Большинство читателей, скорее всего, уже знают о решении издательства АСТ перестать публиковать книги Бориса Акунина и Дмитрия Быкова* — как и о решении примкнувших к нему «Читай-города — Буквоеда» и «Литреса» перестать эти книги продавать. Наша субботняя рубрика о литературе и диктатуре никак не могла пройти мимо этого события. Поскольку один из очень злободневных романов Дмитрия Быкова мы уже вспоминали, уделим сегодня внимание Борису Акунину — и одной из книг фандоринского цикла, которая, по общему мнению, является лучшей, а по-моему, еще и самой актуальной. Перечитаем «Статского советника».
На всякий случай напомню сюжет. 1891 год, статский советник Фандорин расследует убийство генерал-губернатора Храпова. По пути в Москву Храпова «казнила» «боевая группа» социалистов-революционеров (сокращенно БГ), причем убийца представился не кем иным, как Эрастом Фандориным. О том, что статский советник отвечает за безопасность генерал-губернатора, знал только узкий круг «своих» — приходится искать крысу. Вдобавок ко всем прочим сложностям в Москву прибывает звезда петербургского сыска князь Пожарский, и Фандорину во что бы то ни стало нужно раскрыть дело раньше него.
Параллельно рассказывается о тяжелых буднях «боевой группы»: люди гибнут, финансирования нет, постоянно приходится метаться между конспиративными квартирами, спасаясь от ареста. Единственная помощь ниоткуда, которую получают замученные подпольщики, — это записки от неизвестного ТГ, который очень точно информирует их о местонахождении нужных людей и о важных операциях. Правда, как оказывается позже, именно этот самый ТГ становится главным виновником массовых смертей и провала группы.
Революционеры, как и положено, на все готовы ради благой цели, которая состоит не в терактах и убийствах, а в торжестве справедливости, в свободе, которой обделило их государство.
И вот главная трагедия романа: убийцами и террористами людей делает совсем не плохое воспитание или врожденная склонность к злу — а несвобода.
У каждого из членов «БГ» своя история прихода к философии политического террора, но каждая из историй сводится примерно к следующему: герой хотел нормальной, полноценной жизни и самореализации — но эту жизнь у него отняло государство: запретило, посадило, сослало, убило, отобрало принадлежащее по праву. И в условиях полного социального бессилия, в условиях беспросветной тупости и злобы для каждого открывается единственный возможный способ вернуть себе права — ответить насилием на насилие.
Философия революционеров, в общем, проста, и в романе ее выражает глава «БГ» Грин:
«Чтобы не загнить, не затянуться ряской, общество нуждается в периодическом взбалтывании, имя которому революция. Передовые нации — те, которые прошли через эту болезненную, но необходимую операцию, — и чем раньше, тем лучше. Класс, слишком долго находящийся наверху, мертвеет, как ороговевшая кожа, от этого поры страны закупориваются, и в обществе нарастает удушье, производящее бессмысленность и произвол. Государство ветшает, как давно не ремонтированный дом, и если процесс разрушения зашел слишком далеко, подпирать и латать гнилую постройку нецелесообразно. Нужно ее спалить, и на пепелище выстроить новый дом, крепкий и светлый.
Но сами по себе пожары не происходят. Нужны люди, согласные взять на себя роль спички, которая, сгорев, даст начало большому огню. При одной мысли о такой судьбе захватывало дух. Грин соглашался стать спичкой и сгореть, но понимал, что одного согласия мало.
Требовались стальная воля, богатырская сила, безупречная чистота».
Вот и получается, что насилие вынуждены применять хорошие, готовые на самопожертвование люди, оказавшиеся в плохих обстоятельствах, — люди, из которых несвобода выковала стальные клинки и Иглы (прозвище одной из участниц группы). И это, как говорит Фандорин, «…вечная беда России. Все в ней перепутано. Добро защищают дураки и мерзавцы, злу служат мученики и герои».
А над всем этим княжит Пожарский, который (спойлер) как раз и оказывается тем самым ТГ:
«Означает «третий радующийся», по-латыни — «терциус гауденс». Смысл шутки, я надеюсь, понятен? Полиция истребляет вас, вы истребляете тех, кто мне мешает, а я смотрю на ваши забавы и радуюсь. По-моему, остроумно».
В знаменитом фильме по «Статскому советнику» 2005 года аббревиатура ТГ заменена еще более издевательской СДД — «Сожрите Друг Друга».
В этом весь Пожарский — обычная фигура разряда «и нашим, и вашим», объясняющий свое двуличие все тем же служением высокой цели (он тоже, естественно, работает на благо Родины). В его собственных глазах он, Пожарский, — единственный человек, который действительно может спасти Россию:
«Потому что я умен, смел и лишен сантиментов. Мои враги многочисленны и сильны: с одной стороны, фанатики бунта, с другой — тупые и косные боровы в генеральских мундирах».
А сам он, по этой философии, — тонкий заслон между теми и другими, фильтр, пытающийся сделать так, чтобы воздух России очистился. Суть служения этой идее формулируется просто, прагматично, не по-интеллигентски:
«— С чего вы взяли, юноша, что государство — это справедливость и чистота? — благодушно усмехнулся Пожарский. — <…> Наше государство несправедливо и нечисто. Но лучше такое, чем бунт, кровь и хаос. Медленно, неохотно общество становится чуть-чуть чище, чуть-чуть презентабельней. На это уходят века. А революция отшвырнет его назад, к Ивану Грозному. Справедливости все равно не будет, только появятся новые разбойники, и опять у них будет все, а у остальных ничего. Мы с вами, поручик, золотари. Чистим отхожие места, чтобы дерьмо на улицу не хлынуло. А если вы пачкаться не желаете, то снимайте синий мундир и ищите другую профессию. Это я вам не угрожаю, добрый совет даю».
И вот здесь возникает вопрос: так какая из стратегий выживания в таком государстве — государстве, держащемся на принципе «С-Д-Д», — верна? Стратегия «благородного мужа» Фандорина, который сосредоточен на себе, на сохранности собственной чести, на соблюдении внутренней доктрины? Или стратегия его «брата-близнеца» (по типу, не по крови) Грина, тоже сделавшего из себя самурая, у которого нет цели, только путь? Или стратегия не обремененного чистоплюйством Пожарского, который не боится испачкаться?
Как многие, наверное, помнят, в фильме Пожарского чрезвычайно органично сыграл Никита Михалков — который теперь, кажется, страшно недоволен тем, что романы Акунина экранизируют. Возможно, многие помнят и то, что по его инициативе концовка фильма была изменена: по тексту Фандорин должен был последовать «доброму совету» — снять мундир и отказаться служить государству, которое действует такими методами.
Михалков настоял, чтобы Фандорин, выставив некоторые условия, послужить согласился — власть на своем месте, а он на своем. Вот только то, что этот путь ведет в тупик, Акунин, по его собственным словам, понял еще до выхода фильма.
Кадр из фильма «Статский советник»
К чему приводит отсутствие страха испачкаться, Михалков слишком наглядно показал на личном примере. Вообще, экранизация «Статского советника» на многих исполнителей надела такие маски, которые они продолжают носить даже сейчас — особенно сейчас. Тем очевиднее сила и точность акунинского романа — и тем острее встает вопрос о том, какая из стратегий выживания правильна.
Ясно одно: насилие, от какой бы из сторон оно ни исходило, порождает ответное насилие. Зло порождает зло — и при этом искореняет само себя. А что с этим делать — бороться за добро, играть по правилам зла или пытаться сохранить себя и ждать, пока это зло сожрет друг друга, — каждый выбирает для себя сам:
«Выбирай, Эраст: или играешь со мной, по моим правилам, или выставляешь себя дураком. Впрочем, есть и третий путь, который, возможно, подходит тебе более всего. Промолчи и тихо уйди в отставку. По крайней мере, сохранишь достоинство, которое тебе так дорого. Так что ты выбираешь? Играешь, дуришь или молчишь?»
— Глеб Георгиевич, а не п-противно? Побуждать мать к доносительству на собственного сына?
Пожарский ответил не сразу, а когда заговорил, тон утратил шутливость и стал другим — серьезным, немного усталым.
— Вы, господин Фандорин, производите впечатление умного, зрелого человека. Неужто вы, подобно вчерашнему розовощекому офицерику, не понимаете, что нам сейчас не до чистоплюйства? Вы разве не видите, что идет самая настоящая война?
— Вижу. Конечно, вижу, — горячо сказал статский советник. — Но и на войне есть правила. А за шпионаж с использованием вероломства на войне принято вешать.
— Это не та война, в которой применимы правила, — с не меньшей убежденностью возразил князь. — Воюют не две европейские державы. Нет, Эраст Петрович. Идет дикая, исконная война порядка с хаосом, Запада с Востоком, христианского рыцарства с мамаевой ордой. На этой войне не высылают парламентеров, не подписывают конвенций, не отпускают под честное слово. Здесь воюют по всей безжалостной азиатской науке с заливанием раскаленного свинца в глотку, сдиранием кожи и избиением младенцев. Про то, как облили серной кислотой агента Шверубовича, слыхали? А про убийство генерала фон Гейнкеля? Подорвали весь дом, а в нем кроме самого генерала — кстати говоря, изрядного мерзавца — жена, трое детей, слуги. Выжила только младшая девочка, семи лет, ее выбросило взрывной волной с балкона. Переломило позвоночник и размозжило ножку, так что пришлось отрезать. Как вам такая война?
— И вы, охранитель общества, готовы воевать на подобных условиях? Отвечать теми же методами? — потрясенно спросил Фандорин.
— А что, прикажете капитулировать? Чтобы взбесившиеся толпы жгли дома и поднимали на вилы лучших людей России? Чтобы доморощенные Робеспьеры залили города кровью? Чтобы наша держава стала пугалом для человечества и откатилась на триста лет назад? Я, Эраст Петрович, не люблю патетики, но скажу вам так. Мы — тонкий заслон, сдерживающий злобную, тупую стихию. Прорвет она заслон, и ничто ее уже не остановит. За нами никого нет. Только дамы в шляпках, старухи в чепцах, тургеневские барышни да дети в матросках — маленький, пристойный мир, который возник на скифских просторах менее ста лет назад благодаря прекраснодушию Александра Благословенного.
* * *
Грин подошел к пареньку, неловко положил ему руку на плечо и попробовал подоходчивей объяснить то, о чем сам не раз думал:
— Понять нужно. Это война. Мы воюем. Там, на той стороне, всякие люди есть. Бывает, что добрые, хорошие, честные. Но на них другой мундир, и значит, они враги. Вот все Бородино, Бородино. Скажи-ка, дядя. Помнишь, да? Там ведь стреляли, не думали, в хорошего или в плохого. Француз — значит, пали. Не Москва ль за нами. А тут враги похуже, чем просто французы. Жалеть нельзя. То есть можно и даже нужно, но не сейчас. Потом. Сначала победить, потом жалеть.
В голове все выходило убедительно, а вслух не очень.
Снегирь вскинулся:
— Я про войну понимаю. И про врагов. Они отца повесили, мать погубили. Но гимназист-то с дамой этой при чем? Когда воюют, ведь мирных жителей не убивают?
— Нарочно не убивают. Но если пушка выстрелила, кто знает, куда попадет снаряд. Может, что и в чей-то дом. Это плохо, это жалко, но это война. — Грин стиснул пальцы в кулак, чтобы фразы не сжимались комками, — иначе Снегирь так и не поймет. — Разве они наших гражданских жалеют? Мы хоть по ошибке, ненарочно. Вот ты говоришь, мать. За что ее в каземате сгубили? За то, что отца твоего любила. А что они делают каждый день, год за годом, век за веком, с народом? Обирают, морят голодом, унижают, держат в свинстве.
На это Снегирь ничего говорить не стал, но Грин видел, что разговор не окончен. Ладно, еще будет время.
* Внесен властями РФ в реестр «иностранных агентов».
