«У них семьи, у них дети, у них нет выбора»

Грамотеино, где произошла трагедия, находится в 20 минутах езды от Белова. С виду поселок выглядит так, будто и не было никакой аварии на шахте, самой крупной в Кузбассе за последние 11 лет. Двое мальчишек зацепились за лестницу проезжающей мимо пожарной машины. Катятся по снегу, скользят ботинками. Громко, заливисто смеются. Рядом с хулиганами, высунув язык, бежит бродячий пес.

В продуктовом магазине — очередь. Две интеллигентные пенсионерки в меховых шапках, затарившись продуктами, решают взять по латте в кофемашине, стоящей рядом с кассами. Обсуждают последние новости:

— Столько нарушений обнаружили!

— А про директора были очень хорошие отзывы…

— Ужас!

— Не ужас — они спаслись так. Конечно, у кого руки поломаны, кому пальцы оторвало… Но если бы свет выключился, наверное, было бы еще больше жертв.

Я замечаю возле кофемашины бланк учета зерна. В первой графе стоит подпись: «Пиялкина». Знакомая фамилия…

Одним из погибших шахтеров был 55-летний Борис Пиялкин. Его жена — учительница химии Инна Пиялкина — на второй день после трагедии общалась с журналистами возле шахты. Она рассказала, что за полторы недели до взрыва в лаве был пожар. Руководство шахты никаких мер безопасности, по ее словам, не предприняло.

(А в магазине, видимо, работает их родственница — в маленьком Грамотеино все немного родственники.)

Рядом с магазином, на Аллее шахтерской славы, находится скромный мемориал, который грамотеинцы стихийно обустроили на второй день после аварии. Тогда же почтить память погибших приезжал и губернатор Кузбасса Сергей Цивилев. На выходных, как рассказывают беловчане, «была целая аллея народу».

Но в понедельник нет никого.

На плитах лежат небольшие стопки замерзших гвоздик, лампадки уже не горят. В центре аллеи, возле стелы «Слава горняцкому труду», две женщины с раскрасневшимися лицами отбивают лопатами лед с постамента. Это — учительница физкультуры и педагог-организатор из местной школы. Обеих зовут Татьянами: одна Ильинична, вторая Александровна, «творческий союз». Каждую среду и пятницу вместе с учениками они приходят сюда на субботник.

— Это у нас закон, наша волонтерская обязанность, — с гордостью говорит Татьяна Ильинична. — У нас есть дни героев в классные часы. Мы всегда на них приводим наших кузбассовцев. Они тоже герои, не только Суворов и Кутузов.

Мы спрашиваем, что учительницы рассказывали детям про аварию на «Листвяжной».

— Говорить пока нечего, — делает паузу Татьяна Ильинична. — Все молчат. Каждый думает про себя. Что чувствуем? Плачем, да и все. У двух детей отцы погибли.

— Как думаете, пойдут ребята после такой трагедии работать в шахту? Не боятся теперь?

— Они без этого свою жизнь не представляют. Кто родился в семьях шахтеров, они ими и будут. Мы когда с 11-м классом на профориентацию в шахту ездили, они говорили, что хотят пойти в эту профессию, чтобы что-нибудь новое, безопасное придумать. Но чтобы бояться — я не слышала. У нас всё кругом в шахтах и разрезах. Если «Листвяжную» закроют, куда мужики пойдут? У них семьи, у них дети, у них нет выбора. Кому еще они нужны?

— У меня лично сын хочет на спасателя пойти, как раз 9-й класс заканчивает, — подхватывает разговор Татьяна Александровна.

— Вам не страшно за него?

— Страшно. Но если он туда хочет, что я могу сделать? Он привык физически работать, выносливый. Хочет быть всегда наготове, на экстриме.

Учительницы усердно колотят лед, но одними лопатами не управиться. Только что подошедший учитель физкультуры Виктор Николаевич начинает их журить: «Ну что вы, соли жалко было купить две пачки? В армии на плацу насыпали — через полчаса ничего не было».

— А у меня и карты нет, и денег на ней нет. Жду завтрашнего аванса. А может, в столовой соль есть? — Татьяна Ильинична звонит в школу. Переговорив, добавляет: — Вообще, зайди сейчас в любой магазин — там без разговоров дадут, даже не сомневаюсь.

С солью работа действительно идет бодрее.

— Самое тяжелое — узнать, что в шахте оказался твой родственник, — отвлекается от колки льда Татьяна Александровна. — Моему мужу повезло. Шахтеры же в определенное время спускаются. А ему говорят: не торопись, надо документы доделать, пойдешь с другой сменой.

— Мне рассказывали: мужчина один подменился, надо было ему куда-то. Ангел-хранитель защитил, — говорит Татьяна Ильинична.

— Немыслимо!

— А вот сосед у меня… Женился — жена сбежала. Один дочку воспитывал. Такой правдолюб, чудо-человек. Казалось бы, хорошая миссия дана. Нет — погиб.

«Кому нужен работник, который угля не добудет?»

Семьи жертв трагедии на шахте «Листвяжная» тихо горюют по домам. Женщины плачут. Мужчины плачут. Пьют. За тех, кто утратил мужа, отца, брата, осторожно говорят их родственники и друзья. Благодаря их словам многое вскрылось в первые дни после трагедии.

Например, то, что о превышении допустимого уровня метана знали, кажется, чуть ли не все работники шахты. Горняки рассказывали, будто бы сами по распоряжению администрации проклеивали газоанализаторы изнутри двусторонним скотчем. Воздух в них не поступал, и показатели сбивались (позднее пресс-служба «Листвяжной» сообщила, что шахтеры не могли вмешаться в работу датчиков, потому что вскрыть их без специального ключа невозможно).

Я спрашиваю у шахтеров, пробовали ли они куда-то жаловаться на нарушения? В ответ многие смеются. Как же тогда они соглашались спускаться в шахту, зная о нарушениях?

— Чтобы прокормить семью, — отвечает мне 37-летний шахтер Александр Ильчук. Муж его сестры Татьяны — 35-летний Антон Трофимов — погиб на шахте. После этого Ильчук пообещал, что «будет всю правду говорить открыто».

В чем же правда?

«Кому такой работник нужен? Который остановится, угля не добудет, нагреет начальника».

По данным пресс-службы «Листвяжной», зарабатывают горняки в среднем около 90 тысяч рублей. Шахтеры, опрошенные «Новой», называли суммы существенно ниже. Например, Антон Трофимов, по словам Ильчука, зарабатывал около 70 тысяч рублей. Это неплохая зарплата с учетом того, что в среднем в Кузбассе, по данным Росстата за 2021 год, люди получают около 47 тысяч рублей.

Но на многое ли хватало этих денег?

У Трофимова было трое детей, младшему — годик. Недавно семья купила дом в кредит. Я попросила Ильчука описать семейный бюджет Татьяны и Антона. Тот ответил коротко:

— Она в декрете. 20 тысяч за дом отдавали. Это все, что я могу сказать.

Цена молчания

Я замечаю, что некоторые родственники пострадавших, которые изначально были расположены к разговору, через несколько дней после аварии закрылись. Один из героев «Новой» потребовал снять материал о нем на следующий день после публикации — без объяснения причин.

Нам, журналистам, открыто и прямо запретили общаться с пострадавшими в больницах. В пресс-службе администрации правительства Кузбасса (АПК) сначала объяснили запрет «категорическим приказом Минздрава Российской Федерации» и намерением «не превращать пациентов в клоунов». После того как я попросила показать соответствующий документ, мне сообщили: «Коллега ошибся. Подобного приказа нет. К пострадавшим не пускают по рекомендации врачей».

Официально ничего не известно и о похоронах тех, кого удалось достать из-под земли. На настойчивые вопросы прессы в АПК отвечают: «Информацию о похоронах выдадим всем единовременно».

Но журналисты узнают о похоронах только задним числом.

***

В деле о взрыве на «Листвяжной» сейчас пять фигурантов. Среди них — 47-летний директор шахты Сергей Махраков. В 2021 году он победил в номинации «Директор шахты — 2021» областного конкурса «Кузбасс — угольное сердце России». Сейчас его обвиняют в нарушении требований промышленной безопасности опасных производственных объектов, повлекшем по неосторожности смерть двух и более лиц (ч. 3 ст. 217 УК). По этой же статье уголовное дело возбуждено против первого зама Махракова Андрея Молоствова и начальника участка Сергея Герасименка. Вячеслав Семыкин и Сергей Винокуров, государственные инспекторы Беловского территориального отдела Сибирского управления Ростехнадзора, проходят по делу о халатности (ч. 3 ст. 293 УК).

Заседания по избранию меры пресечения шли в Центральном районном суде Кемерова практически все одномоментно. Мне удалось послушать от начала до конца лишь заседание по Вячеславу Семыкину.

Семыкин — приземистый, короткостриженый мужчина в синей куртке от спортивного костюма. Вчерашний работяга. Сутулится в своем стеклянном аквариуме, смотрит в пол.

Сообщает суду о себе: 52 года, уроженец Белова, состоит в гражданском браке, несовершеннолетних детей нет. Образование высшее. Не судим.

По версии следствия, в период с 18 по 25 ноября обвиняемый «уклонился от посещения подземных горных выработок», в том числе вентиляционного штрека № 823, где «система газового контроля находилась в явно неисправном состоянии».

— Создалась опасная производственная ситуация, развитие которой он [Семыкин] мог остановить путем запрета на ведение горных работ в лаве до приведения системы газового контроля в состояние, соответствующее требованиям промышленной безопасности. Вследствие чего 25 ноября в 8 часов 23 минуты опасная производственная ситуация развилась в аварию, — отрапортовал по бумажке следователь.

Семыкин негромко возражает. Его просят говорить громче, и он набирает воздуха в легкие:

— Ваша честь, на сегодняшний день нет места, где произошла авария. Шахта не обследуется. Есть версия, что авария произошла в конвейерном штреке «Север», подготовительный забой (об этом же говорил на суде и Сергей Винокуров. — Е. К.), и есть версия, что авария произошла в лаве. Конкретики нет. Нет заключения комиссии. Нет документального подтверждения того, что авария произошла из-за моего отсутствия на шахте.

— По мере заключения возражаете? — сухо спрашивает судья.

— Возражаю. Опять же, я объяснял следователю, что работаю под постоянным контролем своего начальства на предприятиях. На шахте «Листвяжная» я бываю один-два раза в месяц. Я не мог вести постоянный контроль с 18-го по 25-е. У меня есть и другие обязанности. 19-го я уже был на другой шахте.

Несмотря на все эти аргументы, суд арестовал Семыкина на два месяца. На тот же срок в СИЗО отправили и остальных фигурантов дела.

Немногочисленные родственники, пришедшие поддержать обвиняемых в суде, общаться со мной отказались. Жена Андрея Молоствова сказала прямо: «Потому что ничего уже не изменить». Родственники Сергея Герасименка были уверены, что «общество и так понимает, что это несправедливо».

Неоднозначно относятся к фигурантам дела «Листвяжной» и сами жители Белова. Одни говорят, что арестованные «такие же подневольные люди, исполняющие указания сверху». Другие возражают: «Я бы не отправил стольких людей на верную смерть, зная о нарушениях. Лучше бы уволился». Но обе стороны задаются одним и тем же вопросом: почему на скамье подсудимых нет прямых бенефициаров допущенных нарушений в ходе добычи?

Шахта «Листвяжная» принадлежит компании «СДС-Уголь», которая, в свою очередь, входит в холдинг «Сибирский деловой союз». Его собственник — 59-летний Михаил Федяев, занимающий 177-ю строчку списка богатейших бизнесменов России по версии «Форбс». В 2020 году его состояние оценивалось в 550 млн долларов.

Сын Федяева Павел — 39-летний депутат Государственной думы от «Единой России». В своих соцсетях он выразил поддержку «родным и близким погибших кузбасских шахтеров» и пожелал «сил и скорейшего выздоровления пострадавшим». Михаил Федяев до сих пор не выступил с официальным заявлением по поводу аварии. В инстаграме холдинга есть лишь короткое сообщение с соболезнованиями: «Семьям погибших и пострадавших будет оказана всесторонняя помощь и поддержка».

Материальную помощь родственникам жертв трагедии окажут муниципалитеты, правительство Кузбасса и федеральный центр. Шахта «Листвяжная» пообещала выплатить родственникам погибших по 2 млн рублей. Еще по 1 млн перечислят на счет каждого члена семьи, который находился на иждивении погибшего. Кроме того, компания погасит все виды их кредитов и оплатит обучение детей в средних профессиональных заведениях и вузах. Обещает даже помочь с жильем или ремонтом. В среднем, по подсчетам компании, каждая семья получит по 6 млн, пострадавшие — по 500 тысяч. Всего на выплаты «Листвяжная» потратит больше 300 млн рублей.

Такова цена жизни 51 шахтера и молчания их семей.

Белово, Кемеровская область