Комментарий · Политика

Конфликт без будущего

Россия остается неотъемлемой частью западного мира: тогда о чем мы спорим?

Василий Жарков , завкафедрой политологии Шанинки, к.и.н.
Фото: РИА Новости
События последних недель показали, что у США и Запада все-таки есть политический курс в отношении России, и он вряд ли будет меняться под воздействием таких досадных случайностей, как победа Трампа в президентской гонке. Более того,
приход на высшие государственные посты экстравагантных фигур вроде Дональда Трампа, Бориса Джонсона или, не дай Бог, Марин Ле Пен, лишь усиливает общую антироссийскую линию во внешней политике евро-атлантического альянса.
Так что, казалось бы, даже довольно родственные Кремлю фигуры на Западе в отношении международных амбиций российского руководства вынуждены действовать еще более жестко, чем их предшественники.
Эта странная конфронтация развивается все еще вяло, но вполне уверенно, и вряд ли она обратима в ближайшем будущем. Никто, особенно на официальном уровне в Вашингтоне и Брюсселе, не спешит назвать вещи своими именами – западным демократиям невыгоден какой-либо затяжной конфликт, тем более с Россией, все еще выглядящей достаточно сильной. Однако разница в подходах, в самом языке между Москвой и развитым миром ныне столь сильна, что возможности результативного диалога ускользают быстрее, чем вода между пальцев. Западных партнеров не устраивает противоречивость российской риторики в сочетании с нарочитым нарушением базовых интересов США и их союзников по всему миру. Россия же, не оставляя надежды на «большую сделку», выдвигает требования, понятные и близкие, кажется, только самым дремучим реконструкторам с американского юга, да остаткам роялистов во Франции.
Меж тем остается не проясненным главный вопрос: в чем, собственно, предмет этого неумолимо развивающегося конфликта? Ни одна из сторон не может дать вполне вразумительного ответа. Разглагольствования о «геополитических противоречиях» выглядят, конечно, романтично и живописно. Но все-таки это слишком тонкая и абстрактная игра ума, чтобы быть воспринятой всерьез, когда речь идет о поиске рациональных оснований политики. Конечно, можно вслед за Кантом признать, что у войны вовсе нет никаких рациональных оснований (и это действительно очень похоже на истину в свете текущих событий). Однако в таком случае существует риск вовсе отказаться от объяснения политики, раз рациональная оптика не действует.
Не только журналисты, но и эксперты говорят о «новой холодной войне». Что это объясняет? Ведь речь даже не о термине, а о метафоре, художественном образе, возникшем для маркировки глобального противостояния в послевоенном мире, где СССР и США пытались делить остальные страны. Предмет конфликта при этом был совершенно очевиден. Речь шла о противостоянии двух альтернативных систем. После Второй мировой войны Советский Союз отказался интегрироваться в предложенную Рузвельтом Бреттон-Вудскую систему, пытаясь удержать автономию от глобального финансового капитала, выстраивая свою мировую систему (социализма), где рыночные отношения, право собственности и господствующие финансовые институты должны были исчезнуть или отойти на второй план.
Нынешние апологеты «красной империи» почему-то упорно забывают, что столь любимый ими Сталин был не столько монархистом и шовинистом, как они сами, сколько все-таки большевиком. Пытаясь делить мир, отвоевывая для СССР некие сферы влияния, он бредил не столько геополитикой, сколько будущим коммунизмом. Пресловутая советская сфера интересов — это, прежде всего, «социалистический лагерь» — зона некоего проекта будущего. Утопического, как выяснилось, но то была именно попытка другой системы. Ровно поэтому трудно представить, чтобы ближайшие сподвижники усатого кормчего хранили личные сбережения в панамских офшорах.
Напротив, нынешняя Россия есть неотъемлемая, хотя и довольно периферийная часть мировой экономики капитализма. Внутри страны проводится вполне ясная и жесткая неолиберальная экономическая линия в сохраняющемся уповании, что успешная либерализация в экономике возможна без политических свобод. На руинах «советского рая» царит европейская архаика.
Экономически у нас английский капитализм XIX века, а в политике – абсолютная монархия Людовика XIV. Но главное, Россия больше никакая не альтернатива, но составная часть мир-системы.
Нас может не устраивать место в ней, как не устраивало 100 и 150 лет назад, но вряд ли уже кто-либо всерьез способен претендовать на выход из этой системы. Для этого нет ни сил, ни идей.
Вот почему, между прочим, на фоне всей антизападной риторики объявления на половине станций московского метрополитена теперь дублируются по-английски. Другая половина не заставит себя ждать. Да что там, даже удививший всех господин Сафронков, если вслушаться в его речь, только лишь и хочет, чтобы быть с Западом «на ты», выстроив особое партнерство с мировым лидером в лице США.
Просто пора бы уже понять, что для этого нужны совсем другие слова и интонации, а еще лучше — реальные внутренние изменения, приведение политической структуры в соответствие с системными основаниями.