его я отпускать боялась — думаю, лучше я тут погляжу, что за баба, стоит — не стоит…

Сибирячка девочка, из Кемеровской области. Приехала, побыла у нас тут неделю. Я говорю: «Лена, какой смысл тебе таскаться туда-сюда. Тебе Вовчик мой нравится?» Она говорит: «Да». Я говорю: «Так оставайся, выходи замуж». — «Но он же мне не предлагал». — «Ну я же тебе предлагаю».

Вове было 24, а ей, значит, 26. Детей нету, замужем не была, и самое главное… Мы ее, знаешь, по каким критериям заценили? Она прислала нам фотографию, вот знаешь, как бабы позируют, живот подтянула и так грудь… Я говорю: «Вова, там сиськи, наверное, девятый номер, чего ты с ней делать будешь?» Он говорит: «Мам Надь, пусть…» Короче, она понравилась ему чисто внешне. А я оценила ее другие качества, посмотрела — умеет ли она суп варить, умеет ли она стирать, ухаживает ли она за моим Вовой должным образом. Ну, полненькая девочка, не худенькая. Такая маленькая, меньше меня еще ростом. Но она такая лошадь тягловая, пипец, она мешок берет с зерном — херак на плечо… Ух, молодец, огонь-девка!

Ну и чего. Она забеременела же, сразу причем, месяца через два. И затосковалось ей по дому. Ну, девчонку выдернули из грядки привычной, понимаешь, привезли сюда. А тут еще и беременная… Я так прикинула, думаю: чего я буду детей мучить, мое дите попадает в семью, там тесть, теща, брат у нее женатый. И я не стала препятствовать.

В общем, через год уехали они. Я Вове говорю: «Если там почувствуешь, что ты приехал домой, если к тебе будут хорошо относиться, если тебе будет там комфортно, называй родителей матерью с отцом сразу, и будет тебе семья, сынок. Роднее никого не будет».

Уехал Вова, в январе родилась у них Варя, прислали мне фотографии: «Поздравляем с рождением внучки». А Лена, сколько здесь жила, — и Вова ей не говорил, что я ему не мать. Она думала, что она мне невестка, почитала меня за свекровь. Но потом уже я ей рассказала все, говорю: Лена, так и так, имей в виду, что Вова сирота, что у него никого нет. Обидите, говорю, — приеду, порву на фашистские знаки.

А вот как этот Крымский мост начали строить, Вова звонит: «Мам Надь, а нас сегодня по телевизору будут показывать». Я говорю: «В смысле?» — «А вот ты посмотри новости, там трубы кучей сложены, а я с пацанами на куче с трубами стою и машу тебе белой каской».

Вова мой теперь хватается за любую работу. Он сначала пошел на железную дорогу каким-то обходчиком работать. Звонит и говорит: «Мам Надь, я отработаю год, заработаю себе бесплатный билет на поезд и приеду к тебе в гости, покажу тебе внучку». Потом проходит месяца два: «Нет, там мало платят, я поехал строить Крымский мост». А я никогда не говорю — не езди или не делай, я одобряю любые их поступки. Я детям, знаешь, когда говорю «нельзя»? Если это угрожает их жизни и здоровью. А если ничего не угрожает — делайте, что хотите. А я стою за спиной, страхую. Если оступишься, я тебе плечо подставлю.

Ой, вагончик в поле чистом — это мой привычный дом. Я же не могу бросить хозяйство. А Юля моя, Русина жена, с детьми живет в 11 километрах от этого населенного пункта, у них стандартный вот такой коттедж трехкомнатный. Она живет, сыновья и теща. А я здесь скирдую, туда езжу только за цивилизацией.

Я вообще-то из Армавира Краснодарского края. У меня там и дочь моя и двое внуков. Я сначала, первый год, когда еще шла процедура следственных действий, просто ездила из Армавира в Ярославль, туда — обратно, обратно — и туда. 1850 километров в один конец. Вон у меня машина стоит, «Ока», видели? Вот я ее в тот год уделала вусмерть. За один сезон наездила 55 тысяч. Год прожила, промордовалась, проездила по всем этим прокуратурам, Чайкам, Бастрыкиным, у кого я только не была… Ну и для себя поняла, что мне нужно здесь остаться. Что я работаю очень тесно с правозащитной организацией «Общественный вердикт», что я фактически представляю их интересы здесь, в Ярославской области. И я стала думать: а на что я буду жить? У меня пенсия копеечная по нынешним временам.

Сначала поехала я к Олегу Алексеевичу Жарову, это бывший Руслана руководитель. Говорю: так и так, Олег Алексеевич, мне надо купить инкубатор и яйцо для инкубатора. Хочу этим видом деятельности заняться. Я же бывший председатель колхоза, я же всю эту хрень не понаслышке знаю. Ну, короче, Олег Алексеевич дал мне первые 20 тысяч, причем безвозмездно. Я купила вот такой один инкубатор. И началось вот это хозяйство. Через год у меня уже было 6 инкубаторов.

Ну и вот я два года отинкубировала яйцо, и мне что-то стало грустно. Приезжаю сюда в Яхробол к Сане Коломийцу. (Это молодой человек, он возглавляет пилораму. Он мне помогает и живым, и мертвым. Дрова оттуда, загородки все оттуда. Денег нет — денег даст.) Ну и вот, прихожу я к нему и говорю: «Вывела, говорю, штук 80 гусят, бегают по деревне. Саня, куда мне их девать? Там мне их держать негде, давай строй мне гусятник». И первый гусятник Саша мне построил на пилораме. У меня гусей было, наверное, четыреста.

Потом что-то мы с ним сидим, я и говорю: «Че одни гуси, давай, Саня, еще курочек заведем, чтобы ассортимент был».

И когда мой Руслан понял, что я не играю, что я всерьез этим занимаюсь, он говорит: «Мать, тогда заводи попородно, по линиям, чтобы я вышел, у тебя было порядка 300 штук кур». Потом велел цесарок завести. Я говорю: «Руся, на кой хер эти цесарки, они же орут как скаженные». «А ты, — говорит, — открой интернет и посмотри — 300 рублей за десяток цесариное яйцо стоит».

Ага. А вагон купил мне Сережа. Потому что, говорит, а где ты там будешь ночевать, ты же к Юле не будешь мотаться, за 11 километров. Давай вагончик строительный я тебе куплю, и будешь там скирдовать. Я не думала, что мне здесь жить придется. Планировала, что только днем… А потом потихоньку-потихоньку все образовалось, отстроилось.

Ну как, поначалу к Русланову делу мы отнеслись не то что легкомысленно, а до последнего никто не верил, что его посадят.

И после приговора в «Общественном вердикте» была жестко выработанная позиция: мы в течение года пытались его оспорить, доказать факты фальсификации. Фактов фальсификации в этом деле — им несть числа. И даже судом потом был признан комплект доказательств по одному эпизоду полностью сфальсифицированным. Но когда дело против следователей, расследовавших этот эпизод, дошло до суда, прокуратура на последнем судебном заседании отказалась от обвинения против них — в связи с их непричастностью. Не усмотрели они в действиях следователей признаков преступления… Нормально? А кто же тогда сфальсифицировал доказательства в деле?

Ну, мы сейчас тупо заткнулись по фактам фальсификации. Потому что сейчас если мы начнем поднимать такую волну… Осталось семь месяцев Руслану в тюрьме сидеть. Они и так житья ему не дают все эти пять лет. Он в СУСе был, в БУРе был, в ШИЗО сколько раз был. Мы вот два месяца тому назад обнаглели и написали ходатайство о замене режима, чтобы ему поменяли режим на поселение. Осталось семь месяцев, отпустите человека. Пришел работник режимной части и в судебном заседании сказал, что Руслан был 43 раза в ШИЗО. 43 раза за пять лет! Сколько раз в год он попадает в ШИЗО? Восемь раз.

Было такое, что он просидел там, по-моему, 60 суток. Тогда там еще не кормили, на хлебе и на воде просидел. Но Руслан же у нас мужик крепкий, он вышел оттуда своими ногами. А были люди, которых выносили на носилках, и из ШИЗО сразу в санчасть на капельницы, кормить искусственным способом.

У меня был такой период, когда я им оформляла страховые полисы. А знаешь, нашлись у нас страховые компании, и они начали что делать — страховать осужденных якобы от несчастного случая. И многие зэки мне передавали: «Надежда Ивановна, а можно вы у нас будете выгодоприобретателем?» А там же паспортные данные, место жительства указываешь. А я так подумала-подумала: а почему бы нет, если они никому больше такое доверить не могут? И мой телефон вместе со страховыми полисами разлетелся на пол-России. Мне звонили из Тамбова, из Нижнего Новгорода, из Перми, из Екатеринбурга, я куда только не отправляла эти страховые полисы. До тех пор, пока как-то в один день я не дочиталась до маленького шрифта, который внизу страхового полиса. Там такая махонькая оговорочка была, что в случае смерти там еще чего-то как-то может срастись — но доказать, что травму он получил в зоне в принципе невозможно. Ни одного прецедента, чтобы кто-то получил деньги по этому страховому полису, за два года у меня не было. Да. Но эти страховые полисы, они служили как охранные грамоты. С ними меньше били. Боялись трогать, понимаешь. Потому что я как страховой агент направляла запросы в санчасть и интересовалась состоянием здоровья. Не имея никаких документов, кроме доверенности от страховой компании на право представлять интересы, я могла приехать к своему застрахованному лицу, вызвать его на краткое свидание и поинтересоваться: «А ты, Вася, часом, гриппом не болел, давали ли тебе аспирин?»

Или вот, бывало, родственники сообщают: у нашего беда, в такой-то колонии сидит. Я ставлю брови домиком, включаю дурака, звоню в эту колонию, представляюсь страховым агентом и говорю: «Девочки, у нас поступила жалоба от осужденного такого-то, вы там что-то херовничаете, не даете ему жизненно необходимого лекарства». Я говорю: «Мне так неохота ехать к вам в командировку, даль такая, из Москвы в Тамбов…» А сама сижу тут, в Ярославле, в вагончике. Я говорю: «Можно как-нибудь этот вопрос порешать?» И скоро мне родственники уже звонят: «Надежда Ивановна, мы не знаем, что вы им сказали, но ему дали лекарство». То есть даже вот так можно было хоть как-то помочь мальчишкам.

Короче, я работала, я очень активно работала. До момента, пока меня перестали пускать в зону. Пока меня начальник колонии не вычислил и не выгнал полсмены за то, что они меня пускали. Он просто понял, что Руслан — мой сын. И я прекратила этот вид деятельности вообще напрочь. Мне это стало уже неинтересно. К моему сыну меня не пускают, а чего я буду колотиться — ехать в Нижний Новгород разбор полетов чинить или в Тамбов? Я просто перестала страховые полисы оформлять, и все. Тем более что я пришла к выводу, что все это херота.

Почему это с Русланом случилось? В районном следственном отделе уходил начальник. Чтобы его место занять, нашему следователю нужно было какое-то громкое показательное дело. А это как раз 2011–2012 год — шла активная борьба с педофилией. И, видимо, у них не хватало уголовного дела вот такого педофильского. Они прочитали: Вахапов Руслан Харильевич. Чурка, на хер он кому нужен, чтоб за него воевать. А потом, когда они уже заигрались с этой фальсификацией, им уже деваться некуда было. И я полагаю, что обвинительный приговор был оговорен и в суде. Но это только мои предположения, доказательств у меня никаких нету.

Во всяком случае, при очередном пересмотре дела — его же неоднократно пересматривали — председательствовала судья, которая была секретарем у судьи при вынесении первого приговора. И вот у нее такая вина была написана на лице. Молоденькая девочка, она единственное, что мне сказала: «Ну вы поймите, у меня ведь тоже дети». Если она сейчас попрет наперекор с областным судом, значит, ей там не работать. Правильно? Правильно. Поэтому она так.

И они же приезжают периодически ко мне, эти бывшие зэки. Вот Сережа один приехал, я говорю: «А чего ты вообще притрясся?» А он говорит: «А мне было сильно любопытно посмотреть на вас вживую. Мы же, — говорит, — все знаем, что вы Руслана мама, активная такая, то-се». Это вот я сейчас ни хера не делаю, с этой ногой, а вот представляешь, были такие периоды, что я целую «Оку» передач им возила. Еду со списком: 5-й отряд, 7-й отряд, 6-й отряд. Даже в 10-й отряд передавала, там же у меня Димка Титов сидел. А 10-й отряд — это облегченка, туда попадают за особые заслуги. Там у них кровати односпальные, оттуда на УДО уходят…

Приехали ко мне тут «болотники», я вообще чуть не сдохла над ними! Кто приезжал: Ванька, потом Митька, потом Коля… Фамилии сейчас: Ишевский, Непомнящих… У меня-то видели — сено лежит сложенное? Им сильно любопытно было, они же слышали, что хозяйство у меня есть, и приехали, типа, навестить Русланову маму. Как раз один из них кто-то освободился. Они его встретили из тюрьмы и звонят мне: «Надежда Ивановна, можно мы к вам приедем в гости? У вас там место есть, где разместиться?» Я говорю: «Ой, а то в деревне летом спать негде!»

И приехали. И такие они были счастливые! Утром вышли, по траве босиком тут бегали, побежали на колодец купаться, на колодце ведро оторвали, ага. Ночью возле костра пели под гитару, и я вместе с ними.

Они мне тут и сено косили, и носили, и чего только… Короче, чего я им скажу поделать, они за все берутся. А делать же никто ни хера не умеет, они же городские жители. От индюка шарахаются. Смех!

А когда я сломала ногу, эти «болотники» приехали первые. Вот Митя Ишевский приехал первый. Я 31-го ногу сломала, а 1-го числа уже Митя был здесь. И вот эти мальчики, уж извините за подробности, горшки из-под меня носили и жрать мне готовили. Супы варили — ну как мужики, как придумают, так и делали. Потому что я первые три недели старалась лежать. Нагородила себе подушек, вот так горой наложила, чтобы нога кверху была, — и лежала и руководила. А люди работали.

Ванька только — тот не приехал. Ванька уже тогда в Прагу лыжи наладил, уже тогда суды состоялись, ему два года надзора прокукарекали. Не повезло Ваньке…

И все, когда уезжают, говорят: «Будет Руська освобождаться, мы сто процентов приедем, обязательно приедем». Ну, Руслан у них там на особом счету. Зэки, они же лучшие психологи, зэка, его же не надуришь…

Мои внуки, знаешь, как дрались в школе, когда Руслана посадили? Начали им тыкать: вроде как ваш отец в тюрьме. А Фарид говорит: ну и что, он же живой. Он же не помер, он же просто в тюрьме. Это им было десять и восемь лет, Фариду и Вовке. Мои пацаны, у них знаешь, какая позиция? У них стержень будь здоров! Их так не проведешь. Когда дети свято верят, что их папа ничего такого не мог совершить… Они даже не знали, за что Руслана-то посадили. Ну детям как можно такое говорить? Это они сейчас уже взрослые верблюды… Пошли вон на купальню, я уж говорю: вы смотрите там, писюнами не трясите, а то вас тоже всех пересажают. Там же девки тоже есть на купальнях.

В школе ни один учитель не бросил в Руслана камень. Все просто охренели и сказали: да не может быть! Кто, Руслан?! Да ради бога, о чем вы говорите! Просто в это никто не поверил. И это очень сильно их поддержало. Дети не ходили, не опускали глаза. Знали: папа у них не мошенник, не убийца. Папа у них сидит по сфальсифицированным доказательствам. А слово «фальсификация доказательств» они услышали сразу. Я им сразу сказала: пацаны, там все херня (я с ними так, по-свойски разговариваю). Там, говорю, голимая фальсификация. Не ссыте, я все равно докажу. Рано или поздно — я докажу.