Никита Уваров подал апелляционную жалобу на оглашенный 10 февраля приговор, попросив отменить его и вынести новый — оправдательный в части 205.3 УК, настаивая на том, что никакого обучения с целью совершения теракта не было. Также в интересах сына подала жалобу его мать Анна Уварова, и 21 февраля отправлена апелляционная жалоба от защитника Уварова Владимира Васина.

Уваров сидит в СИЗО-5 Канска (это Красноярский край), оспаривает он приговор 1-го Восточного окружного военного суда (это Хабаровск), а жалобы через этот суд подаются в подмосковную Власиху — в Апелляционный военный суд. Дело стало всероссийским не только по географическим причинам — и резонанс от него стал федеральным, страна вдруг в какой-то, пусть краткий, миг заметила город Канск и в нем, в тюрьме, мальчика Никиту.

В первой апелляционной жалобе (редакция располагает ее текстом) Никита называет приговор необоснованным, несправедливым, ошибочным в части выводов и квалификации. Подробно останавливается на четырех ключевых моментах.

1. При задержании 6 июня 2020 года у него и его друзей изъяли телефоны, и это изъятие не было оформлено протоколом. Об этом говорилось в суде. Однако в приговоре «суд делает ошибочный вывод о законности данного изъятия».
2. С 6 на 7 июня 2020 года у детей взяты объяснения. «Суд подробно расписывает объяснения М. и А., указывающих на мою главенствующую роль в компании, беря их в учет при формировании выводов. Однако мои объяснения отсутствуют в приговоре, в которых я указывал, что я и мои друзья М. и А. не планировали и не имели такой цели, как обучение с целью совершения террористического акта. […] Признательные показания в объяснениях М. и А., а также обвинение в мой адрес были получены под давлением сотрудников правоохранительных органов и как итог — две явки. Суд в приговоре исключил явки (так как они были взяты с нарушением установленных норм УПК), но при этом учитывает их при определении вида наказания».
3. Суд признал взрывотехнические судэкспертизы допустимыми доказательствами, однако в ходе судебного заседания установлен ряд их недостатков (отсутствие материальных объектов при исследовании, не указаны методики и методы, которыми пользовались эксперты и т.д.). Суд в приговоре не дает характеристики данным обстоятельствам.
4. Также суд не дает оценки переписке в соцсетях, в которой следствие усмотрело обучение с целью совершения теракта.

Дополнения к жалобе будут предоставлены после ознакомления с протоколом судебного заседания.

Анна Уварова в своей жалобе пишет: «…В случае с моим сыном, чье, по предположению следователей и сотрудников ФСБ, преступление было предотвращено, считаю, что вина не была доказана как в ходе следственных действий, так и на суде. Считаю, что все обвинение держится на явках с повинной двух других подсудимых, а все остальные доказательства добыты с многочисленными нарушениями и ошибками, что и пыталась сторона защиты доказать в суде. Хоть суд не позволил стороне защиты доказать невиновность подсудимого, отказав во многих заявленных ходатайствах, которые могли бы оправдать моего сына, считаю, что мы все же смогли указать суду на ошибочное обвинение несовершеннолетних подсудимых. Но в приговоре написано обратное».

Действительно, если смотреть на приговор (копия предоставлена «Новой» родственниками Уварова) не с юридических позиций, а сугубо человеческих, первое, что впечатляет — то, что суд исключил из доказательств явки с повинной двух фигурантов (даже не потому, что дети сами от них отказались, а из-за того, что явки произошли с нарушениями УПК). Однако точно те же слова, повторенные тогда же детьми не в явке, а в объяснениях — у этих бумаг разное юридическое значение — суд учел. И выстроил на них, на этом зыбком основании, приговор. Формализм? Казуистика? Дети были одни и те же, испуганные задержанием, обещанием тюрьмы, всем этим антуражем. Говорили одно и то же. Повторяли под видеозапись то, что им распечатали. Но — вот тут учитываем, а тут нет. Тут у детей был один статус, а вот там уже совсем другой.

И что? Что это меняло для смятенных, устрашенных детей? Почему такая выборка их слов, не другая?

Они и сейчас, спустя полтора года, не в полной мере осознают, что с ними произошло и все еще происходит — и не потому, что тупые, напротив; сама их сущность, похоже, не позволяет им вникать в эту механику до конца, ставит им заслоны, чтобы они в жизни не разуверились бесповоротно.

Из жалобы Никиты: «В судебном заседании в ходе допросов несовершеннолетних подозреваемых и наших законных представителей все указывали на давление со стороны сотрудников правоохранительных органов (многочасовые допросы без перерывов, повторение одного и того же вопроса, если опрашиваемый отвечал не удобно для следствия, запугивание и угрозы заключением в СИЗО)».

О методах и практиках, применявшихся в деле канских подростков в первые три дня, «Новая» на протяжении полутора лет писала не раз — со слов фигурантов дела и адвокатов. Позже о том же говорили в суде. Защитники подали (безрезультатно) десятки ходатайств о признании недопустимыми начальных показаний подростков в качестве подозреваемых из-за существенных нарушений УПК: допросы проходили без обязательных адвоката/педагога, без разъяснения прав, заканчивались глубокой ночью или уже утром (хотя допрос несовершеннолетнего не может продолжаться без перерыва более двух часов, а в общей сложности более четырех часов в день); показания записывались не дословно, следствие формулировало самостоятельно, многократно задавало одни и те же вопросы (что создавало психологическое давление), задавало наводящие вопросы (сами в себе содержат ответ и тоже запрещены), детей постоянно стращали в СИЗО.

Средняя скорость печати владеющего навыком слепого десятипальцевого набора составляет 160–260 знаков в минуту. Скорость, с которой печатала текст, например, одна из канских следователей, составляет не менее 282 знаков в минуту. А ведь она еще должна была разъяснять права и обязанности, объявлять, кто в чем подозревается, задавать вопросы — иначе какой это допрос. В судебном заседании (если читать личные записи участников процесса) одну из виртуозов канского следствия спросили: может, она специальные курсы заканчивала?

Замечание по этому поводу суд также отверг.

Небрежность в обращении с УПК, может, и не удивляла бы, если бы речь не шла о «политических» детях, о «мыслепреступлениях» — неужели канские следователи и оперативники не понимали, что это за дело получается и какие оно будет иметь последствия? Можно предполагать, почему «взрывотехнические экспертизы» обошлись исследованием лишь слов, а не веществ и устройств, не чего-то материального — возможно, так для следствия было удобнее, но почему проводились допросы — без адвоката, без педагога (запрошенный защитой биллинг телефона педагога, уверявшего, что она присутствовала на допросах, показал, что это не так), обыски — без понятых, изъятия — без протоколов? Почему протоколы от трех разных, судя по фамилиям и званиям, оперуполномоченных ФСБ совпадают у них слово в слово, включая особенности орфографии и пунктуации?

Нет ответа. В том числе и в приговоре ответа нет.

Анна Уварова, помимо прочего, пишет в жалобе на приговор: «По факту давления со стороны следствия на всех подсудимых, а также применения физической силы по отношению к моему сыну прокурор ходатайствовала о проверке. […] Я считаю, что сторона защиты смогла доказать и эти нарушения, а также изначально сторона защиты заявляла о проведении независимой проверки органами, не относящимися к Красноярскому краю, а с другого региона, на что суд отказал. В результате проверки, конечно же, не установлены нарушения со стороны органов, в возбуждении уголовных дел отказано».

Сейчас дело канских подростков — это вот что: адекватное поведение Уварова и других — заметьте, они не отрицают ни своей болтовни в соцсетях, ни экспериментов со взрывчатыми веществами, они согласны с тем, что должны быть за это наказаны, Никита, его мать и его адвокат просят пересмотреть приговор только в части статьи о терроризме. Это честная позиция.

А с другой стороны, очевидно, произошла утрата меры. Подчеркну: если общество не знало и не хотело знать ничего о канском деле, обесценивая и извращая его россказнями о «Майнкрафте», то руководство спецслужб с самого начала прекрасно осведомлено о его сути — оно запрашивало материалы. И тем не менее детям решили ответить показательно беспощадно. Это, конечно, не «сумасшедший с бритвою в руке», это поэт сказал про судьбу, не про конкретных людей, но — мера утрачена и ими. И не только по отношению к одному в далекой сибирской тюрьме ребенку.

Такая асимметричность — симптом (и частично причина) подступающего бессилия.