Ведущие очередного эпизода подкаста говорят с протодиаконом Андреем Кураевым, публицистом, известным критиком РПЦ, который был лишен сана в апреле прошлого года, в конце года покинул Россию, был объявлен «иноагентом». Мы записывали этот разговор накануне вердикта церковного суда по делу другого клирика РПЦ— бывшего настоятеля московского храма Троицы в Хохлах отца Алексея Уминского. 13 января его лишили сана за отказ читать «молитву о Святой Руси». Андрей Кураев уверен, что эту молитву написал сам патриарх Кирилл, и, по его мнению, наказывать за отказ читать эту молитву — тоже самое, что «наказать Шерлока Холмса за то, что он не раскрыл какое-то преступление». Андрей Кураев рассказывает, что такое церковный суд, почему он давно уже устарел.

По просьбе ведущих Кураев составил собирательный образ русского православного священника. Он говорит о том, что сегодня в РПЦ «тон задают» священники — выходцы из армейской среды — «товарищи офицеры». Кураев уверен, сегодня в РПЦ уже «некого репрессировать». Большинство священников правильно поняли все «сигналы» Московской патриархии.

РАСШИФРОВКА

Зоя Светова. Всем привет! Это подкаст «Совещательная комната», и мы, его ведущие. Я — журналист Зоя Светова.

Вера Челищева. И я — журналист Вера Челищева.

Зоя Светова. Сегодня наш гость — отец Андрей Кураев, протодиакон, публицист, критик Русской православной церкви. В апреле прошлого года за свою позицию отец Андрей был лишен сана. 22 декабря прошлого года Минюст России включил отца Андрея в реестр «иноагентов», и не так давно стало известно о том, что отец Андрей уехал из России.

Решение о запрете отца Андрея в служении и лишении его сана принимал церковный суд. Потом этот вердикт утверждал патриарх Кирилл. И сегодня мы решили поговорить с отцом Андреем о церковном в суде. Буквально на этих днях, когда мы записываем наш подкаст, в Москве проходит так называемый церковный суд по делу отца Алексея Уминского, настоятеля храма Троицы в Хохлах. Он был запрещен в служении 5 января этого года. Сегодня, когда мы говорим с отцом Андреем, должно было состояться второе заседание этого суда.

Отец Андрей, добрый день.

Андрей Кураев. Добрый день.

Зоя Светова. Отец Андрей, скажите, правильно ли я изложила вашу историю? А вот мой вопрос: «В прессе писали, что формально вы были запрещены в служении, лишены сана за «хулу на церковь и клевету на священнослужителя», а на самом деле за это ли вас извергли из сана и запретили в служении?» Я помню, что вы в одном из интервью говорили о том, что церковный суд — очень странный институт, потому что он совмещает и следствие, и суд. Вот эти судьи, они сами проводят следствие, предъявляют обвинение и потом уже сами судят. И у вас, у тех, кто обвиняется на этом суде, нет адвоката. То есть, по сути, вы не можете защищаться. Расскажите, пожалуйста, так ли это.

Андрей Кураев. Православные обычно очень гордятся тем, что мы — очень традиционные, очень древние и так далее. В этом есть своя правда. Но при этом надо иметь в виду, что многие церковные традиции и правила родились более тысячи лет тому назад. С той поры, в общем-то, они не менялись. Это касается и самих церковных канонов, это касается и функционирования внутри церковных институций. Церковное право кодифицировалось более тысячи лет тому назад, во времена Византийской империи, в первом тысячелетии.

Во-первых, суд не является инстанцией, независимой от исполнительной власти. Члены церковного суда назначаются указами епископа, для Москвы, соответственно, — патриарха. Члены суда — это священники, которые живут за счет доходов и зарплат тех храмов, на которых, опять же, они назначены епископом. То есть епископ — их работодатель. То есть никакой независимости от епископа у суда нет. Суд принимает к рассмотрению какие-то дела только по распоряжению епископа, а решение суда вступает в силу после утверждения того же епископа.

Второе. В Русской православной церкви не существует никакого процессуального права, не существует никаких протоколов, которые описывали бы, как работает суд, как он собирает доказательства, кого он вызывает, кого выслушивает и прочее и прочее. Нет института адвокатуры, обвиняемый не имеет права прийти на заседания суда с экспертами или с адвокатом. Обвиняемый имеет право прийти на суд только один. Более того, сплошь и рядом обвиняемого вызывают в суд, не предъявляя ему обвинения. То есть нет возможности ознакомиться с обвинением до начала судебного заседания. Непонятно, как ведется протокол.

Вот, например, чтобы было понятно: я все-таки добился, что к четвертому заседанию мне предоставили все подробно, и я отвечал письменно до заседания. Один из пунктов обвинения был в том, что я якобы оклеветал какого-то епископа белорусского, обвинив его в сексуальных домогательствах по отношению к семинаристу. Я принес с собой письменное заявление, рассказ этого семинариста: «Вот смотрите!»

Это такие суды идейные, когда судят за мысли. И у судей очень высокое самомнение. Они себя ассоциируют с Богом и с Церковью как невестой Христовой. То, что любой семинарист знает, в каких случаях нужно писать слово Церковь с большой буквы, когда речь идет о Церкви в богословском смысле. Церковь как невеста Агнца, Церковь, которую православные и католики исповедуют в символе веры: «Верим в Единую Соборную и Апостольскую Церковь». А другое дело — церковь как юридическая или иная институция пишется с маленькой буквы. Так вот, отождествлять критику земных порядков в земном церковном аппарате с невестой Агнца и Христа в манере такого рода судей.

Вера Челищева. Это, конечно, не имеет никакого отношения к праву, в том числе, наверное, к церковному, и к какому-то здравому смыслу. Когда судили Христа, там же тоже его судили на основе абсолютной лжи. И вот эти люди, которых вы описали и о которых рассказали, эти судьи церковные, они словно повторяют то, что повторяли те, кто судил тогда Христа.

Вопрос: «Отец Андрей, мы все видели повестку, которую прислали на суд отцу Алексею Уминскому. Она в соцсетях разошлась, и выяснилось, что обвинение и дело касается того, что он якобы во время литургии не произносил «молитву за Святую Русь».

Андрей Кураев. Это важная тема — в указе о запрете отца Алексея было сказано, что запрет будет действовать до разбора его дела в дисциплинарной комиссии. А вызвали его на церковный суд. Дисциплинарная комиссия — это такой чисто товарищеский суд. Это, что называется, старшие товарищи, у которых нет никаких полномочий, собрались и обсудили какую-то проблемку… «Вот это, батюшка, — это проблема, давай-ка ее решим, дадим добрый совет». Соответственно, в указе патриарха было сказано, что отец Алексей должен будет в дисциплинарной комиссии с ними встретиться. Но тут же он получает вызов в церковный суд. Совсем другая институция, с другими полномочиями и задачами.

Это — подтверждение общего моего убеждения в том, что

Дальше. В указе о запрете в служении не была указана причина. Это возмутительное нарушение внутреннего распорядка самой Московской патриархии. Потому что несколько лет назад было принято такое протокольное решение, утвержденное самим же патриархом Кириллом, о том, что в указе о запрете в служении, во-первых, должны быть каноны приведены, на основании каких канонов и правил это делается. Во-вторых, должен быть указан срок этого наказания, потому что запрет в служении — это не лишение сана, лишение сана — бессрочно, это смертная казнь с церковной точки зрения. А вот запрет в служении — это временное ограничение. Вот этот срок ареста, он должен быть указан в приговоре.

Ничего этого не было сделано. Кстати, в моем случае тоже в указе патриарха не был указан ни один канон. И в случае с отцом Алексеем точно так же.

Вера Челищева. Ему ставят в претензию, что он не произносил во время литургии «молитву за Святую Русь». Можете объяснить нам, обывателям, что вообще это за молитва? И при чем здесь Святая Русь, когда мы живем вроде как в России, в ХХI веке? Обязаны ли священники читать эту молитву, написанную патриархом Кириллом?

Андрей Кураев. Да, эту молитву, судя по всему, написал лично патриарх Кирилл Гундяев. Молитва и тем более наказание за нее — очень странные, потому что Святая Русь — это чисто литературная фикция. С тем же успехом можно наказать некоего епископа, скажем, нижегородского, за то, что он не заботится о пастырском помещении православных жителей града Китежа, потому что, говорят, что град Китеж находится на территории Нижегородской области.

Да, наверное, можно преследовать за осквернение литературного памятника. Можно отдать под суд литературного героя — генерала — за оставление крепости Минас во «Властелинах колец» и так далее. И можно просто поставить на вид следователю по имени Шерлок Холмс за нераскрытое преступление. Все это чисто литературная фикция, которой вдруг начинают размахивать, как дубинкой.

Дальше. «Молитва за мир» — она совершенно, несомненно — не для христианской среды. И это «молитва о мире» на Украине читалась где-то с 2014 года. И вот эта «молитва о мире» на Украине — вполне нормальная. Хотя, правда, надо сказать, что мой бывший настоятель в Москве, когда эту молитву надо было читать, обозначал ее так: «это невежливое напоминание Богу о том, что он забыл сделать. Ну, типа, накормить бедствующих, приютить переселенцев и подобных, которым Господь забыл это сделать, мы Тебе напоминаем». Но тем не менее такая молитва была. И вдруг Кирилл решил ее заменить молитвой своего собственного изготовления, в которой не просто была молитва о мире и о страждущих, а была молитва о победе определенной армии.

Но в данном случае речь идет о военном конфликте между православными — и причем людьми, которые считаются членами одной и той же церкви.

Раньше у него была «отмазка»: а как же, он же выражал соболезнования жителям Донбасса, но с той поры, когда Донбасс объявлен российским, никаких соболезнований пострадавшим украинцам из уст Кирилла за эти два года не раздавалось, а зато — совершенно четкая молитва о победе российского воинства во главе с президентом Владимиром Владимировичем. И поэтому это уже не молитва о мире, это молитва о победе над единоверцами и братьями.

И здесь, конечно, это вопрос этический. И по-хорошему христианин должен был бы сказать, что это вопрос совести, убеждений. Поэтому действуйте, как хотите, как в свое время сказал Святой Николай Японский. Русский мужик Касаткин, который волею судеб оказался в Японии в годы Русско-японской войны, и при этом он был основателем и епископом японской церкви. Он сказал своим священникам, которые все были японцами: «Вы знаете, я понимаю, что для вас естественно молиться о своей родине, своей армии и своем царе. Но если я буду молиться о победе японского оружия над русским, вы меня, наверное, сочтете лицемером, а в молитве врать нельзя. Поэтому давайте так: вас я благословляю молиться о вашей армии. А как я буду молиться втайне в своей келье — это дело моей совести, никого не касается».

Можем вспомнить апостола Павла, который говорил: «То, что я ем мясо или не ем мясо, — это никакого значения не имеет. Но если то, что я ем мясо, смущает брата моего, я не буду есть мясо вовек». То есть «не возлагать бремена неудобноносимые», не вторгаться в мир чужой совести, тем более без какой-то необходимости. Вот это нормальная была бы позиция христианского пастыря и архипастыря, каковым числится патриарх Кирилл.

Вместо этого он требует жесткого послушания в вопросе политическом, который весьма и весьма спорен, и за это ему будет стыдно, и перед Богом он ответит. А пока он требует от священников идти против своей совести, не понимая как бы даже того, что молитва против совести перестает быть молитвой, она становится пародией на молитву.

Зоя Светова. Как вы думаете, то письмо, которое сейчас появилось в социальных сетях, письмо православных христиан, которые просят патриарха Кирилла пересмотреть свое решение о запрете отца Алексия Уминского, может как-то изменить решение? Сейчас это письмо подписало больше 10 000 человек (на 19 января 2024 года под письмом стоит больше 12 тысяч подписей. — «Новая»). Есть некоторые священники, которые подписали это письмо, но в основном это миряне. Почему священники не возмущаются и не поднимают свой голос в защиту?

Андрей Кураев. Ну, во-первых, насчет самого письма — оно, конечно же, никак не поможет. Хотя бы по той причине, что вообще удивительный выбор сделал еще и сам отец Алексей. Вот с ним происходит все в удивительной спешке. То есть его вызвали на суд, он не пришел, тут же была состряпана повестка на сегодняшний день, он тоже не пришел. И, соответственно, завтра уже будет третье, последнее заседание, а по церковным канонам — если обвиняемый трижды не явился на вызов суда, то суд имеет право решить дело и заочно вынести вердикт, и вердикт автоматический: это лишение сана, что называется, «за неуважение к суду». Отец Алексей это знает. Он этого не боится. Поэтому письмо можно было бы адресовать к отцу Алексею: «Батюшка, пожалуйста, попробуйте туда прийти и оправдаться». Только непонятно перед кем, потому что заседание закрытое, там никого нет, запись вести запрещено. Да что там делать? Кого переубеждать? Людей, у которых нет совести, у которых отключен разум на время заседаний суда, их переубеждать — это безнадежно.

Что касается самого письма, то смысл его подписания тот же самый, что и молитва Господу Богу. Бог и без нас знает, что нам нужно и что для нас хорошо. Мы молимся не для Бога, а мы молимся для самих себя. Это такая душевная и духовная гимнастика, как и пост, например. И пост, и молитва — это некое духовное упражнение для человека. Вот точно так же и здесь. В этом смысле я очень хорошо понимаю подписантов этого письма. И вопрос внешней эффективности, мне кажется, совершенно не нужен и излишен.

Что касается солидарности священников — ну, это сказка. Ее нет и не было. Показательно, что даже в советские времена была масса доносов священников друг на друга. То есть даже страшные советские гонения не привели к консолидации духовенства. Я запомнил на всю жизнь трапезы в семинарии, когда в 1986 году, летом, туда поступал. Абитуриенты приехали, мы сидим в семинарской столовой, ужинаем, абитуриенты были крайне не общительными, потому что каждому из них, наверное, их духовник, провожая в Загорск, пояснил: «Имей в виду, там всюду стукачи, и поэтому будь очень осторожен, разборчив в знакомствах, особенно на первых порах. Чем больше будешь молчать, тем это лучше для поступления, ничего про себя не рассказывай». Вот ребята следовали этим советам, такой же совет и я от своего священника получил. И вот мы все дружно молча сопели над тарелками.

И у каждого есть замечательная оправдание: «Ученый, сверстник Галилея, был Галилея не глупее. Он знал, что вертится земля, но у него была семья». Что-то более актуальное, если вспомнить, то это замечательная фраза из «Игры престолов», где один из персонажей говорит, что самые страшные преступления на свете делались для блага детей. Так и здесь. У каждого свои дети, и ради них зачем же вступаться за чужого?

Вера Челищева. Вот приход, который был создан отцом Алексеем Уминским, легендарный приход, он, к сожалению, сейчас, ну, как-то испаряется, так скажем. Непонятно, куда уйдут эти люди. Вы могли бы для наших читателей объяснить, откуда вообще приходят в священники? Описать портрет такого среднестатистического священника РПЦ?

Андрей Кураев. Такого единого портрета нет, потому что и я, и отец Алексей Уминский — мы люди достаточно пожилые. Мы помним 80-е годы прошлого столетия, когда в России начался церковный ренессанс. Он был неофициальным, он был тихим. Речь шла о том, что вдруг интересы многих образованных людей, интеллигенции повернулись в сторону вопроса о своей идентичности, коммунистической советской идентичности людям уже перестало хватать еще в 70-е годы. Может быть, точка перелома была в появлении Солоухинских писем из Русского музея, а потом — «Черные доски» (книга Владимира Солоухина о древнерусском искусстве, об иконах. — «Новая»), затем появляется литература деревенщиков. То есть вот тот же Валентин Распутин — «Прощание с матерой» и так далее. Повести Василия Белова, отчасти так называемая лейтенантская проза о войне, где без пафоса, без коммунистов описана жизнь простых людей, жизнь русской деревни. То есть появляется не идеологическая литература, в которой есть место для каких-то таких реликтов христианства, церковности, в конце концов. Вспомним, ну, например, «Иронию судьбы, или С легким паром!» Эльдара Рязановым, фильм, в котором напрочь нет никакой коммунистической идеологии, но при этом и в начале, и в конце фильма появляется храм, тот самый храм, в котором я служил последние двадцать лет и с которым вот сейчас расстался.

И вот — поток интеллигентов, которые обращаются к вере и, в том числе, идут на работу в церковь. Кто-то, оставаясь в пиджаке, кто-то — принимая священный сан. И появляются такие люди, как отец Валентин Асмус, сын знаменитого советского философа Валентина Фердинандовича Асмуса, отец Александр Салтыков, который был тайным дьяконом, а формально работал в Музее древнерусского искусства имени Андрея Рублева и преподавал в Московской семинарии. Да, можно много таких имен вспомнить. И, наконец, тот самый 1986 год, о котором я упоминал: впервые разрешено массово принимать в семинарию людей с университетским дипломом. То есть весь мой набор 1986 года поступления (причем мы все поступили сразу на второй курс), вся моя группа «2А» состояла из таких людей. И несколько лет это было характерной такой тенденцией.

Пришли 90-е годы. Поначалу тоже много людей — получивших светское образование, интеллигенция — надевали рясы, окончив семинарию или уже не окончив семинарию можно было это делать. Но потихоньку и этот поток иссяк, и к концу 90-х годов мейнстрим стал совсем другой.

Епископам такие люди нравились. Они привыкли к уставу, к дисциплине, к порядку. У них в порядке было с правильной, патриотической идеологией. Они хорошо находили общий язык с властью, с чиновниками. И поэтому огромное количество священников сегодня — это офицеры, бывшие отставники со свойственным им менталитетом.

Отсюда неизбежно конфликт между Ткачевым и Уминским (отец Андрей Ткачев — новый настоятель Храма Троицы в Хохлах, назначенный вместо отца Алексея Уминского. — «Новая»). Ткачев — бывший офицер, он выпускник Львовского военно-политического училища, а Уминский, что называется, из «эмгэушных», в широком смысле этого слова. Это расовый, просто расовый конфликт, я бы сказал. Это не просто частный политический или пастырский вопрос.

Начало 90-х годов — это золотое время для «университетских», когда мы многое пробовали менять в церкви. Дальше наши пути разошлись: кто-то инкорпорировался и предал «университетских». Это в том числе Цыпин, отец Владислав, зампредседателя церковного суда, это протоиерей Максим Козлов, глава учебного комитета патриархии, выпускник филфака МГУ, Владимир Вигилянский, когда-то известный журналист.

А кто-то попробовал сохранить университетские заветы. Тех, кто сохранил их, соответственно, последние годы тщательно выдавливают из церковной жизни или понуждают к полному молчанию и слиянию с коллективом. Но тон в этом коллективе задают уже товарищи офицеры.

Зоя Светова. Вы нарисовали действительно такой очень точный и для меня, например, неожиданный портрет. Я никогда об этом не думала, что теперь господа офицеры среди священников «правят бал»… А епископат РПЦ, там же существуют какие-то кланы? Или сейчас все поддерживают патриарха Кирилла?

Андрей Кураев. Кланы, как ни странно, существовали в советские времена, когда было огромное расхождение между рейтингами народной популярности и рейтингами административно-карьерной успешности. Я имею в виду судьбу митрополита Никодима Ротова, который считался преемником патриарха Алексия Первого. А потом, когда это не удалось, наверное, рассчитывал пережить и патриарха Пимена, и стать патриархом. Ну, умер довольно молодым — 49 лет, по-моему, от инфаркта. Знаменитая его смерть в Ватикане последовала. Так вот, он был человеком по-своему талантливым и в административном смысле. У него был талант дружбы с советскими чекистами и властями.

И когда, например, при Хрущеве была сделана ставка, что церковь должна ударными темпами отмирать, то эта цель достигалась очень легким способом. Не надо арестов, не надо уже репрессий, сталинщину забыли, а «вот давайте мы будем потихонечку выбивать руководящий состав епископата». И опять же, не путем арестов. Они будут, естественно, умирать от возраста, а мы не будем разрешать новые хиротонии (рукоположения епископов. — «Новая») молодых людей. Епархии будут постепенно укрупняться, управлять им будет тяжелее. Соответственно, будет больше поводов закрыть тот или иной храм. А со временем и просто, что называется, епископов станет слишком мало для их собственного воспроизводства. Вот такой был стратегический план.

И что, нашел Никодим выход? Он сказал: «Да, я понимаю задачи партии, я ей не противоречу. Но дело в том, что вы же хотите, чтобы церковь еще чем-то и помогала нашей советской власти на международной арене. Вот давайте договоримся так: да, куда-нибудь в Рязань мы не будем ставить нового епископа, присоединим к соседней, но нам очень нужен молодой, энергичный епископ для представительства где-то в Иерусалиме или в Антиохии, где-то в иностранном мире. Пошлем туда молодого архимандрита. Через год вопрос ставится так: «Слушайте, ну, понимаете, он там вынужден встречаться, вести диалоги с кардиналами, с епископами католическими, англиканскими и протестантскими, а он только священник. Ранг ниже, понимаете? Надо, чтобы он тоже был генералом. Можно мы его сделаем епископом? Но в России он не появится, он там будет все время служить. Говорят: «Ну, хорошо, ладно, пусть там где-нибудь в далекой Швейцарии или в Париже пусть такой будет».

Отправляли туда более-менее молодого епископа, а через пару лет вдруг выяснялось, что он что-то там не совсем правильно сказал, политику партии не понял, его надо наказать. Как наказать? Сослать в Сибирь. В итоге на Иркутской кафедре (она была единственной на всю Сибирь) оказывался. А потом начинал перемещаться по России. Вот это была методика Никодима. И, соответственно, он воспитал целую компанию епископов, которые были обязаны ему своей карьерой, выдвижением, которые разделяли с ним его взгляды и так далее. Это была мощная команда, а поскольку они старт получали через конкурирующую деятельность, это вызывало недовольство монахов. И поэтому им противостояла так называемая лаврская группа епископов, которые шли традиционным путем, они выходцы из монастыря. А монастырь был, по сути, один в Российской Федерации — Троице-Сергиева лавра.

Вот «лаврская группа» противостояла «никодимовской». Вот поэтому какая-то интрига здесь была. Интересно, что патриарх Алексий Второй — при том, что он выпускник Ленинградской академии и вроде бы должен быть «никодимовским» — Никодима терпеть не мог. Они были конкурентами еще в Синоде даже в 60-е годы.

Но опять здесь сложность: сами «никодимовцы» считали его предателем. На его похороны Кирилл не приехал, потому что понимал, что уже звезда Никодима закатилась. Поэтому лучше никак не заявлять никакую свою идентичность. Ну вот этой группы нет уже.

Вера Челищева. Как вы думаете, что будет дальше? Продолжатся ли эти репрессии в отношении священнослужителей, которые не читают «молитву за Святую Русь»? По-моему, уже никого не осталось в России…

Андрей Кураев. Нечего продолжать. Эти же репрессии, они же ведь не случайные — и в случае с отцом Иоанном Ковалем, и в случае со мной. И как бы священники себя со мной не отождествляли, говорили: но это Кураев, он выскочка, он без конца на арене и так далее. Я был слишком своеобразен, со мной священники и попы не могли себя никак отождествлять. А вот, скажем, случай с отцом Иваном Ковалем, который первым был год назад наказан за не чтение этой молитвы… И случай с отцом Алексеем Уминским… Максимально безжалостные, максимально публичные разборки, и это явно такое демонстративное наказание, чтобы все остальные поняли, что никого не жалко. Никакие заслуги не принимаются во внимание. Никакая там многодетность, а ведь у Иоанна Коваля шестеро детей. На жалость не берите! Ни тысячи прихожан — это все не имеет никакого значения. Молитву какую-то не прочитал, одну фразу пропустил — всё.

Соответственно, я думаю, что масса духовенства это услышала. И даже если посмотреть внимательно: из тех священников, которые в первые дни специальной военной операции подписали «письмо за мир», а там где-то около 300 подписей… Заметьте, что имена 95% из них больше никак не звучали.

Я думаю, что просто уже некого наказывать.

Зоя Светова. Да уже некого наказывать… Спасибо, отец Андрей! Вы слушали наш подкаст «Совещательная комната». Мы записываем его 12 января, в тот день, когда якобы продолжается церковный суд над отцом Алексеем Уминским. Я говорю «якобы», потому что этот суд проходит в атмосфере секретности. Но отец Андрей нам объяснил, что, скорее всего, отца Алексея Уминского могут лишить сана.

Спасибо большое, отец Андрей, мне кажется, очень важно, что вы объяснили, что же это за такая «молитва о Святой Руси» в XXI веке в России, за которую священников вдруг запрещают в служении. Вы рассказали нам, кто эти священники, которые сейчас в Русской православной церкви «правят бал». И мы понимаем, что это не отец Алексей Уминский и не протодиакон Андрей Кураев, а совершенно другие люди. Но мы, верующие, конечно, ходим в церковь, не к патриарху Кириллу, это я говорю о себе лично. Мы ходим в церковь к Господу Богу, и я лично буду продолжать туда ходить. Слушатйте наш подкаст на Apple podkast, на YouTube, ставьте лайки, пишите комментарии. Всем пока!