В какой-то точке насилие перестанет восприниматься как оправданное и допустимое даже в целом лояльными режиму гражданами. Поэтому, с одной стороны, тоталитарный режим не афиширует наиболее одиозные эксцессы правоприменителей, а с другой — нуждается в пропаганде насилия, чтобы посеять страх.

Как устроено производство государственного страха? Заявителем повестки насилия, хотя и далеко не главным его исполнителем, становится законодатель. Два законопроекта, внесенные в Госдуму 28 февраля и 1 марта, позволяют увидеть, что происходит в этой отправной точке, как и для чего это делается.

Записка к проекту поясняет, что это несправедливо по отношению к полицейским, так как служба в других правоохранительных органах, согласно исчерпывающему перечню статьи 63, наказание не усугубляет.

Такое вопиющее неравенство можно было бы ликвидировать и другим путем — например, дополнив статью 63 УК пунктами «п, р, с, т…» касательно сотрудников прокуратуры, Росгвардии, да даже и судов. Но это было бы не в законодательном тренде насилия.

Юридический смысл грядущего закона будет равен нулю: кроме Общей части УК, к которой относится статья 63, отягчающие обстоятельства в виде оговорки «с использованием должностных полномочий» и аналогичных по смыслу включаются в конкретные статьи Специальной части УК и де-юре будут по-прежнему действовать. Но нельзя сказать, что новация никак не повлияет на правоприменительную практику: для судей, как и для потенциально подсудимых «сотрудников органов внутренних дел», это не юридическая норма, а политическая установка: «Смелей, этим можно!»

Это уже второе изменение с тех пор, как эти составы появились в УК и КоАП в марте прошлого года: сначала они касались только вооруженных сил, затем были распространены на другие «государственные органы РФ, выполняющие свои полномочия за пределами территории РФ», а теперь будут относиться, по-видимому, главным образом к ЧВК (которые, согласно тому же УК РФ, вообще-то находятся вне закона — статья 208, от восьми лет и выше).

Особого юридического смысла в этих предложениях тоже не видно. Под «дискредитацией» в смысле статей 20.3.3 КоАП и 280.3 УК (то же самое, но повторно) суды на практике и сегодня понимают любые пацифистские высказывания, чаще всего никак не связанные с «вооруженными силами», а не то что с ЧВК. Вообразить реальную «дискредитацию», допустим, школьников, изготовляющих «окопные свечи» на уроках труда, не получается. Если случаи применения этих обновленных статей и появятся, то за «деяния», которые по сложившейся практике наказуемы и в рамках действующих составов.

Отнесение части 1 статьи 207.3 УК к преступлениям средней тяжести, что вытекает из предложения увеличить максимальный срок наказания по ней до 5 лет, позволит следствию требовать заключения обвиняемых под стражу по признаку тяжести «содеянного». Но так чаще всего происходит и сейчас: «мотивы политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды» позволяют сразу вменять часть вторую этой статьи. Об увеличении до 6 лет срока давности (это также следует из повышения планки наказания) пока рассуждать можно лишь абстрактно: никто не знает, что через год будет с самой этой Думой.

При этом сообщать, что в составе ЧВК в СВО участвуют осужденные, при наличии доказательств по-прежнему де-юре будет ненаказуемо: это не образует «распространения под видом достоверных сообщений заведомо ложной информации». Но так по тексту, а ведь он не гарантирует собственного применения: в таком виде Дума ниспосылает «правоприменителям» не закон, а делегирует произвол.

Проект № 218171-8 о «пригожинских поправках» изначально был внесен с поправками к другой статье УК — о незаконном проникновении на охраняемый объект. По логике законодательного процесса новый смысл старой инициативы должен возвращать ее в первое чтение, но это мелочи, «практика», и такое происходит в Думе не впервые с начала СВО.

Есть ли тогда смысл в очередных потугах Думы? Есть, но не юридический, а политический — понимая политику по Карлу Шмитту, считавшему ее сутью разделение на «друзей» и «врагов». Беспрестанное внесение законодательных новаций строго репрессивной направленности структурирует так понимаемое поле политики, выделяя новые категории «врагов народа», деля их на ранги — от «клеветников» до «террористов». С этой точки зрения логично, что инициатива СПЧ возвести в закон категорию «предателей» пока, видимо, не встретила понимания со стороны тех, кто руководит процессом из-за кулис Федерального собрания, — что ж всех одним миром мазать: неубедительно и неинтересно.

В так структурированном поле политического сознания сами собой выстраиваются иерархия и логистика легитимного и квазилегитимного насилия. Дума становится генератором туманных норм-сигналов страха, широко транслируемых «СМИ» еще до их ввода в действие, а центр тяжести переносится на уровень правоприменения, то есть на расправу с «врагами».

Новации ничего не говорят об этом вслух, но допускают и стимулируют насилие в квазилегальных формах: в виде ухудшения условий содержания для осужденных, имевших неосторожность высказаться против СВО, незаконной мобилизации, увольнений с работы, отъема имущества втихую «под предлогом», отчисления из вузов, запрета выступлений, вычеркивания из афиш, вызовов к директору родителей неправильных учеников и просто травли и улюлюканья со стороны «патриотов».

Конечно, всем от мала до велика страшно — так на то и расчет.

Парализующей «пропагандой» становится сама законодательная деятельность, а традиционное телевизионное сопровождение предлагает индульгенцию лояльности и торгует, как наркотиком, лекарством от всероссийского страха.

Тоталитарный режим не может оставаться в легальном поле, так как стремится проникнуть глубже уровня формального фиксируемого поведения и даже сознания законопослушных адресатов. Он хочет завладеть уровнем их подсознания, квазиправо тут транслирует внушения некоего верховного гипнотизера: вот этим, лояльным, все дозволено, а тем, у кого может мелькнуть хотя бы мысль о неповиновении, можно только трястись и ссать. Остальное (реальное насилие) остается где-то за кадром, но все понимают — лучше туда, за кадр, не заглядывать.

Таково наблюдаемое поле как бы легальности, а что происходит в поле легитимности, куда в какой-то мере может заглянуть только опытный социолог? Ханна Арендт в работе «О насилии» разделяет понятия власти и «авторитета». Власть часто нуждается в насилии ради самосохранения, а для авторитета оно, наоборот, гибельно. Арендт приводит пример: отец утрачивает авторитет перед сыном двумя путями: когда пускается в споры и когда наказывает. Насилие не есть аргумент, и в обоих случаях отец оказывается с сыном как бы на равных: тот получает право давать его действиям собственную оценку.

У нынешней российской власти не очень богато с аргументами в пользу СВО. Чем хуже выходит спорить с несогласными, тем чаще и жестче применяется наказание. А остальные думают. О чем они думают? Восемь лет за слова, не за убийство — это вообще-то нормально? Фактически лишать шестиклассницу свободы, отправляя ее за детский рисунок в детдом, — нормально? (Кажется, пока это у них не вышло, но это лишь подкрепляет мысль об эксцессах, которые не должны попадать на телеэкраны.)